Курбандурды Курбансахатов - Сто монет (роман и повести)

• Название: Сто монет (роман и повести)
• Автор: Курбандурды Курбансахатов
• Издательство: Туркменистан
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1985

Произведениям Курбандурды Курбансахатова свойственно глубокое отражение жизни туркменского народа, его прошлого и настоящего. Яркие зарисовки нравов в его произведениях сопровождаются глубокими раздумьями о проблемах современного мира.

---

— Гость должен подчиняться хозяину, шахир! Ты ведь не из тех, кого мы можем часто видеть в своем Чашгыне, — ответил улыбаясь Каррынияз-ага и приказал своему сыну, юноше лет семнадцати: — Беги скорей в аул, сообщи всем, что к нам приехал поэт!..

Желающих повидаться с Кемине оказалось так много, что кибитка их не вместила. Каррынияз-аге пришлось расстелить вокруг нее все свои кошмы. Но и их оказалось мало. Тогда соседи принесли свои кошмы и паласы. И этого было недостаточно. Но люди и не думали об удобствах. Кто постелил под себя халат, кто просто на корточках присел на песке. Около соседней кибитки собрались женщины.

Всеобщее внимание вдохновило поэта. Ему захотелось донести жар своих стихов до самого сердца слушателей.

Поэт взял в руки дутар и, слегка тронув струны, начал читать:

У меня сто болезней и тысяча бед,
Тяжелей всех на свете забот —
Нищета.
Скорбь искала меня и напала на след.
Без конца караваном идет
Нищета.

Люди слушали, ловя каждое слово, словно надеялись поймать синюю птицу. Только Эсен-мург не слушал поэта. С тех пор как Кемине взял в руки дутар, у него испортилось настроение. Он только и думал о том, как бы скорей отдохнули верблюды и можно было уйти из аула.

Рука поэта дотрагивалась до струн дутара, и чистая мелодия звучала все увереннее.

Не прожить без еды и единого дня.
Ночью глаз не смыкаешь, лежишь без огня.
Не уходит к богатым, живет у меня,
Спит в углу на тряпье, слезы льет
Нищета…

Произнося слова: «Не уходит к богатым», поэт взглянул на Эсен-мурта. Люди улыбались, начали перешептываться. Эсен-мурту это было пощечиной. Он вскипел, выкатил глаза и хотел что-то сказать, но только смог пошевелить толстыми губами. Тогда он сделал вид, что не понял намека.

Но от поэта не ускользнуло, что его слова попали в цель. Это и было ему нужно. И он обрушил на Эсен-мурта последнее четверостишие:

Говорит Кемине: тех — казной золотой,
Этих жизнь наделяет сумою пустой.
Ты не рвись, мое бедное сердце, постой,
Будет время — от нас отойдет
Нищета![12]

Говоря: «тех — казной золотой», поэт снова многозначительно взглянул на караван-баши, а произнося слова: «Этих жизнь наделяет сумою пустой», посмотрел на сидящих вокруг людей.

Покрасневший от бешенства Эсен-мурт больше не мог снести насмешек Кемине. Он вскочил, задыхаясь, и заорал:

— Яздурды! Овез! Вставайте! Гельды! Чего сидишь? Хватит! Поехали!..

Не поняв сразу причины скандала, Каррынияз-ага удивился:

— Вей, вей, Эсен! Что с тобой? Всегда ты остаешься у меня ночевать. Какая муха сегодня тебя укусила?

— Ты знаешь, какая муха! — резко ответил Эсен-мурт. — Я вошел в твою кибитку не для того, чтобы меня здесь оскорбляли и позорили перед людьми.

А кто тебя позорит? — спросил Каррынияз-ага. — Ведь о тебе никто здесь ни слова не сказал. Вот если бы называли твое имя, тогда другое дело. А здесь только читали стихи. Ты и раньше их слышал. Так из-за чего же, Эсен, ты мутишь чистую воду?

— Если ты ничего не хочешь понимать да и меня же во всем обвиняешь, то спасибо за все! — закричал Эсен, хватаясь за пистолеты. — Не знал, оказывается, каков ты есть! В следующий раз мы будем выбирать другое место для стоянки.

— Дело твое, Эсен-хан! Задерживать тебя не стану, — ответил обиженный Каррынияз-ага. — Но ты уйдешь один. Я не могу стольких людей лишать удовольствия слушать поэта.

Поведение Эсен-мурта многих возмутило.

— Каррынияз-ага! Не задерживай его, — с гневом сказал коренастый, широкоплечий юноша. — Пусть он уходит! Поэта мы проводим до Хивы сами!

Его с готовностью поддержал бородатый яшули, который лежал, облокотившись на свой тельпек:

— Не только в, Хиву, но и дальше, до самого Васа проводим мы поэта, если будет нужно!

— Правильно говоришь, яшули! — гневно выкрикнул из гущи толпы красивый юноша, взмахнув кулаком. У него давно накипела на сердце злость на Эсен-мурта. Несколько лет назад, когда у этого юноши только начали пробиваться усы и борода, он нанялся вести караван. Эсен-мурт бросил его одного в пустыне только за то, что погонщик не позволил себя оскорблять. И юноша затаил чувство мести. Теперь наступил его час.

Выйдя из толпы, юноша убежденно сказал:

— Если поэт хочет ехать в Хиву, он сядет на верблюда Каррынияз-аги, и я сам провожу его. Но не в этом дело. У каждого человека должна быть своя честь, твердое слово. Я говорю об Эсен-мурте. Он взялся довезти поэта до самой Хивы? А если так, то он обязан доставить его до места. Кто позволит ему бросать поэта посередине пути?

Все молчали.

Эсен-мурт в угрожающей позе земзена [13] ринулся на юношу:

— Никто не собирается бросать его посреди дороги. А если будешь болтать языком, получишь пинка, как в прошлый раз!

Не испугавшись угроз Эсен-мурта, юноша с достоинством ответил:

— Прошло то время, когда мы сносили твои пинки, Мурт! А языком зря болтаешь ты сам. Так знай: если сделаешь хоть шаг отсюда, без поэта, берегись! Не успеешь выйти из аула, как упадешь с распоротым брюхом;

Никогда в жизни не приходилось еще Эсен-мурту выслушивать подобные дерзости. Он даже изменился в лице и снова схватился за пистолет. Но юноша не дрогнул:. И не успел Эсен-мурт выхватить из-за пояса оружие, как полетел на землю, сбитый сильным ударом. Он быстро вскочил и направил на юношу второй пистолет. Но момент был уже упущен: четверо рослых парней встали стеной перед Эсен-муртом. Один из них взмахнул длинным ножом и крикнул:

— Эсен-мурт, берегись!..

Как бы ни храбрился, ни угрожал Эсен-мурт, положение его было трудным. Надеясь, что слуги придут ему на помощь, он взглянул на Яздурды-пальвана. Но тот притворился, что не замечает его молчаливого приказа, и отвернулся, подумав: «Черт с тобой». Будто разгадав мысли Яздурды-аги, Овез сделал то же самое. Только Гельды повел себя иначе. Вообще был он какой-то странный и непонятный юноша. Сердился он редко. Но уж если, впадал в гнев, его трудно было успокоить. И сердился он как-то по-особенному. Обычно люди кричат, ругаются. А этот молчал и только хмурился. Но тут Гельды вышел из себя, он так оскорбился за караван-баши, что начал грозно наступать на обидчиков, обрушился та них, как горный поток.

— Эй, хватит вам! Не смейте безобразничать! — кричал он в исступлении.

Один из юношей насмешливо посоветовал ему:

— Скажи это лучше своему хозяину!

— Нет, я вам говорю! — не унимался Гельды.

Тогда другой парень запальчиво крикнул:

— Таких, как ты, называют продажной собакой!

— Что?! Заткнись!

Гельды схватился за нож. Но тут раздался хриплый, властный голос старого Яздурды:

— Гельды, брось! Остановись, сынок, — сказал он уже мягче, схватив юношу за руку.

Гельды, распаленный гневом, не — хотел слушать старика, а тот его терпеливо уговаривал:

— Люди пришли послушать поэта, а ты им мешаешь, лезешь в драку. Не будь глупцом. Когда человек что-нибудь делает, он прежде должен подумать. Разве можно заступаться за такого негодяя, как Эсен-мурт, и поднимать нож на честных людей? Стыдись, сынок!

Посрамленный Эсен-мурт ушел. Люди успокоились и снова расселись по местам. Каррынияз-ага попросил поэта:

— Продолжай, уважаемый гость!

И Кемине снова начал читать.

На чистом осеннем небе появилась желтая луна. И она тоже словно заслушалась стихами о бедняках и продажных судьях, обманывающих бедняков… Потом Кемине начал рассказывать, как создаются стихи, и предложил:

— Я сочинил небольшое стихотворение, когда соревновался с Шебенде и Талиби [14], хотите его послушать?

Со всех сторон раздалось:

— Мы тебя слушаем! Читай!

И на прощание поэт прочел стих «Твой локон» о красоте и скромности туркменских девушек, а дутар переводил его слова на язык музыки.

Луна уже ушла на покой, удовлетворенная, когда караван отправился в путь. Каррынияз-ага далеко проводил поэта. Расставаясь с ним, он сказал:

— На обратном пути остановишься у меня, иначе я обижусь!..

…Верблюды пересекали высокие барханы, шагая по древнему караванному пути. Эсен-мурт нервничал и злился. Придираясь к пустякам, он ругал слуг, а Кемине старался не замечать.

Шахира это ничуть не трогало. Не обращая внимания на караван-баши, он ехал рядом с Яздурды-агой.

Долгий путь утомил поэта и старого Яздурды, и больного Овеза, только Гельды не чувствовал усталости. Яздурды дремал. Овеза тоже клонило в сон, но жестокий кашель не позволял юноше забыться. При каждом его приступе он судорожно цеплялся за седло, чтобы не упасть. Кемине с тревогой думал: «Когда дойдем до колодца, хорошо бы отдохнуть, а так едва ли дотянет он до Хивы…»

Караван подошел к трем низким кибиткам, черневшим среди песков. Возле них работали люди. Пастухи и подпаски, засучив рукава халатов, стригли овец. Никто не сидел без дела: один держал барана, другой связывал ему ноги, третий стриг, четвертый укладывал в мешок шерсть.