Поль Бурже - Трагическая идиллия. Космополитические нравы

• Название: Трагическая идиллия. Космополитические нравы
• Автор: Поль Бурже
• Издательство: Панорама
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-85220-390-4

Известные французские писатели прошлого столетия представлены в этой книге двумя новыми для нашего читателя романами, которые при всей несхожести сюжетов, стилистики, места и времени действия объединяет их общий главный герой — ЛЮБОВЬ!

Идиллическая, пылкая любовь красавицы-аристократки и молодого, неискушенного человека, интриги и ненависть деспота-мужа, яростная ревность задушевного друга, потревожившие полную праздности, роскоши и покоя жизнь великосветского кружка в Каннах и Монте-Карло, — составляют содержание романа Поля Бурже.

Книга рассчитана на массового читателя.

---

— Я раскаиваюсь. Я был несправедлив, — отвечал Вердье таким же взволнованным голосом, как и его учитель, — это правда, государь. Я хотел бы просить прощения у особы, которую я оскорбил по неведению.

— Ты будешь иметь время вымолить прощение, — перебил его эрцгерцог. — Будь уверен. Ведь это пришли от нее… Правда, сударыня? — спросил он Эли.

— Правда, — отвечала молодая женщина.

— Видишь! — молвил принц. — Ну-с, — продолжал он со странным соединением сожаления и грубости, — испытай свое сердце. У тебя было восемь дней, чтобы разобраться в нем… Ты все еще любишь ее?..

— Я люблю ее, — отвечал Вердье, помолчав.

— Еще одного молодчика подцепили, — сказал принц, пожимая плечами, но жесткую тривиальность этого выражения он смягчил глубоким вздохом, который уничтожал циничное впечатление от слов. — Итак, несчастный, — продолжал он, — тебя не удовлетворяет больше та свободная, высокая, содержательная жизнь, которую мы вели вместе. Ты пресытился возвышенными радостями, могучими восторгами изобретателя — всем, что мы вкушали здесь вместе изобильно, непрерывно, пируя, как цари? Ты хочешь войти в то презренное общество, которое я научил тебя судить по его заслугам, ты хочешь жениться, оставить это убежище, оставить науку, оставить твоего учителя, твоего друга!…

— Однако, государь, — прервал его Вердье, — разве я не могу жениться и продолжать работы с вами?

— С такой женой? Никогда! — ответил эрцгерцог со страстной энергией и снова поддаваясь гневному порыву: — Никогда! — настойчиво повторил он. — Расстанемся, раз это необходимо, но расстанемся без скрытности, без лжи, как подобает людям, бывшим друг для друга тем, чем были мы… Ты прекрасно знаешь, что первым условием твоего брака с этой девушкой будет обязательство выдать ее дяде-разбойнику наш секрет. — И он ударил рукой по одному из аккумуляторов, стоявших на столе. — Не говори мне, что ты откажешься, так как изобретение принадлежит нам обоим: я отдаю тебе свою часть, слышишь ли, я тебе отдаю ее! Иначе ты предал бы меня, поддавшись слабости, поддавшись этой низменной любви, которую я вижу у тебя в сердце…

Теперь ты избегнешь подобных угрызений. Женись на этой женщине. Продай наше изобретение этому аферисту… Продай ему науку! Я уполномочиваю тебя. Но я больше не увижусь с тобой… Слышишь ли ты, что ты собираешься продать ему науку! Продай, но знай, что ты продаешь, и знай также, что, поступая так, ты становишься причастным к самой низменной стороне нашего времени, к той необъятной вине всего общества, которую невежды называют цивилизацией. Из твоего открытия, из твоих открытий — ведь ты останешься по-прежнему тружеником и гением — твой новый хозяин будет извлекать миллионы за миллионами, а миллионы означают презренную роскошь и извращенные пороки наверху, смрад нищеты и рабства людского внизу…

О! Как верно оценил я эту девочку с первого же дня! Вот ее работа! Она явилась, и ты не устоял. Против чего? Против улыбок и взглядов, которые дарились бы другому, если бы ты не встретился на пути, первому встречному глупцу с красивым торсом и усами!.. Против туалетов, главным образом, и против роскоши!..

Позволь мне продолжать! Через час ты будешь возле нее и будешь с ней смеяться, сколько захочешь, над твоим старым учителем, над твоим другом… Ты не знаешь, чего стоит такой друг, как я, который любил бы тебя, как любил я! Ты поймешь это в тот день, когда измеришь разницу между тем, что ты покидаешь — это идейное общение двух мужчин, эту возвышенную близость двух умов, — и тем, что ты предпочел: принижающую, обманывающую, отравленную жизнь, в которую ты вступаешь…

Прощай, Вердье! — и у странного человека нашлись для этого слова звуки, полные бесконечной горечи и грусти. — Ты женишься на этой девушке, я читаю это в твоих глазах. Раз оно так, то уходи, я предпочитаю никогда больше не видеть тебя. Будь счастлив, опираясь на знания, полученные от меня. Ты мог бы получить их иным путем, и мы квиты: я обязан тебе лучшими часами в течение нескольких лет моей жизни. Поэтому прощаю тебя. Но, повторяю, я не увижу тебя более. Все кончено между нами… А вы, сударыня, — продолжал он, пронизывая Эли молниями ненависти, — вам я обещаю, что мы еще встретимся…

XII. Развязка

Эта угроза была произнесена голосом, в котором звучало твердо принятое решение, но она не заставила молодую женщину опустить глаза. Эта сцена была роковой для Эли, потому что она окончательно навлекла на себя ненависть мстительнейшего и несправедливейшего человека, но, возвращаясь в свою комнату, она думала только об одном пункте, не имевшем никакого отношения к ее защите от козней принца.

Слушая, как эрцгерцог испускал страстные вопли о погубленной дружбе, она слишком отчетливо представила себе, каким должен был быть разговор двух других друзей — Оливье и Пьера. Она живо поняла чувство, которое соединяло их против нее: это возмущение несчастного мужчины против женщины и любви, это стремление укрыться в мир братских отношений между двумя мужчинами, как в единственную крепость, где его не в состоянии будет настигнуть женщина, загубившая всю его жизнь. Она видела любовь в борьбе с дружбой.

В сердце Вердье любовь победила: к принцу он питал лишь чувство ученика к учителю, клиента к покровителю, чувство уважения и признательности; наконец, Вердье уважал женщину, которую любил. Совершенно иначе держал бы он себя, если бы платил своему покровителю дружбой за дружбу, как Пьер Оливье, и особенно, если бы он думал о Флуренс Марш так, как Пьер думал о своей любовнице!

Это сходство и это различие поразили Эли, когда она выходила из лаборатории, с такой силой, что остатки физической энергии истощились у нее. Необходимость действовать ради других более не поддерживала ее. Она была одна, лицом к лицу с самой собою, и, как всегда бывает после слишком сильных потрясений и чрезмерного напряжения энергии, ее организм обессилел.

Едва вернулась она к себе, как у нее началась страшная мигрень, доходившая почти до агонии. Да, подобные кризисы и в самом деле похожи на агонию нервной системы, на которую воля возложила непосильное бремя, и она вопит о пощаде. Эли не пыталась бороться. Она легла, как больная, послав сначала депешу единственному человеку, присутствие коего могла вынести, единственному, от которого ждала она поддержки, — преданной Луизе Брион, своей подруге, почти забытой в течение последних недель.

— Это мой друг, — повторяла она сама себе, — и наша самоотверженная дружба выше их дружбы, которая скреплена ненавистью…

В своем глубочайшем несчастье она тоже прибегла к дружбе. Она была не права, думая, что Луиза более преданна ей, чем Оливье Пьеру или эрцгерцог Вердье. Но она не ошибалась, полагая, что эта преданность была другого характера.

В самом деле, мужская дружба отличается от женской прежде всего тем, что первая почти всегда является смертельным врагом любви, а вторая чаще всего оказывается снисходительным союзником ее. Редко бывает, чтобы друг участливым оком смотрел на любовницу своего друга, подруга же, наоборот, даже самая честная, сохраняет искреннюю симпатию к любовнику своей подруги, лишь бы этот любовник составил ее счастье.

Это происходит оттого, что большая часть женщин влюблена в самое чувство любви, во всякую любовь, в чужую так же, как и в свою. Мужчина, наоборот, в силу инстинкта, в коем чувствуется гордый деспотизм первобытного самца, принимает к сердцу только один вид любви — любовь, которой пылает он или которую он внушает.

Мы уже видели, что Луиза Брион была воплощенным благожелательством и состраданием к Отфейлю еще в то время, когда, выслушав исповедь Эли в саду своей виллы, она умоляла ее отказаться от этой опасной любви. С того вечера она с особым интересом следила за молодым человеком, за его чувствами, за его тревогами и пустила в ход все красноречие обеспокоенной нежности, чтобы упросить свою подругу не видеться больше с ним никогда.

Позже, когда Эли безвозвратно предалась своей любви, Луиза удалилась, исчезла, отчасти из скромности, чтобы не мешать влюбленным своей обременительной близостью, отчасти из стыдливости и немного чопорного смущения честной женщины перед запретными наслаждениями.

Но ни одной минуты в своем удалении и уединении не испытывала она ни малейшей враждебности к Пьеру. Ее нежное женское воображение постоянно и невольно заставляло ее переживать страстный роман ее подруги. В ней продолжало совершаться странное перемещение центра тяжести личной жизни, то перемещение, которое всегда заставляло ее мысленно жить больше жизнью Эли, чем своей собственной.

Но особенно после возвращения Оливье такое отождествление собственного сердца с сердцем дорогой подруги достигло у нее совершенной полноты. Тот обед в Монте-Карло, в двух шагах от супругов Дюпра, потряс ее и довел до лихорадочного состояния; и с тех пор уже ожидала она этого призыва от сестры, этого приглашения разделить ужасы, битвы, все страдания любви, блаженством которой она тщетно хотела пренебречь.