Ак Вельсапар - Рассказы

• Название: Рассказы
• Автор: Ак Вельсапар
• Жанр: Проза

---

Ак Вельсапар

У оврага, за последними домами…

Тёмной неприветливой осенней ночью по обочине дороги на окраине огромного города вяло трусил усталый пёс. То и дело останавливаясь у мусорных ям, которых было немало на этой улице, он искал пищу. До рези в красных усталых глазах всматривался в содержимое придорожных помоек, исторгающих невыносимую вонь. Принюхивался…

Наконец, задержался у одной из них. Даже под тусклым светом раскачивающейся на ветру лампочки, были заметны впавшие бока пегого волкодава Алабая. Заострившееся от продолжительного голода обоняние бродячей собаки уловило среди прочего разнородного мусорного гнилья запах недавно выброшенной кости. Пёс затрепетал всем телом, потому что притупившийся было голод взбудоражил его с новой силой. Выхватив цепким взглядом лакомый кусок и, не спуская с него глаз, Алабай несколько раз обежал вокруг ямы.

Уже много дней у него не было такой удачи. В знакомых с рождения Алабаю местах не осталось двора, им не обнюханного; мусора, им не перерытого; не обследованной им помойки… Но псу определённо не везло, ведь то, чем можно утолить голод хотя бы ненадолго, успевали перехватывать другие. Старый же Алабай к неприхотливой собачьей трапезе являлся последним… Более сильные сородичи, которые вели себя всё увереннее и наглее на его же территории, шансов на выживание оставляли всё меньше.

Раньше сюда чужие не смели совать и носа, теперь же всё изменилось: его опережают повсюду! Вот и приходится породистому волкодаву рыскать по помойкам, как последней дворняге! Когда-то костей в помойных ямах хватало всем, и они не были обглоданными до такой степени… Что происходит с людьми? Давно ли на этих улицах стаи бездомных собак устраивали настоящие собачьи пиры вокруг богатых помойных ям?! Но теперь такие пиршества редкость. Больше, чем о какой-то роскоши или об изобилии, приходится думать о выживании, только бы не умереть от голода! Целыми днями он вынужден околачиваться у мусорных контейнеров в ожидании, пока кто-то бросит туда остатки мяса или хотя бы кости. А последние три дня, насыщенные встречами с озлобленными собаками да кликушами-кошками, такими же голодными, как и он сам, из съестного ему так ничего и не перепадало.

Голод настолько проник в его мозг и в старое тело, что для пса оставалось теперь не так уж много развлечений, не считая самых ярких воспоминаний о доме у оврага, где он родился; о вкусе свежей кости с клочьями мяса, костного мозга или о тугих, сытных сухожилиях… И эти воспоминания он не в силах забыть даже под страхом смерти. А ведь когда-то, когда в его лапах было больше сил, грызясь до смерти с такими же, как он сам, горячими кобелями из-за приглянувшейся встречной суки, он даже не думал, есть ли на свете голод. Ведь не пустота в желудке была тогда в его жизни главным чувством. Он помнил это чётко — так было! Он мог провести сколько угодно дней без воды и пищи, учуяв запах незнакомой суки: только бы не упустить её, только бы другим она не досталась. Сейчас же, вот уже три дня и три ночи, пустой желудок вертел его вокруг себя, как веретено. Именно желудок, а не какая-нибудь другая часть его измученного тела!

Отплясав вокруг ямы грустный танец голода, пёс стал подползать к заветной цели на брюхе, и вскоре его тело уже нависло над ямой на треть. И когда ему пришлось проползти ещё, вид его стал чрезвычайно жалким. Кость была уже рядом, и от этой близости пёс задрожал всем телом. Он попробовал достать мосол лапой — безрезультатно, тогда, неуклюже водя шеей, потянулся мордой. Но всё было напрасно! Алабай снова продвинулся немного вперёд к манящей цели. Теперь тело его опасно висело над ямой, а огромная голова торчала аккурат над злополучной костью, но всё равно ничего не получалось. Злясь на свою беспомощность, пёс заскулил, подёргивая обрезанными ушами. Лежавшая на дне ямы бедренная кость овцы, казалось, была не так уж безнадёжно далека. Не потому ли воображение пса распалялось всё сильнее, что лакомый кусочек продолжал манить его вкусным ароматом, подавляя кисло-горькую вонь разнородного гнилья?

Запах мяса на свежей кости! Ни на секунду Алабай не мог оторвать от неё своих жадных глаз, а дурманящий запах привёл в действие всю его внутренность — из пасти непрерывно текла слюна. Доведённый до отчаяния пёс давно прыгнул бы в яму, будь она чуть мельче, но помойка выглядела не в меру глубокой, и он никак не решался вступить в подозрительную, вонючую жижу. Алабай осторожно отполз назад.

Страх перед “нечто” сидел в нём очень глубоко с самого детства. А мусорная яма, как он запомнил навсегда, таила в себе ужасную смерть. Она может проглотить тебя всего, как обглоданную кость, а напоследок ещё и вкусно чавкнуть…

В потускневшей памяти стали всплывать живые картинки того, как много-много лет назад, когда они ещё кормились молоком заботливой и ласковой матери — Большой белой суки, когда их было много — целая свора: семеро беззаботных щенят, дерущихся по поводу и безо всякого повода, погиб один из них. То время было особым, незабываемым… Они были совсем маленькими, и у них ещё не успело возникнуть понятие заботы о еде — достаточно было того, чтобы не дрались, вели себя прилежно, а в награду они получали материнского молока столько, сколько влезет! Но этого им было мало, хотелось ещё и поиграть, порезвиться, а потому послушность давалась нелегко.

Их мать — Большая белая сука, всегда возвращалась с отягчёнными сосцами и ложилась между детёнышами набок. Бывало, они не успевали даже проголодаться как следует, а мать уже приходила к ним с новой порцией молока. Семь щенят бросались на неё со всех сторон, и для них не имело никакого значения — были голодны или нет, тут же начиналась борьба! Ведь они не только единоутробные братья и сёстры, но и постоянные соперники! Потому бежали, падая, кусая друг друга и в шутку, и всерьёз, хватали за уши, за носы, рычали — как же без этого! И если вдруг в пылу азарта кто-то нечаянно кусал источник живительного, пахучего молока жёстче, чем дозволено, то терпение мамы, бывало, лопалось. Тогда Большая белая сука вскидывала огромную голову и ласково рычала, делая замечание: ”Будьте разумненькими!” И щенята на мгновение утихали, а зачинщик, пряча голову между неслухов, застывал меж ними. Но это только на миг! Как только мать, сузив глаза, с наслаждением клала морду на передние лапы, шум-гам, дележ начинался снова, и бесконечно вкусное молоко, кружа головы, своим теплом и ароматом при малейшем усилии продолжало струиться из полных материнских сосцов. Насытившись, они гурьбой предавались сладкому сну или же бежали играть на улицу, резвиться.

Именно в один из таких дней, счастливых и безоблачных, они и понесли первую потерю в своей большой собачьей семье.

Случилось это так… Как всегда, подремав после очередной кормежки, мать медленно поднялась и сладко потянулась. Наступала пора уходить — добывать пищу. Она окинула ласковым взглядом собственных несмышлёнышей, занятых игрой, и отправилась в своё привычное путешествие, шагнув в зияющий проём…

Туда же полезли следом, погнавшись друг за дружкой, и щенята. Разноцветные комочки весело разбегались в разные стороны. На улице их ждал мир, залитый щедрым высоким солнцем. Играя вперегонки, резвясь и кувыркаясь, они стали удаляться всё дальше от своей мазанки, где их произвели на свет и держали подальше от людских глаз. В тот день беготня завела их гораздо дальше привычного круга, и они столкнулись с чем-то непонятным — перед ними оказалась яма, источавшая иные запахи, отличные от запаха материнского молока, и это их заинтриговало. Один из них, Белоснежный, подошёл к краю ямы ближе, чем остальные и нежданно-негаданно угодил в неё. Яма отчаянно завизжала по-щенячьи, но потом чавкнула и утихла… Никто из оставшихся наверху ничего толком и не понял, но все жутко испугались, заскулили, не смея подойти ближе к зловещей тёмной пропасти. Все шестеро в ужасе убежали домой.

Когда же вечером вернулась мать, щенята встретили её, как всегда радостно, ведь они уже успели подзабыть о своём недавнем страхе. Но Большая белая сука почему-то встревожилась: в мазанке витал запах беды. Она стала поочередно обнюхивать детёнышей, искать среди них ещё одного — своего любимца. Однако она так и не уловила родного запаха самого младшего, самого глупенького — Белоснежнего. Кто-то из щенят нетерпеливо потянулся к сосцам матери, но Большая белая сука отшвырнула его в сторону и выбежала из мазанки вон, оставив малышей в долгом недоумении. Вернулась она поздно, когда совсем стемнело; и встретил её писк голодных щенят. Мать в тот раз впервые накормила их безвкусным молоком, свернувшимся от горечи утраты, потому что она уже точно знала, что её любимец навечно остался на дне вонючей ямы, и что им никогда не доведётся больше встретиться.