Поль Бурже - Трагическая идиллия. Космополитические нравы

• Название: Трагическая идиллия. Космополитические нравы
• Автор: Поль Бурже
• Издательство: Панорама
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-85220-390-4

Известные французские писатели прошлого столетия представлены в этой книге двумя новыми для нашего читателя романами, которые при всей несхожести сюжетов, стилистики, места и времени действия объединяет их общий главный герой — ЛЮБОВЬ!

Идиллическая, пылкая любовь красавицы-аристократки и молодого, неискушенного человека, интриги и ненависть деспота-мужа, яростная ревность задушевного друга, потревожившие полную праздности, роскоши и покоя жизнь великосветского кружка в Каннах и Монте-Карло, — составляют содержание романа Поля Бурже.

Книга рассчитана на массового читателя.

---

Эли вся еще была под обаянием, все еще трепетала от поцелуев, которыми в эту ночь обменивалась с Отфейлем, и потому это ощущение было для нее до такой степени ужасно, что она кричала бы, если только посмела. У нее была одна лишь мысль: сократить тяжелое посещение, потому что, если бы это ощущение продолжилось, то она вряд ли вынесла бы борьбу без ущерба.

Но, при всей пытке страха, при всей агонии ужаса, она оставалась еще великосветской дамой, полупринцессой, которая сумеет поддержать свой сан при самых тяжелых объяснениях. С грацией настоящей королевы она сказала этому человеку, который был ее любовником и от которого она могла всего ожидать:

— Вы желали меня видеть. Я могла затворить перед вами свою дверь. Я имела, быть может, право на то. Но я этого не сделала… Я прошу вас, говоря со мной, помнить, что это посещение для меня очень тяжело. Что бы вы ни имели сказать мне, говорите, если можете, без слов, которые еще более увеличили бы эту тяжесть… Вы видите, что я не чувствую к вам ни вражды, ни злобы, ни недоверия. Избавьте меня от эпиграмм, инсинуаций и подобных выходок… Это моя единственная просьба, и она резонна.

Она говорила со спокойным достоинством, и Оливье оставался в изумлении, не находя того презрительного вида, который прежде так часто вооружал его против нее. Вместе с тем, едва войдя в гостиную, он был поражен переменой в самом характере ее красоты. Это было все то же лицо с величественными и благородными чертами, с линиями гордыми и вместе мягкими; их озаряли глубокие очи, полные очарования нежной истомы. Но не было уже выражения неудовлетворенности и любопытства, прежнего беспокойства и непостоянства. Однако это впечатление было слишком мимолетно и не смягчило прежнего любовника. В течение последних восьми дней навязчивая мысль слишком усердно работала в его мозгу, и в ответе его слышался едва сдерживаемый гнев.

— Я постараюсь повиноваться вам. Однако чтобы разговор, которого я позволил себе потребовать у вас, имел смысл, мне придется говорить слова, каких вы, без сомнения, предпочли бы не слышать…

— Говорите их, — перебила она. — Я только хотела просить, чтобы вы не прибавляли к ним ничего лишнего.

— Я буду краток, — сказал Оливье.

Потом, после некоторого молчания, он продолжал еще более резким тоном:

— Вы вспоминаете, как раз вечером в Риме, два года тому назад, во дворце Саворелли — вы видите, я точен — вы пожелали, чтобы вам представили молодого человека, который о вас и не думал, и как вы были с ним… как бы мне выразиться, чтобы не оскорбить вас!..

— Скажите, что я кокетничала, — перебила она, — и что хотела влюбить его в себя. Это правда!

— Так как у вас такая хорошая память, — продолжал Оливье, — то вы припомните, что это кокетство зашло далеко, очень далеко и что молодой человек стал вашим любовником…

О! С какой болью опустились веки Эли, когда он смаковал эту фразу именно с той умышленной жестокостью, от которой она просила ее избавить. Между тем он продолжал:

— Вы вспоминаете также, что эта любовь была очень несчастна. Этот человек оказался подозрительным, недоверчивым, ревнивым. Он много страдал. Женщина, которая искренне полюбила бы его, стремилась бы только к одному: не пробуждать в нем этой страшной, болезненной подозрительности. Вы поступали совершенно наоборот… Закройте глаза и оглянитесь мысленно на известный вам бал у графини Стено, и на этого человека в уголке зала, и на вас, танцующую, и с кем?

Это указание на полузабытый эпизод из ее мрачного прошлого бросило в лицо Эли поток горячей крови. Как предлагал ее беспощадный собеседник, так и увидела она ту картину, когда кокетничала с князем Пиетрапертоза, которого Оливье ненавидел более всех своих мнимых соперников.

— И это правда, — отвечала она. — Я поступала худо.

— Вы сознаётесь, — подхватил Дюпра. — Вы сознаетесь и вот еще в чем: молодой человек, которым вы так играли, имел право судить о вас так, как он судил, и бежать от вас, как он бежал, потому что он чувствовал, что возле вас в нем подымаются самые злые инстинкты в его душе, потому что, заставляя его страдать, вы делали его скверным человеком, жестоким. Ведь и это правда, тоже правда?..

Ведь правда и то, что ваше женское тщеславие было оскорблено его бегством и что вы захотели отомстить ему?.. Станете ли вы отрицать, что год спустя, встретив самого близкого и милого друга этого человека, единственную глубокую, искреннюю привязанность в его жизни, вы возымели ужасную мысль: влюбить в себя этого друга, в надежде, в уверенности, что другой узнает про то в один прекрасный день и что он будет жестоко страдать, видя, как его бывшая любовница стала любовницей его лучшего, единственного друга. Вы станете отрицать это?

— Я не стану отрицать этого, — был ответ.

На этот раз смертельная бледность разлилась по ее прекрасному лицу. Эта бледность, наклон этой несчастной головки, как бы упавшей на грудь под тяжестью ряда ударов, которые она получала, ее неподвижные взоры, ее полуоткрытый рот, которому не хватало воздуха, смирение ее ответов, которые обличали полную искренность души, такая глубокая решимость не защищаться — все это должно было обезоружить Оливье.

Но, произнося слова «любовница его друга», он снова увидел тот призрак, который мучил его с первого момента подозрений: лицо Отфейля возле этого милого женского лица, его глаза, устремленные в эти глаза, его уста, лобзающие эти уста. Признание Эли только придало призраку неоспоримую реальность и окончательно заставило потерять голову этого человека, который и сам не подозревал, что никогда еще он не любил так, не жаждал этого измученного создания, что страсть снова охватила все его существо. Он говорил между тем:

— И вы сознаетесь в этом прямо, спокойно, и вы не видите, насколько бесчестна, низка, чудовищна подобная месть: встретить такое сердце, чистое, юное, нежное существо, неспособное ни на какие подозрения, воплощенную прямоту, наивность — и влюбить его в себя, рискуя разбить, загрязнить его навсегда ради удовлетворения… чего?.. жалкой досады кокетки, которая не хочет примириться с поражением… И вас не заставила поколебаться эта нетронутость, это благородство души? Вы не сказали себе: «Обмануть такое беззащитное существо — да это низость»?

И не подумали вы о том, что отнимаете у него? Зная, какая дружба связывает его со мной, вы, если бы у вас в сердце была хоть капля, не говорю благородства, а просто человечности, разве вы не отступили бы перед преступлением загрязнить, растоптать это прекрасное, благородное чувство, дав ему взамен лишь любовную интрижку на несколько дней!.. Ведь он-то ничего вам не сделал, он не бросал вас, он не женился!.. О! Низкая, низкая месть! Но, по крайней мере, я буду кричать вам прямо в лицо, что это низко, низко, низко!..

Эли поднялась, в то время как неумолимый человек бросал ей эти оскорбительные слова, и чело ее преобразилось. Теперь ее глаза смело выдерживали взоры Оливье, и никакого гнева, никакого возмущения не сверкало в них. Нет, эти глаза выражали почти безмятежную искренность. Она сделала несколько шагов к молодому человеку и взяла его за руки — за руки, которые грозили ей, — взяла так нежно и в то же время так крепко, что Оливье невольно замолк. А она начала свой ответ таким голосом, какого он и не знал за ней. Тон ее был так прост, в нем звучали такие человечные ноты, что невозможно было сомневаться в правдивости слов, сказанных этим тоном.

Действительно, сердце ее как будто совсем раскрылось, и жалоба его находила отзвук в самой глубине души того, кто слушал ее. Он любил эту женщину гораздо больше, чем сам думал, и, обожая ее красоту, он искал в ней именно то существо, которое обнаруживалось перед ним теперь. Искал и не в силах был вызвать его к жизни. Он предугадывал эту душу, которая изливалась в этих нежных и грустных глазах, страстную, сильную, пылкую душу, способную на самую великую, самую полную любовь, он предчувствовал ее, искал и никогда не мог обрести среди бурных ласк, диких порывов жестокой ревности. И вот она стояла перед ним, пробужденная другим… И кем же?.. Он слушал, как Эли говорила:

— Вы несправедливы, Оливье, очень, очень несправедливы. Но вы не знаете, вы не можете знать… Вы видите: сейчас я и не попыталась спорить с вами, опровергать вас. Я уже не была той гордячкой, против которой вы так боролись прежде… Гордости во мне больше нет! Да и откуда взять мне ее, когда, слушая вас, я убеждаюсь сама, чем я была и чем осталась бы до сих пор, если бы не встретила Пьера, если бы не испытала любви, которая поселилась во мне, как священный гость?..

Когда я говорила вам, что хотела влюбить его в себя, чтобы отомстить вам, я говорила вам правду; но вы должны поверить мне, когда я скажу вам, что теперь эта мысль внушает мне такой же ужас, как и вам… Когда я узнала его, когда я почувствовала прелесть, чистоту, благородство этой души, словом, все добродетели, о которых вы только что говорили, — я тотчас же поняла, какое позорное дело собиралась я совершить. Вы правы: я была бы чудовищем, если бы могла играть этим сердцем, таким юным, прямым, искренним, обаятельным!