Дмитрий Мищенко - Лихие лета Ойкумены

• Название: Лихие лета Ойкумены
• Автор: Дмитрий Мищенко
• Жанр: Историческая проза

Роман о малоизвестных страницах славянской истории. В VI–VII веках н. э. славяне боролись против кочевых племен, аварского каганата и Византии за жизненное пространство, за свое будущее.

---

Посол говорил через переводчика. Это замедляло беседу, зато давало Баяну возможность хорошо осмыслить то, что говорилось, и остановиться на какой-то мысли. А поскольку речь зашла о хороших отношениях, то и думать было нечего.

— Мы тоже много слышали о короле франков, как и о самих франках, — заговорил, когда наступила его очередь. — Живем-то на территории Византии, а Византия не глуха к тому, что творится за Дунаем, на северо-западных рубежах ее земли. Она, как знает, наверное, посол, не безразлична к землям итальянским, а тем более к славянским, прежде всего тех, которые соседствуют с землями короля франков.

Не сказал: частично принадлежат франкам, и к которым, как и Византия, не безразличны франки. Зато когда посол снова взял слово и выговорился, не стал церемониться, откровенно, без всяких хитрых слов спросил: чего хочет король от аваров?

Услышав это и не собравшись толком с мыслями, посол заметно заволновался, стал блудить глазами.

— Он прислал меня спросить, — на откровенность отвечал откровенностью, — не согласился бы каган на совместный поход с франками?

— Против кого?

— Против готов.

Посол не сказал каких, однако и того, что сказал, было достаточно: остготы повержены ромеями, вестготы (по крайней мере, те, которые имели жилье в Галлии) — франками. Поэтому остаются герулы и гепиды. А может, сказанное следует понимать и так: франки хотят уйти на земли, которые были недавно остготскими, и недавно стали подвластными Византии? Очень возможно. Посол франкского короля что-то скрывает, по глазам видит, неискренний он. Что ж, если так, Баян тоже не будет упорствовать: пойдут против империи и ее владений в Италии — охотно поддержит новых своих союзников, нацелятся на гепидов — он будет там раньше, чем франки.

— И что будет аварам от того похода.

— О том каган договорится непосредственно с королем. Сейчас король хотел бы только знать, согласятся ли авары на поход?

Вот как! Без обещаний хочет заручиться согласием. За кого же он принимает его, Баяна? И как поступить с таким? Сказать: сначала давайте обещание, потом дадим согласие? Быть еще откровеннее, тогда так: пусть король даст аварам землю, тогда и авары присягнут на верность? Резон в такой откровенности есть. Кто пойдет походом против императора, живя на земле императора? Пусть бы король давал землю, оттуда Баян нашел бы способ поквитаться с императором. Вот только не выйдет ли из этого короля такой же лжеобещальник, как с императора Византии? Все сильные — лживые. Зовут и обещают, пока ждут выгоды. Не станет выгоды — отрекутся.

Баян старался скрыть от послов своих правдивые помыслы, но, пожалуй, и усилия не помогли: когда заговорил, голос выдал их, и довольно откровенно.

— Скажите королю, я перейду на его сторону и каждый раз становиться ему в помощь, но при одном условии: если он даст моему народу землю. Жить на рубежах одной земли, а прислуживать другой не получится.

Помолчал и потом добавил:

— Еще одно. Если король примет это, пусть шлет аварам яств на переход: две тысячи голов скота, сто фур зерна для коней и сто — для воинов и люда аварского. Путь к вам длительный, а народ наш изнемог без яств. Да и там на новых землях, надо будет потреблять что-то, пока добудем себе живность. Людей своих за ответом короля, как и за скотом и хлебом, посылаю вместе с вами. Послам ничего не оставалось, как откланяться.

X

Дромон, на котором, кроме мореходов и нескольких человек торгового люда, находился и епарх Виталиан, вышел от пристанища на веслах, а уже в море поднял паруса и ушел, гонимый умеренным в это время левантом, до скифских берегов. Сначала неровно и не очень ощутимо, дальше веселее и веселее. Ибо выходили в открытое море, а оно — колыбель для ветра, там он всегда гуляет привольнее. От этого привольно было и на сердце у епарха Томы. А еще и привольнее, пожалуй, от тех вестей, что везет в антскую Тиверию, в угоду и на радость князю Волоту, что восседает в городе Черне над Днестром. Еще бы, произошло так, на что, и рассчитывать не следует: нет уже аваров в придунайской Скифии, испарились авары с Придунавья, а затем и из его епарха, глаз, ушли дальше и от земель антов. Или то ж разве не утешение для обоих, не причина сказать, встретившись: светлый день настал! А кто поспособствовал этому? Чья мудрость стала выше императорского венца, вознеслась над всем Августионом и восторжествовала в Августионе, когда задумались: быть или не быть аварам ратью в империи? Такое случается раз в жизни, и пусть как себе хочет князь Волот, а должен, как и раньше, быть щедрым на подарки, воздать ему, своему другу в скифских Томах, должно. Не кровью ведь платить за победу и не опустошением — всего лишь мехом и солидами. А еще и о восстановлении договора на мир между антами и ромеями договорено. Или такие услуги — шутки? Или они не стоят того, на что надеется?

Весело и радостно епарху в открытом море, под туго натянутыми парусами. Уверен был, его никто не опередит, даже слух, что не уступает ветру, ширясь между народами, не могут перешагнуть через Дунай и добраться до Черна быстрее него. А, однако, ошибся в уверенности своей: первым в стольном городе на Тиверии с теми же, что и у Виталиана, вестями объявился хан кутригуров Коврат.

Когда Волота уведомили о том, он не поверил, во всяком случае, был весьма удивлен, хотя и сказал слуге:

— Зови в гридницу. Я сейчас буду.

Коврат приятно поразил его и не только величием и доброликостью. Был слишком вежлив и благосклонен, если признаться, казалось, светился ею, человеческой добротой.

— Князь, — сказал, когда сели за стол и стали угощаться яствами. — Я и мои кметы прибыли, чтобы объясниться с тобой, а через тебя и со всем народом тиверским. Уверены мы: вы нас принимаете за лиходейное племя, склонное к татьбе и урону, убийству и насилию. На это было достаточно причин. Не вы — мы шли на вас ратной силой, нарушили мир и благодать на земле. И все же хотели бы мы заверить: не являемся такими, какими вы считаете нас. Говорю так не только потому, что нет уже хана, который вел кутригуров на тиверцев. Говорю так, что вел не по собственной воле, вел — по принуждению. Князь, видимо, уже знает: ромеи зло помотали нас за поход в их земли — наслали сначала утигуров, затем обров и сделали нас не только убогими до предела, но и подневольными. Та неволя и заставила идти туда, куда велели обры.

— Хан хочет сказать, что отныне он не является подневольным им?

— Не совсем, но, все же, так. Обры ушли из Скифии, мы, как видишь, не пошли за ними, остались. Если обры ушли надолго, думаю, так и останемся сами по себе, независимыми от них.

Трудно было удержаться, чтобы не выдать радости, и все же князь Волот старался не показать свое удовольствие, по крайней мере, уж слишком.

— Когда и куда пошли?

— Поднялись, княже, всеми родами своими и отправились на клич лангобардов, неволить гепидов якобы. Есть истинные мысли: там и сядут уже.

На лучшее и надеяться нечего. Если это правда, конечно. О, если бы это было правдой!

— За одно это, что привез такие вести, спаси бог тебя, хан. Буду откровенен: это неприятные соседи. И не только для нас.

— Правду говоришь: для нас тоже. Я когда услышал, что идут, а впоследствии и удостоверился, прежде сказал себе: пойду в Тиверию и сообщу тиверскому князю. Пусть знает: кутригуры ни сейчас, ни когда-либо не будут посягать на его землю.

— Хотелось бы верить.

— Чтобы поверил, больше скажу: отныне Днестр до самого моря свободен для Тиверии. Хочет народ ее ловить рыбу — пусть ловит, хочет торговать — пусть торгует, кутригуры не будут становиться ему помехой.

— А наши пристанища в Тире и на Дунае, а земля Тиверская? Они остаются за кутригурами?

— Чтобы не было распрей, Тира, как и пристанище, для рыбаков и мореплавателей как была, так и останется вашей. А всем другим поступиться не могу.

— Значит, боишься все-таки, что вернутся обры и спросят, зачем предал взятое на меч-копье?

— Не скрою от князя: и это. Но больше беспокоит другое: меня не поймут роды, когда уступлю то, что взято такой дорогой ценой.

Внимательно смотрел тиверский князь на кутригура. Пристально и долго. Действительно он так заинтересован в мире с антами или всего лишь притворяется мирной овечкой? Вроде бы не похоже, чтобы лукавил: позволяет лишь то, что может позволить, его же тоже надо понять. Во-первых, придунайские выпасы кутригурам вон как нужны, а во-вторых, обры действительно еще могут вернуться и спросить их, зачем отдали антам то, что является верной добычей. А соблазн свободно ходить к морю — немалый соблазн. И вообще, не лучше ли будет для Тиверии, если между ней и ромеями будут стоять и не страшные своей силой, и обособленные от обров кутригуры?

— Хан всего лишь обещает вольготное плавание в море или может поклясться в том богами своими? — Могу, княже.