Николай Каронин-Петропавловский - Путешествия мужиков

• Название: Путешествия мужиков
• Автор: Николай Каронин-Петропавловский
• Жанр: Русская классическая проза

КАРОНИН, С., псевдоним, настоящее имя и фамилия Петропавловский Николай Елпидифорович, известен как Н. Е. Каронин-Петропавловский — прозаик. Родился в семье священника, первые годы жизни провел в деревне. В 1866 г. закончил духовное училище и поступил в Самарскую семинарию. В 1871 г. К. был лишен казенного содержания за непочтительное отношение к начальству и осенью подал заявление о выходе из семинарии. Он стал усердно готовиться к поступлению в классическую гимназию и осенью 1872 г. успешно выдержал экзамен в 6-й класс. Однако учеба в гимназии разочаровала К., он стал пропускать уроки и был отчислен. Увлекшись идеями революционного народничества, летом 1874 г. К. принял участие в «хождении в народ». В августе 1874 г. был арестован по «делу 193-х о революционной пропаганде в империи» и помещен в саратовскую тюрьму. В декабре этого же года его перемещают в Петропавловскую крепость в Петербурге. В каземате К. настойчиво занимается самообразованием. После освобождения (1878) К. живет в Петербурге, перебиваясь случайными заработками. Он продолжает революционную деятельность, за что в феврале 1879 г. вновь был заточен в Петропавловскую крепость.

Точных сведений о начале литературной деятельности К. нет. Первые публикации — рассказ «Безгласный» под псевдонимом С. Каронин (Отечественные записки.- 1879.- № 12) и повесть «Подрезанные крылья» (Слово.- 1880.- № 4–6).

В 1889 г. К. переехал на местожительство в Саратов, где и умер после тяжелой болезни (туберкулез горла). Его похороны превратились в массовую демонстрацию.

---

Одинъ только парламентеръ не спѣшилъ. Видя бѣгство своего деморализованнаго отряда, онъ побрелъ на пароходъ послѣ всѣхъ, медленно и опустивъ голову, словно отдавался въ плѣнъ.

Отчасти это былъ дѣйствительно плѣнъ.

Казалось, немыслимо было больше помѣстить еще четырнадцать человѣкъ. Но новая партія вбѣжала, вѣрнѣе, врѣзалась въ людскую кашу, кипѣвшую на палубѣ, потѣснила ее и безъ остатка слилась съ ней.

Наступала ночь. Дулъ холодный вѣтеръ. На рѣкѣ показались волны съ пѣнистыми хребтами. Но на палубѣ было душно. Не осталось ни одного вершка незанятаго. Бабы и ребятишки въ повалку лежали на скамьяхъ, подъ скамьями, на всемъ полу, по всему пароходу отъ носа до кормы. Мужики больше сидѣли или толклись кучами до бортовъ, не находя мѣста, гдѣ бы поспать и отдохнуть.

Отдѣльныя физіономіи смутно мелькали въ сумеркахъ, сливаясь въ какое-то огромное живое тѣло. Ни одного лица нельзя было запомнить. Только недавняго парламентера мнѣ удалось замѣтить. Онъ сидѣлъ скрючившись возлѣ входа во второй классъ и дремалъ. Шапка у него лежала на колѣняхъ, голова качалась изъ стороны въ сторону и печать покоя лежала на всемъ его пестромъ лицѣ. Тутъ, вѣроятно, онъ и проспалъ всю ночь.

На утро я опять его увидалъ, но онъ уже снова выглядѣлъ бодрымъ, встревоженнымъ, хлопочущимъ. Партію свою онъ собралъ вмѣстѣ, въ носовой части парохода, и что-то такое въ сильномъ раздраженіи объяснялъ.

— Животъ подвело!… Ишь какія новости! А какъ ежели мы безъ копѣйки-то останемся на дорогѣ, да Христовымъ именемъ будемъ побираться, тогда какъ? Нѣтъ, ребята, ужь лучше пожуемъ хлѣба, да до мѣста дойдемъ, ничѣмъ сейчасъ, проѣсть-пропить все дочиста и опосля шастать подъ окнами… Вотъ луку купимъ и пожуемъ съ хлѣбомъ — больше не полагается… И еще вотъ что, ребята: на пристаняхъ не разбредайтесь. Сохрани Богъ, пароходъ убѣжитъ, а роторый изъ насъ останется, пропалъ тотъ человѣкъ ни за понюхъ… билета другого не на что купить… А какъ на чугунку сядемъ, тогда прямо говори — пріѣхали къ самому къ мѣсту… Абы денегъ-то хватило на чугунку…

Я подсѣлъ и мы разговорились. Партія ѣхала изъ Вятской губерніи на югъ къ лѣтнимъ работамъ. Нѣкоторые уже бывали тамъ, но большинство ѣхало въ первый разъ и безъ опытныхъ людей ничего не понимало. Самымъ опытнымъ оказался тотъ мужикъ, который командовалъ партіей на пристани и велъ переговоры съ кассиромъ, — ему партія и поручила вести себя. Онъ велъ, добросовѣстно исполняя всѣ обязанности руководителя: торговался на пристаняхъ, заботился о пропитаніи (хлѣбомъ и лукомъ), глядѣлъ, какъ бы кто на пристани не потерялся, и, казалось, былъ очень озабоченъ тѣмъ, какъ бы кто изъ его «ребятъ» не попалъ подъ колесо… На его честномъ, хотя облупившемся лицѣ постоянно была тревога за своихъ, забота, страхъ передъ невѣдомымъ несчастіемъ. Хлопоталъ и надзиралъ онъ за своею партіей, какъ насѣдка за цыплятами, хотя цыплята эти всѣ были взрослые мужики съ просѣдью.

Между ними замѣшался только одинъ молодой парень.

Режимъ парламентера былъ довольно суровый. Тамъ, питаться онъ позволялъ только хлѣбомъ и лукомъ, а на ропотъ тѣхъ, у которыхъ отъ такихъ обѣдовъ животы подвело, отвѣчалъ запугиваніями и укорами.

— Больно ужь ты тревожишься, — замѣтилъ я.

— А какъ же иначе? Не догляди и пропадетъ человѣкъ! — возразилъ имъ.

— Ну, ужь и пропадетъ…

— Да какъ не? Пропадетъ не за понюхъ! Нашему брату много-ли нужно-то? Нашъ братъ въ чужой сторонѣ, все равно какъ самъ не свой… Ни куда войти, ни что сказать — ничего не понимаетъ. Забредетъ нивѣсть куда и ужь не знаетъ… не то что какъ заработокъ добыть, а прямо не знаетъ, какъ голову-то бы цѣлую домой привести!.. Абы голову-то домой принести — вотъ какъ бываетъ съ нашимъ братомъ на чужой сторонѣ!

— Отчего же это?

— Потому, что такіе случаи бываютъ…

— Какіе же случаи? — спросилъ я и долго ждалъ отвѣта отъ парламентера, задумчиво слѣдившаго за пѣнистымъ буруномъ, производимыкъ колесами парохода.

— Какіе случаи… А вотъ какіе бываютъ случаи. Съ Петрунькой, лѣтось, вонъ какой случай былъ… Вонъ съ этемъ Петрунькой, вонъ который лежитъ тамъ…

Всѣ обратили взоры къ тому мѣсту, гдѣ спалъ «Петрунька». Петрунькой назывался тотъ самый парень, который одинъ былъ такой молодой среди пожилыхъ. Поза его во снѣ была такая непринужденная, что у большинства появилась на загорѣлыхъ лицахъ улыбка; даже парламентеръ, при взглядѣ на эту картину, казалось, оживился, и нѣсколько морщинъ, проведенныхъ заботой по его лицу, сбѣжали на минуту… «Петрунька» лежалъ на полу, положивъ голову на колѣни молодой женщины. Женщина эта была его жена. Ночью, видно, ей не удалось найти уголокъ для своего Петруньки, но лишь настало утро, она уступила ему свое мѣсто и, положивъ голову его на колѣни къ себѣ, оберегала его сонъ. А онъ спалъ здоровымъ, беззаботнымъ сномъ, весь раскинувшись.

— Ишь, подлецъ, спитъ какъ ловко!… Ну, пущай… ночью-то намъ не было мѣста, такъ и прослонялись кое-какъ… Хорошая у него бабочка… съ ней-то ужь онъ теперь не пропадетъ! — говорилъ мягко парламентеръ.

— Какой же случай-то съ нимъ былъ?

— Да вотъ какой случай… Лѣтось объ эту пору также мы собрались на заработки. Человѣкъ, видно, пятнадцать набралось. Ну, и Петрунька за нами увязался… Признаться, и брать-то мы его не желали, — парень молодой, только-что женился, гдѣ ему по чужимъ мѣстамъ шляться? Потеряеть гдѣ ни на есть голову. Ну, да ничего не подѣлаешь, увязался, упросилъ, уговорилъ — взяли. «Мнѣ, говоритъ, надо свое хозяйство заводять, потому какъ я женимшись… денегъ мнѣ безпремѣнно надо заробить», — «Да дуракъ ты, говорю, можетъ денегъ-то и не заробишь, потому всяко бываетъ, а только намаешься въ чужой сторонѣ, да горя натерпишься!»… Ну, нѣтъ, увязался. Взяли мы его и поѣхали. Кое на пароходѣ, кое на чугункѣ, пока деньжонки держались, а прочія мѣста пѣшкомъ. Ѣхали-ѣхали, шли-шли и добрались. И что-жь ты думаешь, бѣда-то насъ какая поджидала? Вѣдь въ тѣхъ мѣстахъ, кой мы облюбовали, что есть званія работы не было! Засуха тамъ, вишь, была въ ту пору и хлѣба давно пропали. Что тутъ дѣлать? Идтить въ другія мѣста — силъ ужь нашихъ нѣтъ; домой ворочаться — не съ чѣмъ; тутъ оставаться — ни къ-чему. «Айда, ребята, говорю, домой. Абы головы унести по добру, по здорову… А по дорогѣ кое-какъ будемъ пробавляться, гдѣ работой, гдѣ Христовымъ именемъ»… Ну, порѣшили — домой. Пошли домой и по очереди ходили подъ окнами, а иную пору и работишка попадалась… Какъ дойдемъ до какого города, то и привалъ сдѣлаемъ на недѣлю, поробимъ и бредемъ дальше, а деревнями идемъ — въ кусочки, стало быть, ходимъ. Такъ Богъ насъ и хранилъ.

А одинъ начальникъ на чугункѣ еще даромъ насъ подвезъ.

Такимъ родомъ и шли мы съ Божьей помощью и дотащились до Нижняго. Дотащились и сейчасъ на пристань, нѣтъ-ли какой работишки… Работишки, однако, не нашли, а больше на берегу валялись вверхъ брюхомъ и дожидали, какой бы пароходъ насъ даромъ принялъ… Ну, такихъ дураковъ-пароходовъ нѣтъ, а вотъ, — говоритъ одинъ купецъ, — перетаскайте у меня посудину съ дровами, тогда я васъ подвезу, прямо домой предоставлю… А посудина-то, слышь, была огромадная, нѣсколько сотъ, чай, саженей дровъ въ ней накладено, и ежели ее перетаскать всеё, то съ мѣсяцъ времени смѣло надо таскать. А, между прочимъ, животы у насъ уже подвело, и гордости въ насъ ужь никакой не было, рады всякой работѣ, лишь бы животы сохранить да домой башки несчастныя принесть… Согласны, говоримъ, ваше степенство, будемъ таскать, потому какъ мы въ волѣ Божіей. Порѣшили мы такъ, далъ намъ купецъ хлѣба къ вечеру, легли мы спать, а на утро намъ надо таскать… Только встаемъ утромъ — хвать, а Петруньки нѣтъ! Ждемъ-ждемъ — нѣтъ его, подлеца! Таскаемъ дрова и поглядываемъ, а его все нѣтъ. Проходитъ день, другой! Цѣльная недѣля! А его все нѣтъ. Таскаемъ мы дрова, поглядываемъ, не подойдетъ-ли — нѣтъ! Три недѣли мы этакъ-то таскали и порѣшили всю посудину… какъ въ воду канулъ! Ну, думаемъ, конецъ пришелъ Петрунькѣ… Купецъ денегъ намъ далъ на пароходъ, да еще прибавку сдѣлалъ малую, чтобы мы съ голоду дорогой не померли, а Петрунька сгинулъ. Стало-быть, говоримъ, пропалъ. Надо, ребята, уѣзжать… Садимся на пароходъ, примѣрно, сейчасъ, а черезъ часъ пароходу отходить… не подойдетъ-ли, думаемъ, хоть тутъ Петрунька? А чего ужь ждать, ежели пароходъ отходитъ?… Такъ вѣришь-ли, когда пароходъ сталъ отчаливать, такая скука на насъ напала, что слеза прошибла… Вотъ какъ бываетъ!…

— Куда же онъ дѣлся?

— Петрунька-то? А ты вотъ самого его спроси, куда онъ дѣлся… въ такія мѣста затесался, что просто срамъ и горе! Ужь только Богъ его спасъ… Къ босякамъ онъ затесался — вонъ куда! Хорошо-то онъ не разсказываетъ, а надо такъ понимать, что вездѣ онъ побывалъ: и въ ночлежномъ домѣ, и на назьмахъ спалъ, это и въ кутузкѣ… Должно, сманили его какіе ни на есть прохвосты, и онъ удралъ отъ насъ… «Какъ же ты жилъ-то?» — спрашиваемъ мы его опосля. — «Да такъ, говоритъ, какъ собака, или подобно птицѣ, ночевалъ въ ночлежномъ домѣ, а больше на назьмахъ за городомъ, да по ямамъ». — «Чѣмъ же ты, спрашиваемъ опосля, кормился-то?» — «Да такъ, говоритъ, кое-чѣмъ, ину пору работишка какая навернется, а то такъ стащишь чего ни на есть…» Ну, таскалъ онъ воровскимъ манеромъ все больше насчетъ пищи… «Увидишь, говорить, хлѣбъ плохо лежитъ — подъ полу его, а то воблу упрешь, которая ежели зря лежитъ». Такъ и болтался, подлецъ, до зимы. «Для чего же ты, спрашиваемъ опосля, убегъ-то отъ насъ?» — «Да такъ, говоритъ, тоска взяла, не глядѣлъ бы на свѣтъ. Какъ вспомню, говоритъ, что прошли мы эстолько тысячъ верстъ и идемъ подобно нищимь бродягамъ, а тамъ дома жена ждетъ съ заработкомъ, тамъ и возьметъ за сердце… Ну, встрѣтилъ босяка, выпили мы съ нимъ по косушкѣ, я и ушелъ отъ васъ гулять…» Да и гулялъ, слышь, до самой зимы, а зимой, глядимъ, гонятъ его, нашего голубчика, по этапу, съ бубновымъ тузомъ! Глядимъ, даже озвѣрѣлъ весь, исхудалъ, хворый сталъ… И бабенка-то его чисто извелась, дожидамши его, подлеца, да и мы-то не знали, какъ съ души грѣхъ снять, что потеряли нивѣсть гдѣ живого человѣка! Ужь слава Богу, что хошь по этапу-то, на веревочкѣ-то его привели, а то бы такъ и пропалъ промежь жулья. Долго-ли нашему брату къ босякамъ присоединиться?…