Нина Катерли - Курзал

• Название: Курзал
• Автор: Нина Катерли
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Современная проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-265-01122-6

В новую книгу Нины Катерли входят четыре повести. Перед читателем проходит вереница портретов людей, родившихся в 30–40-е годы. Это не герои и не злодеи — обыкновенные люди, каких миллионы, главным образом — техническая интеллигенция. Что общего между ними, такими, казалось бы, разными — и по судьбе, и по культуре, и по месту, которое они занимают в обществе? Как отразилась на личности каждого его биография и биография общества в целом? Эти проблемы Катерли пытается решить в своей книге.

---

— Ну, ты и мразь… — тихо и как бы даже с удовлетворением сказала Алла. — Высказался… — Тут она резко повернулась на каблуках и пошла прочь, оставив Валерия одного посреди коридора.

Вот чем кончился вчерашний диспут в буфете. Алла с мужем в тот вечер не разговаривала, а он мириться первым тоже не хотел: с какой стати? Ничего обидного ей не сказали. Сама накинулась как бешеная. Ну, конечно, вывела из равновесия, а теперь ходит с оскорбленным видом. «Угнетенная невинность, или поросенок в мешке»— это отец так говорил матери в аналогичных случаях. Ничего, переживет.

Ни Алла, ни ее муж не знали, что весь их разговор Лихтенштейн слышал. Почти слово в слово. Выйдя из буфета, он столкнулся с Гавриловым, который задержал его, рассказывая анекдот. Гаврилов говорил шепотом, Валерий же почти кричал. Так вот оно и вышло…

В интересах разрядки

Тем не менее выражение лица Лихтенштейна, так напугавшее Аллу, его обидное «уйди, пожалуйста»— все это не имело ни малейшего отношения ни к ней, ни к ее мужу. Цену таким, как Валерий Антохин, Максим давно знал, а сейчас было вообще не до Антохиных — в голове до сих пор на полную мощность транслировалось то, что час назад сообщил директор ему и Евдокиму Никитичу (конечно, в присутствии Василия Петровича Пузырева, нечетко обозначившегося в начале разговора посреди кабинета).

А сказал директор следующее:

— Положение, товарищи, серьезное. Мне только что звонили из… м-м… и сообщили, что американцы изобрели новое универсальное средство против… м-м… гриппа. Это сенсация! Событие, безусловно, мирового значения, что и говорить. И есть решение: противопоставить. А может, и обменять. Но противопоставить необходимо. Так сказать, в интересах разрядки. Там, Наверху, рассматривались разные работы, достойные конкурировать. И вот: был звонок. Нам с вами оказана огромная честь. И доверие. Принято решение выйти с проблемой «Червец»…

— Тема закрытая, — деликатно напомнил Пузырев, на глазах обретая четкость очертаний и наливаясь красками, — широкие публикации, тем более, выход на заграницу…

— Минуточку, — твердо перебил его директор, — если Там решили, то какие могут быть разговоры! Наше дело выполнять. Так вот, — директор повысил голос, — в апреле состоится расширенное заседание Коллегии для отбора предложений. Должен быть представлен наш образец, мне придется выступить с подробным докладом. Сами понимаете, товарищи, все должно быть о'кэй. Вас, Евдоким Никитич, попрошу в течение недели подготовить тезисы. Это первое. Второе — демонстрационный материал: таблицы, графики, диаграммы. Возьмите художника, чтобы смотрелось. Третье и главное: сам экспонат. Он должен иметь товарный вид. Я сегодня ходил, смотрел — плохо, товарищи! Лежит, как тряпка, цвет какой-то, извините… защитный. Не смотрится. Подумайте, дайте предложения. Я вот… может, сшить чехол?

— Окрасить, — предложил Василий Петрович, — в шаровый цвет. Или суриком.

— Сдохнет, — предупредил Лихтенштейн.

— Этот вопрос решите в рабочем порядке, время пока есть. Но! Но его не так много, в обрез, а потому необходимо мобилизоваться и приступить к делу немедленно. Ничего не упустите: тара, транспорт. Если потребуется — вывести людей в вечернюю смену, в ночь. Заплатим живыми деньгами. Вы, конечно, отдаете себе отчет в том, что произойдет, если мы не справимся?.. Вы что-то хотели сказать, Евдоким Никитич?

— Мы, — начал Кашуба, раздуваясь, — мы все понимаем, что стоим сейчас на самом переднем крае отечественной науки. На рубеже! От нас и только от нас зависит ее престиж на мировой арене. От нас и только от нас…

Изображение Василия Петровича вдруг начало, потрескивая, фосфоресцировать и заметно увеличиваться в размерах. Кашуба растерянно смолк, а директор недовольно спросил Пузырева:

— В чем дело? Вам плохо?

— Прошу прощения — нервы, — ответил тот и, затрещав, принял свой обычный облик.

Этот разговор состоялся час назад. А двадцать минут спустя, вернувшись на пост у вивария, где он должен был сегодня дежурить вместо Лыкова («Понимаешь, старик, вот так! надо смотаться в одно место!»), — Максим, нажав шифрованные кнопки, отомкнул дверь в апартаменты червяка и обнаружил, что на малиновой ковровой дорожке, где обычно отдыхала рептилия, в безмятежной позе покоится спящий слесарь Денисюк, про которого всем известно — он дома, отбывает срок больничного. Но вот он лежит на полу в виварии, где, кроме него, нет ни единой живой души. Совершенно секретный червяк мирового значения, гордость и надежда отечественной науки, бесследно исчез.

Поначалу Максим, конечно же, испугался. Пропажа червяка предвещала феерический скандал, особенно в виду Коллегии, где «Червец» должен был продемонстрировать все, что положено. Максим понимал: в предстоящем скандале он, разумеется, станет главной фигурой, виновником и зачинщиком. Вмажут, разумеется, и Лыкову, поскольку дежурным-то был он, но рядовой безлошадный дежурный — это вам не главный исполнитель Лихтенштейн, который обязан бдить и отвечать, вот ему, заправиле, и не спустят…

Однако постепенно сквозь холодный туман испуга все четче проступало облегчение. Точно сидел человек, скрючившись, в тесной пещере и собирался так сидеть без срока, но вдруг получил возможность выйти вон, распрямиться, поднять, наконец, голову. И так от этого сделалось легко, что первые мгновения и дела нет, что будет с ней дальше, с головой, и плевать, что из кустов прет облава с берданками наперевес, и вот уже… Но сейчас, сейчас-то — свободен! И можно дышать во всю грудь, и расправить наконец затекшие, немые руки…

А ведь еще совсем недавно Максим Ильич тоскливо прикидывал и так и эдак, искал способы выдраться из постылой безнадеги с червяком. Но вот ситуация разрешилась сама собой: нету червяка, и всем привет! Получалось, он, Лихтенштейн, опасался добровольно влезть в холодную воду, а тут как раз наводнение… Имеется полный шанс, не прилагая усилий, вылететь с работы за служебное упущение. Со скандалом, со всем, что положено, но… И слава Богу! А? Не иначе — судьба. Значит, надо сейчас спокойно, это главное, спокойно принять и выдержать что причитается. Отмолчаться и уйти. Начать новую жизнь. Какую? Да уж не такую, как была, в виде безмятежного движения по течению. Вниз. Тихо, дремотно. Отдельные пакости, вроде выступлений Валерочки Антохина, — не в счет… а между прочим, стоило бы, выслушав вчера его пакости, вернуться и надавать по роже! Но эти проблемы потом, потом… Сейчас — новая жизнь, все с нуля, без липы, без Кашубы, где-нибудь в тихом, непрестижном месте… А найдешь ли его, это место? С испорченной трудовой книжкой, с жуткой характеристикой, с пятым пунктом. Ничего, как-нибудь! И тогда исчезнет ставшая почти привычной тошнота от… от себя самого. И ворон этот чертов перестанет каркать, хохотать, изгиляться на своей вонючей горе! Нет, это в самом деле удача. Удача!..

Вот к какому выводу пришел Максим Ильич Лихтенштейн, обдумав все, что вытекало из пропажи червяка. Интересно: почему-то он знал, на сто процентов был уверен — червяк пропал безвозвратно, никакие поиски ни к чему не приведут. А он, Максим, пожалуй… готов. Готов пройти через все, что предстоит. Радости мало, но… Заслужил. Заслужил и заплатит.

И неприятности грянули.

Глава пятая

Скандал

Сначала был короткий разговор с Кашубой: так и так, животное исчезло, где искать — неясно, что будем делать? А полчаса спустя уже объяснение с директором: что же это вы, Лихтенштейн, с нами-то сделали? С институтом? С коллективом? Да вы… Да вы… Да мы!.. Кто сегодня дежурил? Лыков?.. Что значит — «не имеет значения»? Мне Евдоким Никитич доложил — дежурным был Лыков, а вы… Короче — ищите. Даю два дня, иначе… И Лыкову передайте, с него спросим. И еще как! Не найдете — пеняйте на себя.

Искать червяка Максим не стал. Знал, что не найдет, да и где было искать? Слесарь Денисюк, которого к концу рабочего дня с трудом удалось разбудить, только обалдело таращился и мотал головой. Вместо ответов на вопросы, мыча, предъявил бюллетень с не вполне ясным диагнозом, но, когда Лихтенштейн взял его за плечи и, хорошенько тряхнув, спросил, где червяк, вполне ясно произнес:

— А хрен же его знает? Мне откуда, на хрен, знать?

И Максим (в который уже раз!) отчетливо понял: все эти поиски — пустое дело.

За пять минут до конца работы появился Лыков. Узнав о случившемся, впал в истерику, громко клял себя за то, что покинул пост, давая понять, что, не доверься он Максиму, ничего бы не произошло.

Однако главное началось на следующий день, когда Лихтенштейна пригласили к заместителю директора Пузыреву. В кабинете было двое. Один, Пузырев, — за столом, повседневный, в сером костюме, другой же стоял у окна. Был он в хромовых сапогах и френче и обладал острым ироническим прищуром. И непрерывно курил.