Хуан Онетти - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Хуан Онетти
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1983

Для творчества крупнейшего писателя современной Латинской Америки, вынужденного покинуть родину из-за преследований диктатуры, характерен тонкий психологизм, высокий этический пафос. Его повести и рассказы, уже издававшиеся в СССР, вызвали большой интерес.

В этот сборник наряду с лучшими новеллами входят романы «Верфь» и «Короткая жизнь», в которых автор размышляет об одиночестве человека, о невозможности осуществления его мечты в современном буржуазном обществе.

Все произведения, вошедшие в настоящий сборник, опубликованы на языке оригинала до 1973 г.

---

В черной шляпе, которую он не снял, облокотясь на стол и приставив ладонь к уху, Петрус слушал, глядя в окно без стекол на полуденный холодный свет; губы его были сжаты, он нервно и торжественно кивал головой, как бы безмолвно соглашаясь с приходившими ему на ум мыслями.

Ларсен снова посмотрел на враждебные, насмешливые лица тех двоих, застывших в ожидании. Возбуждать и отражать ненависть — это, пожалуй, могло бы составить смысл жизни, стать привычкой, удовольствием; да, что угодно было бы лучше, чем этот потолок из плит с отверстиями, эти пыльные, хромоногие столы, эти громоздящиеся у стен кучи папок и скоросшивателей, эти колючие стебли сорняков, обвивших железные решетки огромного голого окна, эта удручающая безумная комедия труда, действующего, процветающего предприятия, с декорациями в виде мебели (изъеденные временем и молью мягкие стулья спешили всем показать, что они деревянные), в виде пожелтевших от дождей и солнца, валявшихся на цементном полу потоптанных документов да рулонов сине-белых чертежей, сложенных пирамидами или прикнопленных, обвисающих клочьями на стенах.

— Совершенно верно, — сказал наконец Петрус своим астматическим голосом. — Надо периодически, не дожидаясь запросов, давать Совету кредиторов подтверждение того, что их интересы ревностно оберегаются. Мы должны продержаться, пока не восторжествует справедливость; трудиться я тружусь всегда, как если бы ничего не происходит. Капитан идет на дно вместе со своим кораблем, но мы, друзья мои, мы-то на дно не пойдем. Мы накренились, нас отнесло в сторону, но это еще не крушение. — Когда он произносил последнюю фразу, в груди у него свистело, брови напряженно и горделиво округлились; он на миг оскалил желтые зубы и поскреб поля шляпы. — Прошу завтра обязательно закончить проверку инвентаря. Сеньор Ларсен…

Ларсен окинул медленным заносчивым взглядом два лица, провожавшие его двумя одинаковыми улыбками, в которых сквозила непонятно чем вызванная издевка и вдобавок бессознательный, но явный кастовый сговор. Затем, следуя за гордо распрямившейся, быстро шагающей фигурой Петруса, он спокойно и без злобы, лишь слегка грустно, втянул в себя этот воздух, пахнувший сыростью, бумагами, зимой, клозетом, далью, крахом и обманом. Не оборачиваясь, он слышал, как Гальвес или Кунц громко сказал:

— Могучий старик, создатель верфи. Человек, сам сделавший свою судьбу.

И как Гальвес или Кунц голосом Херемиаса Петруса ответил бесстрастно и как бы следуя некоему ритуалу:

— Я, господа акционеры, — зачинатель, пионер.

Они прошли через две комнаты без дверей — пыль, беспорядок, вопиющее запустение, путаница кабелей телефонного коммутатора, назойливая, пронзительная голубизна чертежей на синьке, однотипные столы и стулья с поцарапанными ножками, — и вот наконец Петрус обошел вокруг огромного овального стола, на котором были только комочки земли, два телефона да зеленые полоски свежей и использованной промокательной бумаги.

Он повесил шляпу и пригласил Ларсена сесть. С минуту подумал, сдвинув густые брови и разложив на столе руки, потом вдруг, глядя в глаза Ларсену, широко осклабил рот между длинными плоскими бакенами, и в улыбке этой не было радости, не было ничего, кроме длинных желтых зубов и, возможно, некоторой гордости, что они у него есть.

Озябший, неспособный ни возмущаться, ни всерьез удивиться, Ларсен лишь кивал головою в паузах бессмертной речи, которую с надеждой и благодарностью слушали много месяцев или лет тому назад Гальвес, Кунц, десятки жалких субъектов — ныне разбежавшихся, исчезнувших, кое-кто и умер, но призраками были они все — те, для кого медленно, отчетливо произносимые фразы, менявшиеся и соблазнительные посулы подтверждали существование бога, удачи или запаздывающей, но непогрешимой справедливости.

— Свыше тридцати миллионов, да-да. И эта сумма не отражает огромного повышения цен на некоторые статьи за последние годы и также не включает многие другие виды собственности, которые еще можно было бы спасти, например километры дорог, частично опять сровнявшихся с землей, и первый пролет железной дороги. Я говорю лишь о том, что существует, что в любой момент может быть продано за эту сумму. Здание, железные части судов, машины и механизмы, которые вы в любой момент можете осмотреть на складе. Сеньор Кунц получит соответствующее распоряжение. По всем признакам судья в скором времени должен отменить постановление о банкротстве, и тогда, избавясь от поистине удушающего, бюрократического контроля Совета кредиторов, мы сможем возродить предприятие, дать ему новые импульсы. Я уже сейчас могу рассчитывать на приток капиталов, придется всего лишь выбрать, у кого взять. Вот для чего мне понадобятся ваши услуги, сеньор Ларсен. Я хорошо разбираюсь в людях и уверен, что не буду раскаиваться. Но вам необходимо, не теряя времени, ознакомиться с предприятием. Я предлагаю вам пост главного управляющего в акционерном обществе «Херемиас Петрус». Ответственность весьма большая, и работа ожидает вас нелегкая. Что ж до жалованья, я выслушаю ваши условия, когда вы будете в состоянии определить, что требуется этому предприятию от вашего усердия, ума и добросовестности.

Говорил он все это, держа перед лицом руки с составленными вместе кончиками пальцев; потом снова положил руки на стол и снова осклабил зубы.

— Как вы изволили сказать, я дам вам ответ, — спокойно произнес Ларсен, — когда изучу картину. Это не такое дело, чтобы действовать наобум.

Он промолчал о том, что уже несколько дней назад наметил кругленькую сумму, когда Анхелика Инес, жеманно гримасничая, выказывая зачатки не только любви, но и уважения, сообщила Ларсену, что старик Петрус собирается предложить ему должность на верфи, заманчивое и надежное место, такое, что могло бы удержать сеньора Ларсена, такой пост и такие перспективы, которые могли бы перевесить изучаемые сеньором Ларсеном предложения в Буэнос-Айресе.

Херемиас Петрус поднялся и взял свою шляпу. Погруженный в раздумье, с неохотой встречая возвращение веры в будущее, вяло сопротивляясь ощущению надежности, которое исходило от сутулой спины старика, Ларсен прошел с ним через две пустые комнаты, и они оказались в светлом и холодном главном зале.

— Мальчики пошли обедать, — снисходительно сказал Петрус, с полуулыбкой. — Но мы не будем терять время. Приходите вечером и займитесь делом. Вы — главный управляющий. В полдень мне надо ехать в Буэнос-Айрес. Детали уладим потом.

Ларсен остался один. Заложив руки за спину, ступая по тщательно выполненным чертежам и документам, по полосам пыли, по скрипучим половицам, он несколько раз обошел огромный пустой зал. В окнах когда-то были стекла, каждая пара оборванных проводов соединялась с телефонным аппаратом, двадцать-тридцать человек сидели, склоняясь над столами, девушка безошибочно выдергивала и вставляла штепсели коммутатора («Акционерное общество „Петрус“ — добрый день»), другие девушки сновали по залу между металлическими ящиками картотек. И старик заставлял этих женщин носить серые халаты, и, наверно, они думали, что это из-за него они остаются незамужними и ведут себя скромно. Три сотни писем в день, самое малое, отправляли парни из Отдела экспедиции. А там, в глубине, невидимый, почти нереальный, такой же старый, как теперь, самоуверенный, невысокий — он, старик. Тридцать миллионов.

Мальчики, Кунц и Гальвес, обедали в «Бельграно». Если бы Ларсен прислушался к голосу своего аппетита в тот полдень, если бы он не предпочел поститься среди призраков, в атмосфере конца, в которую он, сам того не зная, вносил свой вклад, к которой его влекло — и уже со всею силой любви, с желанием возвращения и покоя, с каким вдыхаешь воздух родной земли, — ему, возможно, удалось бы спастись или по меньшей мере продолжать губить себя, не прилагая к тому усилий, не делая свою гибель явной, публичной, смехотворной.

Несколько раз с того вечера, когда он неожиданно сошел с катера на «Верфи» вслед за толстой женщиной, несшей на спине корзину со спящей девочкой, его посещало предчувствие зияющей бездны, какой-то западни. Теперь он очутился в западне, но был неспособен ее увидеть, неспособен понять, что он разъезжал, строил планы, хитрил или терпеливо ждал лишь для того, чтобы в нее угодить, чтобы найти покой в последнем прибежище — безнадежном и бессмысленном.

Если бы только он прошел по зданию к входной лестнице — у ее основания чудом сохранилась летящая металлическая женщина, чьи волосы и одежда застыли, развеваемые морским ветром, а она, улыбаясь и без усилия, держала непомерно большой факел со стеклянным изогнутым языком пламени, — можно не сомневаться, что он зашел бы пообедать в «Бельграно». И тогда произошло бы — прежде чем он дал согласие на свою гибель — то, что произошло через сутки, в следующий полдень, когда, неведомо для себя, он уже сделал неотвратимый выбор.