Ольга Гуссаковская - Вечер первого снега

• Название: Вечер первого снега
• Автор: Ольга Гуссаковская
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1969

Каждый человек хранит в памяти особенный день, когда ему впервые открылась красота земли. Бывает это у всех по-разному: у кого в детстве, а у кого и седина успеет пробиться, прежде чем этот день наступят… Но все равно в свой час он придет. Мне было совсем немного лет, и жила я в тихом приволжском городке, когда в мою жизнь пришел Вечер первого снега, и мир, который до этого существовал словно бы вне меня, вдруг приблизился и наполнился красками, светом и радостью. И с тех пор я смотрю на людей иными глазами, как бы спрашивая, а был ли такой вечер в их жизни? В своей книге я решила рассказать о северном крае, чью красоту увидеть и понять нелегко. Но если уж она откроется человеку, ее не забыть никогда. Мои герои идут к этому открытию разными, подчас нелегкими и длинными дорогами. Но все равно, однажды для каждого из них наступает свой Вечер первого снега.

---

— Яша, вы фотографию потеряли.

Никогда не видела у Яши таких глаз! Словно я выстрелила ему в лицо.

— Дайте!

Сказал почти шепотом, быстро оглянулся на Ганнусю: видит ли?

Увидела. Лицо погасло.

Яша задумался на минуту, что-то взвесил:

— Может, оно и к лучшему, что видели. Люди так быстро забывают! А вот мы помним. И я расскажу.

У этого места не было имени. Никто и не вспоминал о нем до войны. Просто канава, куда годами сваливали мусор. Осенью канаву засыпал снег, весной точили талые воды. И вырос за околицей украинского села овраг.

Яша Розенблюм был старшим в группе. Остальным детдомовцам не было и его десяти нелегких лет. И никто из них не знал, что такое панщина, а Яша знал. В Западной Украине во время погрома погибли его родители. Затем пришла Советская власть и отправила его в детский дом. Это была добрая власть. А теперь пришли немцы.

Яша быстро оглядывался по сторонам: нельзя ли убежать, спрятаться. Нет, некуда. Солдаты смотрят во все глаза. Ребятишки жмутся друг к другу. Не плачут.

Офицер записал на листке бумаги из школьной тетрадки: «Акция №… по уничтожению детей неарийского населения проведена успешно».

Офицер торопился. Он даже не поставил даты.

Награды достаются тем, кто не зевает, а случай был самым обычным; расстреляно около сорока детей из местного детского дома.

Яша помнил одно — между ним и людьми с автоматами сломанная телега. Если он успеет спрятаться… Но выстрелы загремели раньше. Удар в плечо сбил с ног, и с этой минуты ничто вокруг не существовало.

Он не потерял сознание. Просто огромный страх заслонил от него все. Был он. Было его больное плечо, тележная спица у самого лица и желтый лист конского щавеля, обрызганный чем-то красным…

Он лежал долго. Прижимал плечо к холодной земле — так меньше болело. Потом красные пятна слились с листом, а тележное колесо стало громадным. Стемнело.

Яша встал. Какой-то звук мешал ему, не давал подумать о том, что он теперь должен делать. Кто-то тихонько скулил. Надсадно, жалобно.

Мысли о помощи не было. Безымянный овраг, куст щавеля и сломанная телега составляли сейчас весь его мир. Он жил на «ничьей земле» между жизнью и смертью. Но все-таки Яша нагнулся и помог встать маленькой девочке. Кажется, она была из младшей группы. Взял ее за руку и пошел.

Девочка даже не была ранена — она ничего не поняла. Ей было просто страшно. Но она покорно замолчала, когда на нее прикрикнул чужой мальчик.

Утром в дальнем пшеничном поле их нашла женщина. Раненый мальчик лежал без памяти на смятых колосьях, а девочка сидела около и что-то быстро, невнятно говорила…

От нее так и не добились толку. Лишь много времени спустя она сказала, что зовут ее Ганнуся. Больше ничего не вспомнила.

А фотографию нашли в сумке убитого немецкого офицера. Того самого, что писал торопливый рапорт на листке из ученической тетрадки.

Яша рассказывал, а Ганнуся подтверждающе кивала головой, и в глазах ее была гордость: «Видите, какой он у меня?»

— Ну, разве могло быть такое, чтобы нам не остаться вместе? Знаете, людей всякое соединяет — кого любовь, кого случай, кого расчет, кого обида. И крепко все это по своей мере. А нас такое свело, что крепче и не бывает, — закончил Яша.

Ганнуся вскочила:

— Ох, что это я! Чай у вас остыл.

Но мне уже не хотелось думать о чае. Мысли невольно вернулись к своему, наболевшему.

А что свело нас? Обоюдная неуверенность в своих силах, нечаянная вспышка страсти. Все это выглядело настоящим лишь потому, что оба мы не знали другого.

Ты раньше меня ушел искать нового пристанища. А могла уйти я. Ты выиграл потому, что ушел первым, — тебе не нужно было забывать. Боль разлуки достается оставшемуся. Мне казалось, что это конец, но ведь я не умерла, я живу. И живу: непривычно интересно. Лучше сказать, начинаю жить…

6

Завтра утром на Большую землю уходит трактор. Вода наконец спала. Я могу уехать с ним, должна уехать.

Должна? А почему? Ведь там мой труд никому не приносил радости — крошечный винтик в машине Госстраха. И притом штампованный. Заменяется мгновенно. Ничем иным я там стать не сумела.

Вчера — полушутя, полусерьезно — в «итээре» решали мою судьбу.

— Ну какой уж из тебя страхагент? — заявил прораб. — И видимость не та, и хватки нету. А вот стряпаешь ты здорово. Осталась бы у нас дневальной, глядишь, потом и к делу бы приспособили — промывальщицей или дизелистом. Руки у тебя ладные.

Я только посмеялась вчера вместе со всеми, а сейчас…

Уже поздно. Давно перевалило за полночь. Мне никому не хотелось мешать, и я тихонько ушла в лес.

С самого детства он был моим другом в трудные минуты. Для многих — пугающий, для меня — родной. И хоть здешняя тайга не похожа на мои родные леса, я все равно верю ей.

У моих ног — лесная речка. На том берегу — темная громада сопки с обрызганными водой боками. Лиственницы сорвались со склона, горестно смотрят в бегучую воду. В их ветвях запуталась красная смородина. Белеют во мху цветы колдовского седьмишника. Говорят, в старину ведьмы вызывали с его помощью тени умерших.

Лес полон приглушенной жизни. С легким треском лопаются бутоны кипрея, шелестят растущие травы, дышат мхи. Голоса птиц холодны и чисты. В темном омуте неведомыми путями ходит рыба.

Лес приветливо расступался передо мною. Сама собой попала под ноги звериная тропа. Манила, обещала что-то хорошее. Я поверила ей и свернула в сторону от речки.

Почти сразу мелькнул вдалеке огонек костра. Не иначе забрел сюда кто-нибудь из наших заядлых охотников. Я почему-то решила, что это главный «собашник» — кузнец Митя. Чудаковатый парень, у которого даже из кармана могла выглянуть щенячья мордашка.

Последний куст посторонился бесшумно, и я вышла на полянку, где горел костер. Около него сидел незнакомый мне человек.

Меня поразило, как покорно и весело слушался его огонь. Сучья не дымили, и огонь не метался из стороны в сторону — радостный, светлый, он взлетал ввысь и рассыпался искрами в темном небе. Каждый раз, когда руки человека добавляли в костер очередной сучок, они творили маленькое чудо… Так сидели у костров наши предки, а мы, оставив себе только власть над огнем, потеряли его любовь. Этот человек сумел ее сохранить. В широко расставленных глазах — упрямая сила. А рот добрый. Хорошее лицо.

У меня под ногой хрустнула ветка. Человек обернулся по-звериному быстро.

— Кто тут? — Рука потянулась к ружью. Пришлось поскорее выйти на поляну. — Что вы здесь делаете? — спросил он так, словно лес вокруг безраздельно принадлежал ему.

— А вы что?

Он вдруг засмеялся:

— Действительно, глупый вопрос! Вы, конечно, с буров — больше неоткуда. А я шел туда…

— И заблудились?

— Не совсем. Просто очень люблю ночную тайгу и решил схитрить сам с собой. Вообразил, что не могу вас найти. А все-таки скажите: вы-то чего ради не спите?

— Я тоже люблю ночную тайгу. Но…

— Вы хотите знать, кто я? Новый начальник партии. Будем знакомы: Ветров Алексей Петрович. Так ведь полагается рекомендоваться?

Он говорил быстро, напористо и все время улыбался. И хотя его улыбка вовсе не была такой рекламно-красивой, как у Кости, она казалась ярче. В каждом движении этого человека были здоровье и сила.

Он снова подложил в костер узловатые ветки стланика. Пламя дружно взлетело в небо.

— Как вас слушается огонь! Точно какое-то волшебное слово знаете. Да, я забыла, зовите меня просто Леной, как все.

— Согласен, Лена. А огонь я люблю. Меня еще в институте «богом огня» прозвали. Здесь, в тайге, огонь — это жизнь.

Впрочем, давайте говорить о другом. Человеку никогда нельзя разрешать садиться на любимого конька. К тому же вы так и не сказали, кем вы работаете здесь.

— Дневальной, — быстро ответила я, даже не подумав, зачем эта ложь.

Он недоверчиво покосился на меня, но ничего не сказал. Не поверил. Пусть. Он не знает, что заставил меня решить главное — я остаюсь.

Ночь медленно переходила в утро. Исчезли тени. Их сменили выжидающие краски рассвета. Костер тоже выцвел. Алексей Петрович разбросал и те головешки, которые еще остались. Теперь только гибкая струйка дыма все еще тянулась ввысь. Выпала большая роса, и горько запахло кострищем, мокрой хвоей и старым мхом. Не спрашивая дороги, он пошел той же тропкой, что привела меня сюда. Я шла следом.

Вот и речка. Ветви лиственниц отяжелели от росы, спрятался куда-то ведьмин седьмишник. Наступает время солнечного алого кипрея.

Тишина наполнилась далеким грохотом и плеском. Это по руслу речки шел трактор. Тот самый. И вместе с ним стеной надвигалось вчерашнее. Вот оно, рядом.

Пухлая, стиснутая золотым браслетом часов рука Веры Ардальоновны тянется ко мне за ведомостью. Глаза сотрудников исчезают. Я одна, и Вера Ардальоновна это знает. Сухо, как кузнечик, трещит арифмометр. На Галочке Донниченко опять новая блузка, а у Калерии Иосифовны болят зубы…