Курбандурды Курбансахатов - Сто монет (роман и повести)

• Название: Сто монет (роман и повести)
• Автор: Курбандурды Курбансахатов
• Издательство: Туркменистан
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1985

Произведениям Курбандурды Курбансахатова свойственно глубокое отражение жизни туркменского народа, его прошлого и настоящего. Яркие зарисовки нравов в его произведениях сопровождаются глубокими раздумьями о проблемах современного мира.

---

Махтумкули, почувствовав, что руки сарбазов отпустили его, подъехал к названому брату, положил ладонь на его крепкую и такую вдруг беспомощную спину, сказал нежно:

Не надо, Клычли. Ты поступил как настоящий мужчина, и оставайся им до конца.

Клычли доднял к нему мокрое лицо, глянул затуманенными глазами:

— Они навсегда увезут тебя, брат. В неволю!

— Ничего, от судьбы не уйдешь. Крепись. Еще не известно, чем все кончится.

К ним подъехал Дурды-бахши.

— Ты молодец, Клычли, — сказал он, пожимая юноше руку. — Подожди, я еще буду петь песни о твоей храбрости. А сейчас Махтумкули прав, надо подчиниться силе.

Тем временем сарбазы перевязали раненых, и Шатырбек скомандовал:

— Вперед! Да побыстрей!

Окруженные сарбазами, пленники ехали молча, думая о своей печальной участи.

Понуро сидел в седле Махтумкули.

Менгли… С каждым шагом коня он становился все дальше и дальше от нее. Надолго ли их разлука? Может быть, навсегда?

Глухо стучат копыта по сухой земле. И уходит, уходит в прошлое Менгли. Теперь она где-то там, по ту сторону вдруг вставшего на их пути водораздела. Судьба развела их дороги. И все-таки Менгли всегда будет с ним — в сердце, в его стихах, в его памяти…

Менгли!..

Молчит огромная, без края, степь. Молчат горы. Молчит далекое небо, — как странно, оно одно и для Менгли, и для этих угрюмых сарбазов, и для шаха…

Только копыта вразнобой: тук-тук-тук…

Оглядываясь, исподлобья рассматривает сарбазов Клычли. Эх, сюда бы Човдура! Вместе они раскидали бы этих вонючих псов, освободили бы Махтумкули, ускакали бы к берегам родного Атрека. Надежный, верный друг Човдур.

Года три назад в эту же пору объезжали они вдвоем посевы пшеницы. Кони шли не спеша. Друзья разговаривали о том о сём, не ведая, что их подстерегают за ближайшим холмом бандиты. С гиканьем выскочили они навстречу, окружили. Човдур выхватил саблю, в мгновение оттеснил Клычли к стене обрыва, прикрыл собой. Разбойников было семеро. Трое из них, рассчитывая на легкую добычу, кинулись на Човдура. Их копья готовы были пригвоздить его к земле.

— Бросай саблю, слезай с коня! — приказал один, видимо главарь.

— Лови! — крикнул Човдур и точным и сильным ударом выбил копье из его рук.

Второй стремительный взмах — и главарь бандитов, зажав ладонью рану на плече, повернул коня. А Човдур, используя замешательство среди разбойников, с воинственными криками стал наседать на них. Он так здорово орудовал саблей, что разбойники не выдержали натиска и бросились наутек.

— Эге-ге! — закричал им вдогонку Човдур. — В следующий раз пусть приходит кто-нибудь посильней да похрабрей! Пусть спросят Човдура! Вот тогда я покажу, что такое настоящая драка!

Бандиты долго еще слышали его басовитый, раскатистый хохот.

С тех пор и пополз по степи, по горным ущельям слух о том, что среди гокленов появился невиданный пальван, который мог потягаться в силе и мужестве с самим Рустамом.

А через год какой-то дервиш рассказывал самому Човдуру, как этот самый пальван будто бы сражался с семиголовым драконом и победил его.

— Как же зовут знаменитого пальвана? — пряча улыбку в усы, спросил Човдур.

— Имя его, — понизив голос до шепота и оглянувшись, сказал дервиш, — Човдур-хан.

Човдур рассмеялся.

— Уж так и хан?

Дервиш в испуге замахал на него руками:

— Что ты, что ты! Не смейся, не говори так! Сказывают, он не прощает обид.

— А где же он живет?

— Да где-то в ваших краях. Не довелось встречать?

Човдур похлопал дервиша по плечу, едва покрытому ветхой одеждой.

— Ну, где нам! Ты же говоришь, он хан. А мы простые люди. Только не верю я тебе. Уж если есть такие пальваны, то никак не среди ханов, это я точно знаю.

— Да, знай Човдур о том, что его друзья в беде, догнал бы, выручил. Только откуда ему знать? Хитрее лисицы, коварнее волка оказался этот бек…

Молчал и Дурды-бахши. Он был один, роднее всех на свете были ему звонкий дутар да резвый конь, возивший его из аула в аул. Всюду любили его песни, готовы были слушать ночи напролет. И он пел не уставая, от зари до зари, изредка только смахивал пот со лба да отхлебывал чай из пиалы.

— Ты рожден быть птицей, — сказал ему как-то Махтумкули.

— А ты? — улыбнулся в ответ Дурды.

— Я? — Печаль мелькнула в глазах поэта. — Я — Фраги[2].

И сейчас, глянув на скорбное лицо Махтумкули, Дурды с болью подумал о том, что вот сбылось пророчество поэта. Судьба разлучила его с любимой, с друзьями, с родиной.

IX

К вечеру молла Давлетмамед почувствовал себя плохо. Ныло в затылке, время от времени сердце словно бы обливали горячей водой.

Накинув на плечи теплый халат, он сел к огню, раскрыл толстую книгу Ибн-Сины, стал листать, отыскивая подходящий совет знаменитого врачевателя, но глаза быстро устали, и он отложил книгу, прилег.

Заглянула Зюбейде, спросила тихо:

— Ты не спишь, отец?

— Нет, дочка, я только прилег ненадолго.

— Тебе ничего не нужно?

— Нет, я полежу и встану. Скажи, вернулись бек и сарбазы?

— Я не видела их.

Давлетмамед вздохнул:

— Куда же они запропастились?..

Зюбейде молча ждала у двери.

— Ладно, иди, дочка… Хотя нет, подожди. Скажи, Мамедсапа уже дома?

— Они с Човдуром уехали в поле, должны скоро вернуться.

— Хорошо. Как вернется, пусть придет ко мне. Иди, Зюбейде.

Он снова остался один. Тревога заползла в душу. Мысли путались. «Где он, этот загадочный бек? Что задумал? А может, решил подкараулить Махтумкули в степи? Да нет, у него же приглашение самого шаха, пойдет ли он на такое? Приглашение… Это на бумаге. А устно шах мог приказать… мог приказать… Он все может, коварный властелин Ирана и Турана. Что же они задумали? Ох, не вовремя уехал Махтумкули! И этот бек… и Менгли… и боль в голове… А может быть, все уже вернулись и я ничего не знаю?»

Давлетмамед с трудом сел, прислушался. Обычные звуки вечернего аула долетали в кибитку. Поблизости верблюд позванивал колокольцем. Где-то заржал конь, простучали копыта. Чьи-то голоса доносились глухо и невнятно. Засмеялась Зюбейде.

Жизнь идет своим чередом.

И если вдруг не станет сейчас старого моллы, она не остановится, пойдет дальше — к лучшему. Что бы ни случилось — обязательно к лучшему. Он верил в это.

Давлетмамед вздохнул, поправил фитиль в каганце. Тени заметались по стенам кибитки.

За стеной раздался конский топот, голоса. Давлетмамед узнал — вернулся Мамедсапа.

Он зашел вместе с Човдуром.

— Ты звал, отец?

— Да, заходите, садитесь. Как там, в поле? Хороша ли пшеница?

— Хороша, — скупо ответил Мамедсапа. Он знал, что, другое беспокит сейчас отца.

— Где-то запропастились наши гости, — сказал Давлетмамед. — Не встречали их?

— Нет, не встречали, — сказал Мамедсапа и глянул на Човдура.

Тот спросил тревожно:

— А что, они не сказали, куда поехали? Может, совсем убрались?

Давлетмамед покачал головой.

— Сказали, что на охоту. Но чует мое сердце, тут что-то другое.

У Човдура гневно сошлись брови на переносице.

— Если они затеяли что-нибудь дурное против Махтумкули…

— Боюсь, что они перехватили его в степи, — перебил его молла.

Човдур сжал свои огромные кулаки. И вдруг схватился за голову:

— Вах, это же я привел их к вашему дому! Горе мне!

— Успокойся, сынок, — мягко сказал Давлетмамед. — Нет твоей вины в том, что злые люди пришли сюда.

Но Човдур уже вскочил на ноги.

— Все равно, — голос его зазвенел напряженно и страстно, — все равно я разыщу негодяев и выручу Махтумкули, если он попал в их руки! Ты едешь со мной, Мамедсапа?

Мамедсапа тоже встал, вопросительно посмотрел на отца.

— Конечно, поезжай, сынок, — сказал Давлетмамед. — Пусть сопутствует вам удача!

Вскоре он услышал, как в тишине ночи раздался гулкий стук копыт. Он вдруг оборвался невдалеке. Потом снова с удвоенной силой пророкотал по аулу и постепенно замер. Давлетмамед понял, что сын и Човдур взяли с собой еще кого-то из надежных парней.

— Не оставь их, великий аллах, — прошептал старик, — помоги в трудную минуту, отведи от них вражью саблю или стрелу!

Неслышна вошла Зюбейде, поставила перед отцом чайник чая, чистую пиалу, развернула платок со свежим, еще теплым, пахнущим дымком тамдыра чуреком и также тихо ушла: чувствовала — беспокоить отца сейчас нельзя.

А он, поглощенный своими мыслями, своею болью, наверное, и не заметил ее.

Большую, долгую жизнь прожил молла Давлетмамед, многое испытал, о многом передумал, и книги его принесли ему известность, и выросли дети. Но был ли он счастлив? В чем-то своем, личном — в детях, которых любит и которые отвечают ему любовью, в творчестве, в наслаждениях, дарованных природой, — в этом — да. Но всегда его мучало другое, более важное, чем даже благополучие семьи, — жизнь народа. Он видел свой народ талантливым, храбрым, трудолюбивым и радовался этому. Но видел еще и грязь, и невежество, и кровь, пролитую невинно, и нищету, и попрание человеческого достоинства, — видел, принимал близко к сердцу, но ничего не мог сделать, чтобы помочь народу. И это угнетало, не позволяло даже в самые лучшие минуты сказать себе: «Я счастлив!» Потому что знал: радость временна, а страдание… Придет время — и все изменится к лучшему. Только вот когда?