Татьяна Свичкарь - Дело человеческое

• Название: Дело человеческое
• Автор: Татьяна Свичкарь
• Издательство: Инсома-пресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-4317-0022-4

---

Виктор Михайлович принес банки с дезраствором, с клопами удалось справиться, но черные тараканы были неистребимы.

И все же, даже в новой квартире было тесно. Поэтому много лет семья жила так: в одной комнате разместились Виктор Михайлович и тетя Поля, в другой — сыновья, а я на ночь ставила для себя раскладушку в коридоре.

— Лидия Николаевна, чем отличалась жигулевская больница 60-х годов от нынешней?

— Сегодня появилось много новых зданий… Но какие в те далекие годы работали прекрасные врачи! Они переживали за каждого больного, чтобы вылечить его — старались применить все свои знания. Если их не хватало — не стеснялись обращаться за помощью к старшим товарищам.

Я помню изумительных людей. Гаршина… Посвятила всю жизнь медицине. Была на фронте, и когда пошла смотреть фильм «А зори здесь тихие» — у нее сдавило сердце, до приступа. Начитанная женщина — декламировала наизусть стихи, прозу…

Погосян, заведующий хирургическим отделением… К каждому больному относился как к близкому человеку. Мог в пух и прах разнести медперсонал, если что-то не сделано для пациента.

Прийти на пятиминутку, пообщаться с ним — было такой радостью! Казалось, эти врачи все знали, мы смотрели на них, как на богов… Четверга ждали, как праздника! Я еще в среду подготовлюсь, наглажусь…

Я работала в кабинете Полежаевой — и у меня сердце замирало, что сижу на месте такого врача. Она была и ЛОР-ом, и нейрохирургом, делала внутричерепные операции. И она сама меня посадила на это место.

— Вы начали терапевтом?

— Тогда все после института так начинали. Муж мой сравнивал терапевтов с инженерами. Мол, остальные медицинские специалисты — это техники, а тут — инженеры.

Веру Филипповну Назарко перевели заместителем главного врача, а до этого она вела центральный участок — и мне предложили ее заменить. Я села на стул, и чуть не умерла — сижу на месте Веры Филипповны.

Когда проходила практику — я ею любовалась. Как она больных опрашивает, как подробно все записывает в карточку мелким, красивым почерком. Назначает лечение — подбирает целые курсы… Я не могла глаз оторвать — думала, вот это талант!

Участок большой — четыре с половиной тысячи человек. И она каждого знала — входит больной, и она помнит, кто страдает высоким давлением, какое лекарство переносит, а какое нет. Я потом пользовалась ее записями — это была большая помощь!

Когда Вера Филипповна уходила, я попросила обрисовать работу участкового врача.

— Это — как труд домохозяйки, — сказала она, — Вы никогда не сможете дома идеально переделать все дела. Их поток нескончаем. Так и здесь. Вы должны «от и до» отсидеть на приеме, потом обслужить вызовы…

Помню, как пошла в Яблоневый Овраг, вместо заболевшей коллеги. Еле вскарабкалась на гору, обслужила пациентов, потом нашла дощечку типа фанеры, села на нее — молодая была — и съехала с крутизны — до той самой улицы, где ходили автобусы.

А еще бегала на уколы к тяжелым больным. Если крупозная пневмония — инъекции надо делать через определенные промежутки времени, до самого позднего вечера, пока человек не заснет.

Нужно было прийти и к гипертоникам, проверить отдаленные результаты моего лечения. Зайду к своим бабушкам — им так нравится, что о них не забыли, уделяют внимание, меряют давление… не уйдешь — усаживают, предлагают чай с вареньем.

А потом в семье случилась беда. Сестра Нина отправила в Жигулевск мать.

Мама до этого жила у старшей дочери, помогала нянчить внука. Но чувствовала себя все хуже. Нине нельзя было прерывать опыты, и она решила: младшая сестра и ее муж — врачи. Разберутся в чем дело, поставят диагноз, вылечат.

Виктор Михайлович на военной машине встретил маму в Сызрани. Выглядела она плохо — кожа до кости. После проведенных исследований стало ясно — рак печени, положение безнадежное.

— Сколько это продлится? — я у онколога.

— Около полутора лет.

Маме требовался постоянный уход, а только что родился Олег. Мне пора было выходить из декретного отпуска. Трудиться участковым врачом при таком положении в семье — невозможно. Я перешла работать на «скорую» — всегда будет возможность заехать домой, сделать маме инъекцию.

Олег с рождения был холериком. Не спал и пяти минут.

Мама стонет, ей нужен укол. Тогда же не было одноразовых шприцев, надо скорее кипятить стеклянные… Сделаю инъекцию, ей немного полегче.

Мужа дома не бывало месяцами — он на полигоне, или на целине. Помочь некому.

И вот мама стихла — мне б прилечь, уснуть… Только на диван прилягу — смотрю, Олег кряхтит. Он еще не умел ходить. У кровати решетки, он за них цепляется… Вижу в темноте — встает и начинает хныкать. Требует, чтобы я зажгла свет. Я кладу его потихонечку — и начинаю убаюкивать. Потому что сама спать хочу — уже сил нет… Как бы не так… Он снова — как ванька-встанька. Родился с таким характером. Нужно подниматься, уделять ему внимание…

И он долго не хотел есть ничего, кроме грудного молока. Уже почти два года, а выплевывал самый вкусный суп. Одна из причин, почему я согласилась поехать в Куйбышев, учиться на лора, была — отлучить Олега от груди. Не умрет же малыш от голода! И точно: в очередной мой приезд, тетя Поля сказала, что ребенок ест все, что дадут.

Но я забегаю вперед. После смерти мамы я собиралась вновь работать терапевтом. Это трудная работа — поверьте! Всю жизнь я не признавала талонов — принимала всех, кто придет на прием. Задерживалась в поликлинике до полуночи — муж приходил встречать.

Да еще — сколько на участке было стариков! В стационар их уже не клали по возрасту. Им за девяносто… А крупозных пневмоний тогда было много. Вылечить же глубокого старца труднее, чем грудного ребенка. Иммунитет снижен… Я ходила в разные концы города, делала уколы… Очень добросовестно относилась к этому. И если направляла больных в стационар — коллеги мне верили: иначе нельзя.

Один раз слышу такой разговор:

— Кладите, кладите, где хотите ищите место, хоть раскладушку ставьте, но раз Лидия Николаевна прислала…

Это была для меня награда, такое доверие. Как будто орден на грудь повесили.

Да, еще я не рассказала… Отступление… Мама сидела, уже вся больная, и ворчала на меня:

— Ты износилась потому, что балуешь своих мужиков, брюки им стираешь… Пусть сами…

— Мам, — спрашиваю — А был какой-нибудь мужчина в жизни, которого ты любила?

Смотрю — у нее сразу лицо подобрело, я ее такой никогда не видела. Серьезная она была, а тут вдруг расцвела…

— Ну, признавайся, кто это был?

И она мечтательно:

— Полин первый муж. Вот уж этому я бы каждый день ноги мыла, и пила эту воду. Когда свадьба была, и молодые из комнаты выходили — он все же взгляд на меня бросил… А я его безумно любила… Через всю жизнь я эту любовь пронесла.

Когда мама умерла — мне сказали: «У вас на ногах появилась сеточка, болезнь станет прогрессировать. Нельзя бегать по этажам. Поезжайте учиться на лора — будете сидеть в кабинете».

А тут еще Олега надо было приучать кушать обычную пищу, и я отправилась в Куйбышев.

Первое впечатление — тяжелое. В клинике оперировали детей. Они визжали, пытались убежать, бросали на пол лотки с кровью… Столько крови я не видела ни на одной кафедре: даже у хирургов — там только тампоны, а здесь… И я взмолилась:

— Я прирожденный терапевт, отпустите меня, пожалуйста, в Жигулевск.

А заведующая — Альпия Петровна Митник, сейчас она академик, и ее коллега — меня уговорили:

— Вы уйдете отсюда только лор — врачом. Мы вам поможем…

Подбирали мне взрослых больных, которые сознательно шли на операции.

Я ходила в морг с кандидатами наук, училась оперировать. Самый большой специалист был Калинкин. Как изумительно он восстанавливал носы! Разные же случаи бывают: человек попадает в аварию, например…

Особенно ему удавались резекции носовых раковин. Он кохером как возьмется от начала раковины — и так быстро все сделает! Положит на стол одну, потом вторую — и они лежат как две рыбки, ровненькие, будто никто их и не трогал, а кровь вся в лотке.

Сейчас он профессор, заведует лор — отделением. Мне передавали от него привет.

Помню его жгучим брюнетом, а нынче он белый, как лунь.

Четыре месяца я училась. Когда приехала — владела всеми операциями. И рвалась в хирургию.

— Лидия Николаевна, а правду говорят, что может быть способный врач, но руки у него не приспособлены к виртуозности хирургической работы — и тогда ему лучше переквалифицироваться?

— Наверное, как и у портних. Иная так сошьет вам… Здесь была немочка, Гильда. Она обшивала только секретарей горкомов партии и их жен. Еле уговорила ее сшить костюмчик. Прихожу в больницу, раздеваюсь, а молодой хирург — азербайджанец говорит: