Камиль Лемонье - В плену страсти

• Название: В плену страсти
• Автор: Камиль Лемонье
• Издательство: ИПФ «Зевс»
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1993
• ISBN: 5-7104-0025-4

Романы бельгийского писателя Камиля Лемонье (1844–1913) пользовались громадной популярностью в конце XIX — начале XX вв. Его герои — "сильные личности", целиком поглощенные любовной страстью, поистине сгорающие в ее огне. Они неразрывны с природой, в их жизни царствуют инстинкты, а больше всего на свете они ценят свою свободу.

---

Я снова стал жить в суровой чистоте, в одичалом целомудрии монаха. Мне самому казалось, что я стал старым, обремененным грехами человеком, загрубевшим в сугубых лишеньях, повергаясь в последних «борениях плоти» на камень покаяния. Я исповедывался, надеялся, что Бог отвратит меня от греховных, продолжительных искушений. И, словно молитва моя была угодна Богу, — утихли во мне терзания плоти. Я больше не читал романов. Погружался на целые дни с терпеньем и скукой в изучение законоведения.

Такой продолжительный покой позволял мне надеяться на полное выздоровление. Он примирил меня с собой самим. Я чувствовал себя способным к самым твердым решениям.

Как-то вечером я даже бросил в огонь пагубные картины — преступное наслаждение моих глаз. Бумага свернулась в тонкие пепельные лепестки. Но виноградных, похотливых лоз с их ветвями не вытравил огонь. Они заполнили мозг моих костей. Как буравчики сверлили мои глаза, обвили мои мышцы цепкими сетями, из-под которых сочились ядовитые соки. И снова я стал узником, одержимым бредом половых видений, которые словно бороздки на металле навсегда остались врезаны в моих воспаленных безумием глазах.

Я предал огню похотливые образы, извратившие мое девственное чувство. И думал: «Самое важное в жизни — обладать твердою волею, все остальное приложится само собой».

Я не знал, как сложится в будущем моя жизнь, но одно мне было ясно — что я никогда, никогда не найду такой любви, какую, быть может, в этот самый час обрел Ромэн.

Вместе с тем мой прежний недуг утих. Я подчинился теперь моему сластолюбивому чувству, как роковой немощности моей натуры, как болезни, приступы которой с возрастом будут повторяться все реже.

Когда воздержание становилось порою для меня нестерпимым, я, озираясь, пробирался в дома с занавесками.

XV

Однажды утром, в конце второго года, я получил по почте известие от одной из наших горничных. Эта преданная девушка сообщала мне, что с моим отцом сделался удар, когда он проходил по площади. Ему пришлось пустить кровь, и опасность миновала. Однако же, он хотел повидаться со мной немедленно.

Хотя отношения между нами всегда были довольно натянутые, как между отцом старого закала и сыном, я все же почувствовал большое волнение. И тотчас же стал укладываться.

Уже раздался свисток паровоза, как вдруг дверь в купе, которое занимал я и еще одна супружеская чета, быстро распахнулась, и кондуктор пропустил перед собой молодую женщину, запыхавшуюся от быстрой ходьбы. В полумраке купе, усиливавшемся от густых облаков дыма под вокзальным навесом, я заметил сначала только резкие и гибкие движения ее фигуры, когда она промелькнула мимо меня и опустилась на противоположное сиденье. Она вся еще трепетала, и кофточка ее колебалась от учащенного дыханья.

Послышались мерные стуки вагонных колес по рельсам. Мы тронулись.

Ряды домов среди зеленой листвы предместьев мелькали, как моросивший и угрюмый дождь мимо окон.

Я увидел, что вошедшая приподняла наполовину свою черную, как и платье, вуаль, и пряди ее волос спадали кудрями на матовый абрис ушей. Тонкое плетенье ткани закрывало ее глаза, которые я не мог разглядеть. Я видел только нижнюю часть лица с плоским и приплюснутым, слегка вздернутым носом, и оно показалось мне скорее некрасивым.

Случайная встреча с женщиной в поезде, когда не знаешь, долго ли протянется путешествие, эта неожиданная, почти интимная близость двух незнакомых людей, притиснутых друг к другу в узком купе — всегда являлась для меня странной причиной волненья. Необъяснимое влеченье, которое даже при одном прикосновеньи платья обдавало меня нервной дрожью, в такие моменты сильней напрягало все фибры моего существа и превращалось в конце концов в нестерпимое подавляющее чувство. Но на этот раз я не чувствовал никакого интереса к этому лишенному красоты лицу, и глаза мои не переставали блуждать в то время, как экспресс мчался с головокружительной быстротой по скучным однообразным равнинам, в глубине которых мерещился мне образ отца, быть может, уже с потухшим взглядом.

Мрачные предчувствия, несмотря на успокоительный тон письма, леденили мое сердце. Я с щемящей тоской снова почувствовал узы, связывавшие меня с отцом в детстве, привязанность прежней дружбы в большом, пустынном доме, где он едва проявлял ко мне материнскую ласку, где молчаливый и важный господин, всегда одетый во все черное, удерживал меня от моих юных заблуждений.

С резким грохотом вагонов и глухим гулом рельсов, с мелькавшими очертаниями небольших городков проносились мы мимо станций, где за шлагбаумом толпились задержанные пешеходы и пролетки. Эти станции казались тоже грустными под струями проливного дождя, под тоскливым небом, задернутым серою дымкой.

Вдруг я почувствовал всем существом, что дама в вуали на меня смотрит. Быстрый электрический толчок заставил меня повернуть глаза в ее сторону. На мгновение взгляды наши встретились. Она откинула вуаль на свою бархатную, поношенную шляпку, которая просто, без всяких цветов и перьев, украшала ее голову.

Я увидел, что оценил ее неверно. Хотя она и не была красива со своим матово бледным, несвежим лицом и чувственным плоским носом, но ее глаза, окаймленные резкими полосками бровей, дышали такой глубокой и неподвижной жизнью, черным холодным блеском воды, застывшей под мостом.

Я внушил себе тотчас облик раздражающей, загадочной, полной противоречий красоты. Ее большие красные, как перец, губы, ее странно вздернутый нос, придававший ее лицу подобие морды животного, вызывали неясное представление о ее наготе, о скрытом аромате ее тела. Она сидела чинно, охватывая одно колено затянутыми в черные перчатки руками, слегка опрокинувшись на спинку дивана, и ее тонкие, нервные бедра стройно обрисовывались под платьем. Она перевела глаза на окно и стала, как недавно я сам, безучастно глядеть на однообразие равнин. Но теперь я бросал на нее украдкой взгляды, точно моя воля подчинялась какой-то властной силе, и не переставал исподтишка наблюдать за ней со все разраставшимся беспокойством. Я не мог бы сказать, где уже видел ее, но, думалось мне, видел ее где-то несомненно. Наверное, эта двуликая и угрюмая маска когда-то раньше запечатлелась во мне.

Моим рассеянным глазам сельские виды казались лишь неясными цветными узорами, подернутыми мутным туманом, я уже не думал об отце, и недавние печальные мысли исчезли.

Я мучился, тщетно стараясь вспомнить, когда именно и в каком месте я мог встретить эту женщину.

Через некоторое время она снова стала разглядывать меня, и я в свой черед перевел на нее глаза. Какая-то глухая мука, физическая боль овладела мной. Я почувствовал приближение хорошо известных мне мучительных приступов, стеснявших мое дыхание и предвещавших болезненный страх от близости женщины.

Ее глаза настойчиво смотрели в мою сторону. Она, казалось, тоже усиленно припоминала наше первое знакомство. Но сидела спокойно, откинувшись назад, окутанная темной таинственностью. И, наконец, мы стали просто и открыто глядеть друг на друга. Наши взгляды скрещивались, как руки. Была минута, краткий миг, когда нам вдруг показалось, что вот-вот сейчас мы ясно и отчетливо вспомним обстоятельства и обстановку нашей первой встречи. Но снова все погрузилось в мрак — и вновь мы стали чужими, незнакомыми, пришедшими с двух разных полюсов и расходящимися в противоположные стороны.

«Нет, — думалось мне, — я никогда не видал этой женщины. Я бы не почувствовал этой чуждости в тот миг, как встретились наши взгляды».

И вдруг почувствовал непривычное ощущение: быть может, я предвидел ее внутренним оком задолго до этого реального часа.

В зеркале будущего, вследствие какого-то чудесного отражения, всплывали неясные очертания чьего-то лица и становились туманным, ожидаемым обликом, который начинал выявляться и жить. Чей-то таинственный умысел правил этим случайным сочетанием, если вообще случаю отведено место в великой математике Вселенной. Ведь достаточно было бы нескольких минут, дверь купе могла отвориться, и она навсегда исчезла бы из моей жизни или, по крайней мере, из той части моей жизни, когда внезапно предстала предо мной в конкретных очертаниях. Казалось, чья-то рука привела ее именно к тому окошку, за которым сидел я.

И снова ее глаза скользили по моим, как капли дождя по стеклу, и, казалось, им нечего было сказать мне. Небрежно опустила она вуаль и стала такой же неясной, как сама моя душа. И не сделала больше ни одного движения, стройно сидя на тряском пружинном диване, и только изредка взглядывала неподвижными, со скрытой жизнью, глазами, еще более потемневшими от черной тени вуали, — на освещенные вдали сияньем пейзажи. Я ясно видел, что совсем не занимал ее.

Мимо нас промелькнула станция, утопавшая в грязи. И опять она подняла концами обтянутых в перчатки пальцев свою кружевную вуаль, как бы силясь вспомнить городок, который мы проезжали.