Дорота Масловская - Польско-русская война под бело-красным флагом

• Название: Польско-русская война под бело-красным флагом
• Автор: Дорота Масловская
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Контркультура
• Год: 2005
• ISBN: 5-94145-289-6

Польско-русская война — это сюрреалистическая аллегория упертого национального самосознания, ехиднейшая карикатура на всякую ксенофобию. Во всем виноваты русские, поэтому коренная польская раса ведет с ними войну. Мир героев Масловской напоминает наркотические глюки. В этом мире нет никаких ценностей, есть только бесчисленные идеологии и пустота пресыщения.

Внимание! Нецензурная лексика!

---

Кроме того, у нее есть еще два попугая, из которых оба похожи на нее до боли, и, поскольку мне до боли скучно, я ехидно спрашиваю:

— Их обоих Аля зовут? — и чуть не прыскаю со смеху от собственной шутки, от этого намека.

— С чего ты взял! — говорит она, подходит к клетке и дает этим двум заморышам по одному или по два зернышка на рыло. — Животных нельзя называть человеческими именами, ты что, не знаешь, что у животных нет души?

В этом вопросе я как раз пас.

— Твои предки дома? — спрашиваю я, потому что хочу уже приступить к делу, хочу добраться до ее неаппетитной копилки, чтобы все уже кончилось. Я хочу поскорее получить причитающиеся мне пункты и выйти наконец отсюда, пока еще не уснул и не проворонил выборы мисс.

— Нет, мои родители поехали на ярмарку, а потом навестить дядю, — говорит она и сразу же поливает удобной леечкой цветы, разные там кактусы, которые растут у нее на окне. Потом вдруг как будто пугается: а почему ты спрашиваешь?

А по кочану. Но я отвечаю ей предусмотрительно: да так, ничего. Просто я не хотел бы причинять неудобства.

— Да, порядочные люди всегда переживают, — отвечает она озабоченным голосом. — Но ты не волнуйся, знаешь, они все понимают. Это они с виду такие строгие. А на самом деле разрешают мне буквально все, в границах разумного, конечно. У меня с родителями полное взаимопонимание, они у меня просто чудесные, они самые лучшие мои друзья. Я считаю, ты должен с ними познакомиться. Они наверняка тебе помогут, посоветуют что-нибудь насчет твоих проблем и неприятностей. Ты знаешь, они с виду взрослые, солидные, но иногда я не могу избавиться от впечатления, что это пара влюбленных подростков. Они всегда держатся за руки и вместе катаются на велосипедах, вместе ходят на фитнес, вместе гуляют.

Пока она говорит, я представляю себе, как это должно выглядеть на самом деле. Ее мать, значит. Во-первых, она спит в очках, чтобы хорошо видеть, что ей снится, и не прозевать явления святого Цитрамона от головной боли. Ясное дело, принимая во внимание личную неприкосновенность и ее женское достоинство, не может быть и речи о том, чтобы муж прикоснулся к ней повыше локтя. На мужа я в мыслях уже не наезжаю, потому что чувствую типа солидарность. Как представлю себе, какую огромную фрустрацию ему пришлось вложить в организацию всего этого бедлама с двумя неудачными дочерьми. Бедный, так и вижу, как его гонят взашей журналом для самосовершенствующихся учителей или другим женским чтивом. Придушенный, кастрированный, спихнутый на край дивана.

И тут я начинаю предчувствовать поражение. На меня вдруг наваливается бессилие, мой внутренний реостат говорит мне стоп, красный свет, руки прочь от кастрюли. Не трогай, а то обожжешься, не трогай, а то заразишься. Не пользуйся с ней одним полотенцем, не садись на один унитаз, перед употреблением ознакомься с инструкцией. Она сидит совсем рядом и вытирает уголком кофты типа водолазка свои очки, старательно подышав на оба стеклышка, а я, совершенно упав духом, думаю, ну и как тут собраться с силами и взяться за дело. Она сидит довольно близко, и у меня должна быть на это другая реакция, тем временем со стороны джорджа веет полной апатией, джордж даже взглянуть в ее сторону не хочет, притворяется, что спит, а на самом деле дрожит и комбинирует, куда бы удрать от своей судьбы, в какую штанину. Хотя его судорожно зажатая между двумя Алисиными ногами судьба пока что закрыта, не работает, и свет там не горит.

Аля тем временем ни с того ни с сего оживляется, непонятно почему вдруг переходит на мою личность, что меня вместо того чтоб радовать, наоборот, отвращает.

— Что ты думаешь о политике, обо всей этой польско-русской войне? — говорит она, заглядывая мне в глаза с близкого расстояния. Я тут же замечаю, что у нее болезненные, желтые зубы. Я не собираюсь сразу начинать с ней военный конфликт на национальные и ненациональные темы, поэтому вероломно спрашиваю, что она считает на эту тему. Она мне отвечает, что вот что:

— Мой папа, человек очень рассудительный, благодаря чему, в общем-то, у нас в доме еще во времена социализма всегда водилось и мясо, и большой выбор колбасных изделий, и моющие средства, говорит, что в этом деле не следует иметь никаких громких, к чему-либо обязывающих мнений. И тут он прав. Потому что теперь все вдруг заделались жутко важными, демонстративно высказывают свое мнение, а погодя хвосты-то прижмут. И тут он прав. Поэтому если тебя кто-нибудь спросит, за кого ты, то я тебе, Анджей, советую воздержаться от какого-либо окончательного мнения. Потому что можно здорово пролететь. Слушай, а ты серьезно ко мне относишься? — спрашивает она вдруг, глядя мне в рот.

— А почему ты спрашиваешь? — отвечаю я немного перепугавшись, потому что хочу, чтобы она от меня отцепилась, хочу уже выйти отсюда, без пунктов, но в здравом уме, чтоб сразу же за дверью отряхнуться от ее перышек, от ее волос и отдать Изабелле джинсы в стирку.

Она мне на это отвечает: почему спрашиваю, почему спрашиваю. Ясно, что не для того, чтобы к тебе подмазаться. Просто я думала, что через несколько дней мы поедем к моей сестре в районную больницу. Она как раз родила, — в конце концов, уже почти год прошел, как они с Мареком поженились, было венчание и свадьба, на которой было очень весело, очень веселая атмосфера была у них на свадьбе. Она еще лежит в отделении, потому что Патрик, похоже, подцепил желтуху. Совершенно непонятно, черт побери, каким образом. Мама подозревает, что это врачи виноваты, их непрофессионализм и отсутствие позитивного подхода к пациентам. Иногда люди из-за этого даже умирают, из-за врачей, которые, наоборот, должны пациентам помогать, это ведь абсурд какой-то, парадокс. Кроме всего прочего, в массовом масштабе процветает так называемое взяточничество, врачей начисто отсутствует совесть, ни капли ответственности, ни капли желания исполнять свой врачебный долг и профессию. Об этом много пишут в текущей прессе, в еженедельниках, говорят по телевизору, ну просто везде.

Я молчу и стараюсь вести себя так, чтобы соприкасаться с ней как можно меньшей поверхностью. Я чувствую, что проиграл по всей линии защиты, минус десять пунктов плюс незаметный бросок ее слюны на мое лицо, когда она ко мне обращалась. След ортопедической сандалеты на моем лице. Тяжеловооруженная армия в панике отступает в глубину штанов. Полный назад и паническое бегство.

Так что я уже тогда становлюсь неразговорчивый, потому что мои чресла уже получили сигнал, что обратились не по адресу и никакого продолжения рода человеческого тут не предвидится. Джордж тоже уже хочет покинуть это мероприятие, потому что просек, что не будет тут ни конкурсов, ни физических упражнений. Поэтому я передвигаюсь немного дальше в сторону занавесок, чтобы она случайно не подумала, что я хочу стать с ней друзьями. Я стараюсь, чтобы она не обиделась на меня за эту эмиграцию, но она, по-моему, обиделась. Ну тогда я пытаюсь загладить положение, чтобы она не чувствовала себя жестоко оскорбленной и чтобы потом не было, что со мной не о чем разговаривать и типа поэтому мы так целенаправленно друг с другом молчим. Поэтому я спрашиваю, знает ли ее сестра, что у беременных бывает такая болезнь, как токсикоз. Она говорит, что конечно, это такое довольно неприятное женское недомогание во время беременности.

Тогда я встаю с дивана и прохаживаюсь в сторону окна. Потом к двери. Потому что я, блин, уже на пределе и честно предупреждаю, что если мне сейчас же не дадут или какого-нибудь пива, или хоть крошечку амфы, или хотя бы кубик Рубика покрутить, то по моим нервам сначала пойдет трещина, а потом они вообще вздыбятся, и за последствия я не отвечаю. Если бы она мне хотя бы компьютер включила. Пасьянс «Паук». Хоть бы калькулятор какой дала в руки, чтобы я подсчитал свои минус сто миллионов тысяч пунктов из-за ее нелепости, из-за ее паршивого характера. И общей паршивости тоже. Потому что, скорее всего, это бесконечное число, которое в уме, как ни крути, не сосчитаешь. Тут я задумываюсь о том, что могло бы быть, если бы Бог имел хоть каплю совести, порядочности. Потому что если бы было так, а не иначе, если бы он проявил хоть миллиграмм доброй воли, вложил хоть миллиграмм логики в этот сценарий, то я имел бы сейчас Магду, потому что она с самого начала продавалась как подарок для меня. Так нет же. Даже там, в этом с виду честном Царстве Божьем, процветает коррупция, предательство, бьют лежачих и мылят глаза полиции насчет набитого амфой багажника «гольфа». Даже там все только под себя гребут, везде барыжничество и проституция, а польских девушек продают на Запад. Бог прикидывается, что он типа левых взглядов, всем поровну, ни больше и ни меньше, одинаково. А сам как вмажет мне по рукам, отдавай, Анджей, Магду, поиграй теперь чем-нибудь другим, а Магду мы теперь дадим Касперу. А потом еще Левому, пусть поиграет с чем-нибудь нормальным, мальчик слишком много времени проводит за компьютером, а ему это вредно для осанки, для сколиоза. А ты, Анджейка, не расстраивайся, мальчики тебе ее потом отдадут, правда, мальчики? Честное Божественное. А ты покудова с Алей поиграй, она немного не того, с дефектом, так сказать. Где сядешь, там и слезешь. Ну и что, это же не значит, что с ней нельзя играть, было бы желание.