Сергей Матюшин - Место под облаком

• Название: Место под облаком
• Автор: Сергей Матюшин
• Издательство: Издательство "КИТАП" имнеи Зайнаб Биишевой
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-295-05375-7

В книгу вошли лучшие рассказы, опубликованные ранее в литературно-художественных изданиях России и Башкортостана, а также новые произведения Сергея Матюшина.

Тематика прозы этого сборника достаточно разнообразна. В центре внимания автора и художественно-психологические зарисовки, и портреты современных обывателей, и размышления о том, как суровые реалии сегодняшней жизни воздействуют на наши души. Напряженность сюжетов, живость изложения, стиль повествования и богатый русский язык Сергея Матюшина не смогут оставить читателей равнодушными.

---

Сладко пахло клевером, сеном и пылью; вот что такое, оказывается, покой и блаженство. Дню, казалось, конца не будет никогда.

— Му-у! — дурачась, вышел на четвереньках из малинника Виктор. — Давай-ка мы это дело завяжем. Дотянем как-нибудь до ближайшей деревни — и дозавтрева. Мы же сегодня, — кряхтя и охая, сел он рядом, — план по расстоянию, я так думаю, что выполнили. Во сколько встали? В пять. Герои! — произнес значительно и улегся, раскинув руки. — Не могу, дед… Благодать-то какая! Как в твоей обожаемой древности говорили, благорастворение воздухов. Кто я? Пассивный созерцатель, больше никто, и вот как же мне хорошо, просто прекрасно, я понял, что всю жизнь мечтал быть пассивным созерцателем, а это, говорят, очень плохо. А? Разреши, дед такое противоречие. Ты же умный. Наверное, я себя не нашел. Где бы мне себя поискать? В поле, в небе этом высоком, в лесной глуши? Все же странное чувство вызывает вот эта вся природа… Ни тебе проблем, ничего не болит, никакой политики, житейские проблемы запропали невесть куда. Я понимаю, это временное…

— Не надо, Витя, — сонно улыбаясь, сказал Василий. — Тебе хорошо сейчас, и это любовь в тебе говорит. Если хочешь, любовь к родине. Никаких противоречий. Да и надо же иногда отрешаться. Сейчас ты чист и счастлив, и пусть это временно, но ведь есть же? В конце концов, все — временно, и жизнь временна.

— И то правда. Нирвана, дед… Атараксия. Чего там еще по этому поводу напридумывали лысые олухи? Прана.

— Благодать по-русски. Благодать. Это же миг, ненадолго, но какой миг…

— Да, всего проще и лучше. А к этой нирване какую-нибудь Нюру Ивановну бы, а? О, тогда бы засвербило!

— Ну, понесло, — вздохнул Василий. — А встали мы сегодня в шесть, да провозились сколько. Дневник свой дурацкий писал целый час. И чего только ты там пишешь? Ладно, согласен. Устроим денек отдыха. Только завтра — в шесть. Нет, не в шесть, а в пять. Как штык. Идет?

— Идет, идет. Подчиняюсь, тиран, — иронически смиренно проговорил Виктор. — Не знаю, куда спешим, зачем… Впереди масса дорог, тьма благостных дней, нас ждет Рыбинское море и бесконечные пляжи без единого человека, у нас впереди целый месяц. Куда спешим?

— А вот лучше на море подольше поошиваемся, у меня там знакомые в одной деревне есть, обрыбимся.

— Покемарить бы.

И — зевнул, чуть не разодрав в нарочитом сначала, а потом в самом настоящем, долгом и сладком зевке рот:

— Ой! Аж влага глаза прошибла.

— Юноша, — укорил Василий, — не разлагайтесь. До моря еще триста километров по пересеченной местности.

— Жаль, не три тысячи. Чтобы на всю жизнь хватило. А смотри все же, как забавно получается. Наши с тобой запасы пищи почти не тронуты. В каждой деревне есть нам и кров и еда, и все бескорыстно, даже денег никто не берет. У них что, денег много? Так ведь в самом деле можно ехать и ехать, бродяжничать без конца. Отличная житуха.

И опять они катили по мягкой от пыли проселочной дороге, которая прихотливо вилась среди полей, березовых и сосновых перелесков, и спускалась долгой петлей с отлогих холмов в лощины, где иной раз оказывался чистейший ручеек, его переходили вброд, по щиколотку, и плескались потом, как дети, визжа и крича, в его теплой воде, а после поднимались пешком, толкая впереди себя тяжеленные велосипеды, на крутую и трудную, как поначалу казалось непреодолимую гору, и гадали: что же обнаружится там, за ее лесистой вершиной? Какой подарочный пейзаж с декоративной деревенькой подсунет действительность? Но деревни были редки, а некоторые из них вовсе пусты, заброшены.

Василий смотрел вперед, все же надеясь обнаружить за поворотом деревеньку-то: хорошо бы небольшую, да на изумрудном взлобке с березами, да при небольшой речушке с островками да перекатами, и в небе над нею два или три облачка с кулачек, и отражаются в плесе, а на горизонте набухает царственная грудастая туча, обещая разразиться коротким и буйным праздничным ливнем с роскошными всполохами молний, с громовым треском, устрашающим, а когда туча уйдет, все зальет солнцем, и над лугами поднимется легкий свежий пар, и всякий аромат, бывший до грозы, удвоится, утроится, и радуга разноцветной дугой будет манить догнать ее, как в детстве всегда хотелось добежать, дойти до того места, где радуга упирается в землю, вдруг можно ее потрогать. Ни разу не удалось ни дойти, ни потрогать. Песчаные косы реки — луга, тростники, таинственный омуток при полуразрушенной древней водяной мельнице, русалочка покажет белую грудь; ольха, черемухи по берегам, на втором плане шишкинские сосны, освещенные, пронизанные солнцем, волшебно превращенные им в идеальный образ дерева… А на луговине, вблизи полуденного водопоя, на мураве-то, стадо. My! — карие с розовато-белыми пятнами коровки; бе-э! — приветливо и придурковато вибрируют овечки, телятки носятся друг за другом и бодаются. Зеркально сверкают подойники, молодые мордастенькие, задастенькие и титястые доярочки в платочках акулькой смотрят из-под ладоней: ах, и кто это едет там, на велосипедиках по зеленому холму, сейчас начнут просить молочка парного и тискать. А это мы, Витенька с Васенькой, молодцы…

— И бодро наши ветеринары вылечивают млечных крав, — сочинял Виктор, имея ввиду одинокую бокастую корову, почему-то лежащую на краю клеверного поля. — Обожралась буренка. Наглядный пример опасности изобилия и этой самой, как ее, благодати. С изобилием, друг мой, может справиться только культура, сказало одно значительное лицо, слыхал чего? Культура и интеллект. А корова не может справиться с изобилием, она объелась лакомого, сладкого клевера до смерти, она помрет скоро. Как тебе эта мыслишка? Раз, два, три… девять, — считал он показавшиеся на пригорке избы. — Все ясненько, очередная бесперспективная, дни свои в забвении и заброшенности доживающая. Вон видишь, провода на столбах висят? Отрезали. Может, уже и тут никто не живет.

— Покой, тишина, — отвлекаясь от видения и болтовни приятеля, отозвался Василий. — Все вернется, сейчас все возвращается, приедут обратно и станут единоличниками, фермерами, кулаками. Все сначала! Да здравствует Столыпин!

Остановились у неподвижной коровы. Она уже не дышала. Во рту торчали клоки клевера.

— Скучища, дед. Для нас с тобой все это милые картинки, а для них? Это же ссылка, поселение, ад кромешный. Вон и куренок барахтается в пыли, смотри, как он ножку-то из-под крыла тянет, потягушечки такие, бедненький. Сейчас старушка какая-нибудь сермяжная попадется: «Здрасити, робяты, куды путь держите, откель такие будете, робяты, чего почем ноне в городу, кабы мне цвитной тельвизер новый, скоки он теперь стоит, да кабы мине «жигуленка» красненького дясятого приобресть для внучека ронного, не подскажете? Амбарушка есть у меня околи гумна, ночевать ежели, там и сенцо, и матрасики, пятнасать рублев в сутки, а как же, а ежели с блинами утречком, стало быть, сорок рублев…» Такие они сегодня, старушки твои литературные, не веришь? А вот — голубой мотоцикл «Ямаха» механизатора-передовика, — подражая бодрому репортеру, с фальшивым пафосом и натуральным подъемом зачастил Виктор. — Лауреат золотого пашаничного венка вспашки и жатвы Сидоров Михаил Михайлович приехал на обед в центральную усадьбу, где он теперь живет безвылазно и зажиточно. Передаем концерт по заявкам, в рабоче-крестьянский полдень, программа составлена механизатором Соловейчиком Абрамом Ильдусовичем и трактористом Тракторовым. В программе Пугачева, Шенберг, Алсу, Вивальди, одесса-мама! На десерт, господа-товарищи, Эдисон Денисов, си-бемоль соната для гобоя и сволончели! Тьфу!

— Нет, все же грустно на все это смотреть. Что-то есть в пустующих деревушках, сколько мы их с тобой видели… Прелесть запустения, есть же такое понятие, знаешь? Это естественный процесс. Отмирает то, что должно отмереть.

— Да я же говорю, картинки хорошие, отличные картинки, я разве против? А что еще-то есть?

— Не знаю. Красиво, но не только в красоте дело. Что-то еще такое… Трудно выразить.

— Щемящее!

— Во-во. Щемящее и родное. Просто до слез милое. Понимаешь, в чем загадка, я не испытываю боли, я даже сочувствия не испытываю, хотя воображаю трудную зимнюю жизнь в этих богом забытых углах. Мне все кажется, что тут хорошо жить, гармонично как-то. Вот я городской совсем, а чувствую, чувствую, ах, не знаю как сказать. Понимаешь ли ты меня? Странно ведь, эти сельские картины для нас с тобой словно диковинка, а должно быть естественным. Милое это все, но совсем постороннее.

— Не говори красиво, брат Василий, — строго произнес Виктор, вздев указательный палец и погрозив им. — Не говори красиво. Заповедь классика, учти это. Поживи тут зиму, в заносах и без света, воды, газа, потом поговорим о всяких твоих поэтичностях. Водочки, девочек с первого курса на картошку сюда осенью золотой, в сентябре да октябре, на пару месяцев эдак. Хоть на голове ходи! Вот и вся романтика.