Грегори Колберт - Пепел и снег

• Название: Пепел и снег
• Автор: Грегори Колберт
• Жанр: Разное

---

Настал мёртвый штиль.

Лодка стояла на воде неподвижно.

Женщина сняла свою куртку и выдернула несколько ниток из её швов. Пока она доставала письма из-под подкладки, я укрепил на мачте рыболовные сети и обмотал ими рваные паруса. Тогда она вынула иглу из своей причёски, сшила письма между собой и прикрепила их к рыболовным сетям.

Ветер наполнил парус из писем, и он потянул нас обратно к берегу. Когда бриз просачивался между листками, мы слышали голос её мужа, читающий письма, одно за другим. Мы лежали на дне лодки, смотрели, как по небу несутся облака, и слушали письма.

С последними словами, которые мы услышали, прежде чем его голос замер, лодка мягко ткнулась в песок.

Письмо сто шестьдесят первое

Каир. Пятьдесят четвёртый город, седьмая страна, шестой месяц, семнадцатая ночь. Я не хочу спать. Мои ноги и так словно чужие, и я устал от поучений, которые Монтесума произносит во время прогулок.

У меня есть голубые слоны.

Ветер то открывает, то закрывает окна моего номера. Эти окна выходят на шестнадцать миллионов людей, которые мне незнакомы. Несколько лет назад мы останавливались с тобой в этой гостинице. Но тогда эта толпа не давила на меня, а сегодня ночью она сдавливает мне грудь, словно миллион наваленных на неё камней.

Гостиница полна одиноких странников, погружённых в себя. Даже сквозь перекрытия я ощущаю их одиночество. Оно просачивается в дыры, прогрызенные термитами.

Целая туча комаров вьётся вокруг жёлтой лампочки, свисающей над комодом. Пахнет лежалым куревом. На решётке покачивается ящерка-саламандра. Занавески оборваны. Над кроватью висит распятая на булавках бабочка-листовидка. За дверью сломанный зонт, в углу платяного шкафа — чей-то забытый туфель. У стола не хватает ящика, у кровати — ножки. На раковине пятна и выщербины.

Сегодня я проведу вот уже сто шестьдесят первую ночь без тебя.

Завтра я в сто шестьдесят первый раз встречу утро один.

Письмо сто семьдесят второе

Мне снилось, что мы с Монтесумой пришли к устью реки Лаю. Глядя на море, я произнёс: «Кое-кто однажды сказал мне, что волны говорят: что тебе снится, что тебе снится, что тебе снится?»

«Возможно, — сказал Монтесума. — Но волны не могут знать твоих снов, они могут только взывать к ним».

Может быть, волны говорят так: «Помни свои сновидения, помни свои сновидения, помни свои сновидения».

Письмо сто семьдесят шестое

Если историю этой недели рассказывать в милях, получится так: восемь тысяч миль, четырнадцать миль, сорок восемь миль, девяносто семь миль, пятьдесят две мили, три мили и семьдесят семь миль. Если рассказывать её с помощью содержимого моих карманов, получится так: триста египетских фунтов, две бирманские марки, двести шестьдесят пять рупий, девятьсот французских франков, одна авторучка, самое первое письмо, которое ты мне написала, и одно птичье яйцо, обёрнутое в японскую бумагу ручной работы. А если бы эту историю рассказывал гостиничный номер, где я сижу, получилось бы так: одна закрытая дверь, две жёстких кровати, два деревянных стула, складной письменный стол и три закрытых окна.

Я всё время твержу себе, что это не по-настоящему, что на самом деле я не отправлялся в это путешествие полгода назад, что я не за тысячи миль от тебя, что это не мои камеры, блокноты, кисти, баночки с тушью и компас лежат на столике.

Но я здесь. И я до сих пор не знаю, как собираюсь искать дорогу обратно домой.

Письмо сто восемьдесят четвёртое

Мне снилось, что мы с Монтесумой переходим вброд реку Лимпопо. Преодолев вихри водоворотов, мы вместе устроились на согретом солнцем валуне посреди реки.

«Ты запутался, — сказал Монтесума. — Берегись, как бы твоё путешествие не стало изощрённым побегом от самого себя. Ты слишком много внимания придаёшь числам, отметкам на компасе, высоте над уровнем моря, приливам, температурам. Ты ищешь логики и структуры в том, что случайно. Твои движения математичны, тогда как должны бы быть музыкальными. Ты принимаешь отдельные позы, но до сих пор не можешь стать самим танцем.

Помни, что компас и карандаш могут помочь тебе измерить длину реки, но ни один механический инструмент не измерит движений твоего сердца.

Некоторые карты нужно чертить по талому снегу. Живя в своём разуме, ты лишаешь всякого смысла все свои мили и реки. Твоё сердце — флейта, а ты играешь на нём, словно оно барабан. Фотоаппарат — это музыкальный инструмент. В нём ещё столько октав, которые ты не исследовал!»

Повисла долгая пауза. Я молчал.

«Ты описываешь и фотографируешь мили. Но проживаешь ли ты их на самом деле?»

Я снова ничего не сказал.

«Ты должен отложить на время и ручку, и камеру. Докажи, что ты стоишь подарков, которые получил.

Посмотри на мир сквозь линзу собственного глаза.

Только тогда ты будешь готов странствовать так, как это делают птицы.

И помни, что когда-нибудь, когда ты пересечёшь свою последнюю реку, ты предстанешь перед слоном, который измерит ценность твоей жизни не пройденными тобой реками и не тем, как много ты видел, а скорее тем, много ли ты любил».

Письмо сто восемьдесят пятое

Мне снилось, что мы с Монтесумой идём по берегу реки Сунхуацзян.

«Когда услышишь шаги Кортеса, — сказал Монтесума, — или когда почувствуешь, что твои райские сады гибнут, принимай прибежище. Принимай прибежище в реках, океанах, китах, слонах, ламантинах, птицах, словах, образах, снах, танцах, песнях, тишине. Принимай прибежище в пути птиц».

«Я тоскую по многим вещам, — ответил я, — но более всего по прикосновениям моей жены».

Монтесума сказал: «Если ты не можешь посвятить себя её рукам, посвяти себя слонам. Если не можешь посвятить себя слонам, посвяти себя рекам. А если не можешь посвятить себя рекам, посвяти себя пути птиц».

«Но куда ведёт путь птиц?»

«Всюду и никуда».

«А где заканчивается путь птиц?»

«Всюду и нигде. Всюду и нигде».

Письмо сто восемьдесят восьмое

Помню свой последний день в начальной школе. Учительница попросила мой класс улечься в одну линию на полу спортивного зала.

«Даже вместе, — сказала она, — вы всё-таки короче, чем самый длинный голубой кит».

Я был унижен, смущён и до глубины души очарован. Я сказал себе, что когда стану повыше ростом, то раскрою тайну китов.

Теперь я гораздо выше, но не чувствую, чтобы хоть сколько-нибудь приблизился к пониманию этой тайны.

Может быть, я неправильно понял урок, который мне преподали киты и моя учительница. Может быть, они пытались сказать мне, что чудо переживаешь и видишь, никогда его в действительности не понимая.

Ту же ошибку я совершил и с тобой.

Мне нужно было меньше времени тратить на попытки понять тебя и больше — на то, чтобы просто любить тебя с твоими загадками.

Письмо сто девяносто первое

Мне снился слон, чистящий хоботом луковицу. Слёзы потоком катились из его глаз.

Потом слон отложил луковицу. Со словами: «Я не сделаю тебе больно», — он забрался хоботом в мою грудь и извлёк из неё сердце.

Он стал бережно чистить его.

Он сказал, что первая кожица моего сердца на вкус словно мандарин; что вторая — солёная; что третья — как мёд.

А над четвёртой слон будто засомневался. Потом произнёс: «У неё вкус винограда; но пока рано судить, превратится ли он в вино». Осторожно вложив моё сердце обратно, он устремил хобот к небу.

Если стремишься к звёздам, можно оказаться и в винограднике.

Письмо сто девяносто второе

Когда слоны плохо себя чувствуют, они катаются в мокром иле, чтобы ритмы земли пробились к ним сквозь складки их шкуры.

Я чувствовал себя усталым. Я пошёл к океану и заплыл за коралловые рифы, где открытое море так глубоко и безбрежно, что голубизна под поверхностью воды кажется ещё одним небом.

Я глубоко нырнул, прижал ноги к груди и обхватил их руками. Вокруг меня собралось стадо китов. Тёплые лучи света струились вниз, как будто сквозь замутнённое стекло. Киты вспарывали воду грудными плавниками, окутывая меня потоками пузырьков. Они обмахивали меня хвостами, и я перекатывался по их хвостам. Я чувствовал, что парю в невесомости и падаю вверх.

Я чувствовал ритмы моря.

В океане скрыто блаженство — вот оно, вот оно, вот оно…

Письмо сто девяносто девятое

В день, когда мне исполнилось тринадцать, я пошёл к реке вместе с дедушкой. Когда мы подошли к самой воде, дедушка поднял с земли тяжёлый камень и вручил его мне. Потом он взял ещё один камень и вошёл с ним в реку.

Я последовал за ним.

Постепенно вода поглотила нас. Удерживаемые тяжестью камней у дна, мы клонились под напором течения, как большие деревья под ветром. Листья подводных растений поглаживали нам ноги.