Кеннет Славенски - Дж.Д. Сэлинджер. Идя через рожь

• Название: Дж.Д. Сэлинджер. Идя через рожь
• Автор: Кеннет Славенски
• Издательство: КоЛибри : Азбука-Аттикус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-389-03795-3

Автор культового романа «Над пропастью во ржи» (1951) Дж. Д.Сэлинджер вот уже шесть десятилетий сохраняет статус одной из самых загадочных фигур мировой литературы. Он считался пророком поколения хиппи, и в наши дни его книги являются одними из наиболее часто цитируемых и успешно продающихся. «Над пропастью…» может всерьез поспорить по совокупным тиражам с Библией, «Унесенными ветром» и произведениями Джоан Роулинг.

Сам же писатель не придавал ни малейшего значения своему феноменальному успеху и всегда оставался отстраненным и недосягаемым. Последние полвека своей жизни он провел в затворничестве, прячась от чужих глаз, пресекая любые попытки ворошить его прошлое и настоящее и продолжая работать над новыми текстами, которых никто пока так и не увидел.

Все это время поклонники сэлинджеровского таланта мучились вопросом, сколько еще бесценных шедевров лежит в столе у гения и когда они будут опубликованы. Смерть Сэлинджера придала этим ожиданиям еще большую остроту, а вроде бы появившаяся информация содержала исключительно противоречивые догадки и гипотезы. И только Кеннет Славенски, по крупицам собрав огромный материал, сумел слегка приподнять завесу тайны, окружавшей жизнь и творчество Великого Отшельника.

---

Любопытно, как именно Сэлинджер наставляет Хотчнера — он объясняет ему, что «искра» нужна «между слов», а не «в словах». То есть автор должен позволить читателю самостоятельно проникнуть в смысл произведения, а не навязывать его. Сэлинджер сам сформулировал этот принцип и в своем творчестве неизменно его придерживался.

Если верить тому, что говорит Бадди Гласс в повести «Симор: Введение», Сэлинджер не чувствовал себя как рыба и иоде в образе «души общества» и «светского денди». Хотя образ этот шел ему гораздо лучше, чем до того — роль супруга строптивой Сильвии. С самого возвращения из Европы он искал «свое» место в окружающей его жизни, но все никак его Не находил. Таким, каким он предстает нам в период Гринич-Ннллидж, Сэлинджер очень напоминает себя прежнего, юного Курсанта в просторной, не по размеру, форме, горящего желанием нравиться и отвечающего заносчивым сарказмом всякому, в ком не встречает взаимности.

Желая отделаться от воспоминаний о Сильвии и о войне, Сэлинджер пустился в безудержный флирт, ночи напролет проводил в клубах и за карточной игрой. Но это никак Не могло отменить глубинных перемен, произошедших с ним за последние пять лет. Пережитое на фронте духовное озарение, в чем бы конкретно ни заключалась его суть, наложило неизгладимый отпечаток на личность Сэлинджера и уже начинало явно сказываться в его произведениях. Все, что он писал с конца 1946 года, было отныне отмечено двумя особенностями, коренящимися во фронтовом опыте: склонностью к мистицизму и убежденностью в том, что писательский труд сам по себе является духовным упражнением.

В конце 1946 года Сэлинджер начинает серьезно изучать дзен-буддизм и католическую мистику. Эти религиознофилософские направления не столько сформировали его взгляды, сколько укрепили в самостоятельных духовных исканиях. Дзен был ему ближе из двух благодаря акценту на том, что все элементы мироздания взаимосвязаны и находятся в тонком равновесии, — эта тема возникала в его произведениях и прежде. Религиозно-философские занятия среди прочего подвели Сэлинджера к мысли, что на нем как на писателе лежит долг своими произведениями духовно возвышать читателей.

Словно бы наверстывая впустую потраченное время, летом 1946 года Сэлинджер одновременно взялся за несколько вещей, и к декабрю у него были готовы два рассказа: «Мужское прощание» и «Девчонка без попки в проклятом сорок первом», и самое длинное из до сих пор написанных произведений, повесть объемом 30 тысяч слов под названием «Опрокинутый лес».

В повести отразился тот этап профессионального становления Сэлинджера, который он переживал в Нью-Йорке, где пытался существовать одновременно в двух непересекающихся реальностях: в «опрокинутом» мире творчества и в светской атмосфере клубов и карточных сборищ Гринич-Виллидж. В «Опрокинутом лесе» Сэлинджер затрагивает темы, которые затем займут доминирующее положение в его творчестве. Так, в повести он выражает убежденность, что искусство и духовная жизнь — понятия очень близкие, а вдохновение художника сродни духовному озарению, представляет жизнь как борьбу материального и духовного начал, поднимает вопрос о том, насколько искусство способно противостоять враждебной современности. Смятение, которое воцарилось после войны в душе у Сэлинджера, и напряжение, с которым он писал в 1946 году даже относительно простые произведения, объясняют, почему он не сумел совладать со столь масштабными темами в рамках одной повести, отчего та получилась местами сбивчивой и рыхлой.

В повести «Опрокинутый лес» два главных героя: богатая дочь немецкого барона и покончившей с собой владелицы протезной фабрики Корин фон Нордхоффен и Рэймонд Форд, которого сторонятся одноклассники и поколачивает пьющая мать. Такими они предстают в начале повести. Жизнь их разлучает, и снова они встречаются девятнадцать лет спустя. Корин и этому времени становится преуспевающей журналисткой, а Рэймонд — преподавателем Колумбийского университета и автором двух превосходных поэтических сборников. Он целиком посвятил себя поэтическому творчеству, путь к которому начался в пыльной библиотеке его престарелой покровительницы, и замкнулся в «опрокинутом лесе» своего собственного душевного мира.

С головой погруженный в поэзию, Рэймонд и не помышляет о браке, но Корин твердо вознамеривается выйти за него, и после положенного периода ухаживаний (заключавшихся главным образом в совместных походах в китайский ресторан) играется свадьба.

Некоторое время спустя Корин невольно подталкивает Форда к творческому и духовному краху. К ним домой является молодая особа, выдающая себя за студентку и начинающую поэтессу, и просит Корин показать ее стихи Форду, перед чьим талантом она, по ее словам, давно преклоняется. Прочитав поэтические опыты гостьи, Форд объясняет, что они «придуманные» и никуда не годятся.

Он произносит при этом слова, очень важные для понимания повести и отсылающие читателя к стихотворению Кольриджа «Кубла-Хан»: «Поэту не надо придумывать стихи, они открываются ему сами… Место, где протекает Альф, священная река, было открыто, а не придумано»'. Подлинное искусство, по Форду, это всегда открытие и никогда не выдумка. Искусство он приравнивает к духовности, а подлинное искусство — к духовному озарению.

Девушке — мы теперь знаем, что ее зовут Бани, — удается проникнуть в жизнь Форда и подчинить его себе. Какое-то время их свидания проходят втайне, а потом Форд звонит жене и сообщает, что они с Банни уезжают. Корин в конце концов разыскивает любовников в их запущенной квартире. Тут Банни предстает воплощением матери Форда и одновременно — бездушного общества, задавшегося целью заглушить в нем творческий дар и изгнать его из опрокинутого леса. Сам Форд, каким его застает Корин, совсем опустился — он привычно пьян и уже не способен писать настоящие стихи.

Сэлинджер проводит своего героя Рэймонда Форда через три этапа творческого и духовного бытия. Сначала он предстает перед нами ребенком, находящимся под удушающей властью матери. Но творческое начало в нем оказывается сильнее внешних обстоятельств и развивается вглубь, подобно тому как кронами вниз прорастает опрокинутый лес. Так Форд вступает во второй этап, достигает подлинного художественного мастерства. На этом этапе он обретает способность посредничества между «подземной» сферой искусства и миром прозаической повседневности. На третьем этапе он выходит в «надземный» мир, где творческое начало в нем сдается перед теми разрушительными силами, которым когда-то сумело противостоять. В конце концов опрокинутый лес Форда оказывается вытянутым за корни на поверхность.

В повести «Опрокинутый лес» Сэлинджер ополчается на современное общество за то, что оно препятствует раскрытию духовной и художественной истины. Ради постижения этой истины и служения ей, утверждает он, настоящий художник должен отгородиться от повседневности, подобно ему как монахи затворяются в монастыре для служения Богу. Любопытно, что обо всем этом Сэлинджер пишет Именно в тот период, когда ему сильнее чем когда-либо хочется влиться в жизнь общества, якобы столь враждебного художнику.

Глава 7. Признание

Известие о капитуляции Германии 8 мая 1945 года мгновенно облетело весь мир, вызвав повсеместно волну радости и ликования. Сэлинджер всеобщей эйфории не разделял. На следующий день, вместо того чтобы праздновать со всеми, он сидел на кровати с пистолетом в правой руке и, уставившись на него, размышлял, что будет, если взять и прострелить себе левую ладонь.

Эта мрачноватая сцена хорошо иллюстрирует душевное состояние Сэлинджера в первые послевоенные дни, тогдашнюю его отчужденность и внутренний разлад. Он пребывал в нем и в конце 1946 года, исподволь подходя к тому, чтобы «срывающимся голосом» спеть песню о тех, кто среди всеобщего ликования продолжает сводить счеты с пережитым. Первые такты этой песни в прозе будут готовы у Сэлинджера через год.

Тем временем в ноябре 1946-го он получил известие, что рассказ «Небольшой бунт на Мэдисон-авеню» наконец увидит свет в декабрьском номере «Нью-Иоркера». Ему об этом сообщила его литературный агент Дороти Олдинг, а ее о публикацмм уведомил тот самый Уильям Максуэлл, который в январе 1944-го заявлял, что зазнайка Сэлинджер «Нью-Йоркеру» «совсем не подходит».

Известие Сэлинджера чрезвычайно обрадовало. После затянувшегося периода молчания, за которым последовали несколько месяцев напряженного труда, ему не терпелось Напомнить о себе читающей публике. Рукопись «Небольшого Пунш» целых пять лет пролежала в «Нью-Йоркере», и он уже отчаялся когда-либо увидеть рассказ на журнальных страницах. Сэлинджер продолжал предлагать «Нью-Йоркеру» все новые н новые рассказы, но в душе поставил на этом журнале крест. Теперь же, когда появилась реальная перспектива публикации, Сэлинджер был готов на все, лишь бы публикация состоялась.