Викентий Вересаев - Пушкин в жизни

• Название: Пушкин в жизни
• Автор: Викентий Вересаев
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1984

В. В. Вересаеву принадлежит видное место среди писателей-реалистов XIX – начала XX века, чье творчество формировалось под непосредственным влиянием революционного движения. Он является одним из лучших представителей критического реализма предреволюционной эпохи.

Работа В. Вересаева «Пушкин в жизни» открыла в свое время жанр хроники характеристик и мнений. В настоящее издание вошли те главы из книги «Пушкин в жизни», в которых отражается зрелый период жизни и творческого пути поэта. В комментариях и примечаниях помещены новые материалы к биографии Пушкина, найденные уже после того, как Вересаев завершил свое исследование, в частности, выдержки из дневников Д.Ф. Фикельмон, А.А. Олениной, из переписки Карамзиных, Гончаровых и других.

---

На этой бумаге рукою Перовского сделана следующая пометка: Отвечать, что сие отношение получено через месяц по отбытии г. Пушкина отсюда, а потому, хотя во время кратковременного его в Оренбурге пребывания и не было за ним полицейского надзора, но как он останавливался в моем доме, то я тем лучше могу удостоверить, что поездка его в Оренбургский край не имела другого предмета, кроме нужных ему исторических изысканий.

Рус. Старина, 1833, т. 37, стр. 78.

Пушкин прибыл нежданный и нечаянный и остановился в загородном доме у военного губернатора Василия Алексеевича Перовского, на другой день перевез я его оттуда, ездил с ним в историческую Бердинскую станицу, толковал, сколько слышал и знал местность, обстоятельства осады Оренбурга Пугачевым. Пушкин слушал все это с большим жаром и хохотал от души следующему анекдоту: Пугач, ворвавшись в Берды, где испуганный народ собрался в церкви и на паперти, вошел также в церковь. Народ расступался в страхе, кланялся, падал ниц. Приняв важный вид, Пугач прошел прямо в алтарь, сел на церковный престол и сказал вслух: «Как я давно не сидел на престоле!» В мужицком невежестве своем он воображал, что престол церковный есть царское седалище. Пушкин назвал его за это свиньей и много хохотал.

Мы поехали в Берды, бывшую столицу Пугача, который сидел там – как мы сейчас видели – на престоле. По пути в Берды Пушкин рассказывал мне, чем он занят теперь, что еще намерен и надеется сделать. Он усердно убеждал меня написать роман и повторял: – «Я на вашем месте сейчас бы написал роман, сейчас; вы не поверите, как мне хочется написать роман, но нет, не могу: у меня начато их три, – начну прекрасно, а там недостает терпения, не слажу». Слова эти вполне согласуются с пылким духом поэта и думным творческим долготерпением художника; эти два редкие качества соединялись в Пушкине, как две крайности, которые дополняют друг друга и составляют одно целое. Он носился во сне и наяву целые годы с каким-нибудь созданием, и когда оно дозревало в нем, являлось перед духом его уже созданным вполне, то изливалось пламенным потоком в слова и речь: металл мгновенно стынет в воздухе, и создание готово. Пушкин потом воспламенился в полном смысле слова, коснувшись Петра Великого, и говорил, что непременно, кроме дееписания об, нем, создаст и художественное в память его произведение…

– Я еще не мог доселе постичь и обнять вдруг умом этого исполина: он слишком огромен для нас близоруких, и мы стоим еще к нему близко, – надо отодвинуться на два века, – но постигаю его чувством; чем более его изучаю, тем более изумление и подобострастие лишают меня средств мыслить и судить свободно. Не надобно торопиться; надобно освоиться с предметом и постоянно им заниматься; время это исправит. Но я сделаю из этого золота что-нибудь. О, вы увидите: я еще много сделаю! Ведь даром что товарищи мои все поседели да оплешивели, а я только что перебесился; вы не знали меня в молодости, каков я был; я не так жил, как жить бы должно; бурный небосклон позади меня, как оглянусь я.

В Бердах мы отыскали старуху, которая знала, видела и помнила Пугача. Пушкин разговаривал с нею целое утро; ему указали, где стояла изба, обращенная в золотой дворец, где разбойник казнил несколько верных долгу своему сынов отечества; указали на гребни, где, по преданию, лежит огромный клад Пугача, зашитый в рубаху, засыпанный землей и покрытый трупом человеческим, чтобы отвесть всякое подозрение и обмануть кладоискателей, которые, дорывшись до трупа, должны подумать, что это – простая могила. Старуха спела также несколько песен, относившихся к тому же предмету, и Пушкин дал ей на прощание червонец.

Мы уехали в город, но червонец наделал большую суматоху. Бабы и старики не могли понять, на что было чужому приезжему человеку расспрашивать с таким жаром о разбойнике и самозванце; но еще менее постигли они, за что было отдать червонец. Дело показалось им подозрительным: чтобы-де после не отвечать за такие разговоры, чтобы опять не дожить до греха да напасти! И казаки на другой же день снарядили подводу в Оренбург, привезли и старуху, и роковой червонец и донесли: «Вчера-де приезжал какой-то чужой господин, приметами: собой не велик, волос черный, кудрявый, лицом смуглый, и подбивал под «пугачевщину» и дарил золотом; должен быть антихрист, потому что вместо ногтей на пальцах когти». Пушкин много тому смеялся.

В. И. Даль. Воспоминания о Пушкине. Л. Майков, 416–419.

Осенью 1833 года приехал в Оренбург А. С. Пушкин для собирания сведений о пугачевском бунте и пожелал посетить Бердо. По этому случаю Ив. Вас. Гребеньщиков (сотник оренбургского казачьего войска, начальник станции Бердо) пригласил меня посмотреть на Пушкина. Я с радостью принял предложение, и мы отправились с вечера, чтобы к утру собрать стариков и старух, помнящих Пугачева. Утром приезжает Пушкин, сам-друг, кажется, если не ошибаюсь, с В. И. Далем… Он среднего роста, смуглый, лицо кругловатое с небольшими бакенбардами, волосы на голове черные, курчавые, недолгие, глаза живые, губы довольно толсты. Одет был в сюртук, плотно застегнутый на все пуговицы; сверху шинель суконная с бархатным воротником и обшлагами, на голове измятая поярковая шляпа. На руках: левой на большом, а правой на указательном пальцах по перстню. Ногти на пальцах длинные лопатками. В фигуре и манерах было что-то чрезвычайно оригинальное.

По входе в комнату Пушкин сел к столу, вынул записную книжку и карандаш и начал расспрашивать стариков и старух, и их рассказы записывал в книжку. Одна старушка, современница Пугачева, много ему рассказывала и спела или проговорила песню, сложенную про Пугачева, которую Пушкин и просил повторить. Наконец расспросы кончились, он встал, поблагодарил Гребеньщикова и стариков, которым раздал несколько серебряных монет, и отправился в Оренбург.

Он суеверным старикам, а особенно старухам, не понравился и произвел на них неприятное впечатление тем, что, вошедши в комнату, не снял шляпы и не перекрестился на иконы и имел большие ногти; за то его прозвали «антихристом»; даже некоторые не хотели принять от него деньги (которые были светленькие и новенькие), называя их антихристовыми и думая, что они фальшивые. Об этом обстоятельстве сообщил мне И. В. Гребеньщиков.

Н. А. Кайдалов. Воспоминания. Труды Оренб. Ученой Арх. Комиссии, вып. VI. Оренбург, 1900, стр. 214–215.

(Старуха казачка про посещение Пушкина.) – «Приезжали господа, и один все меня заставлял рассказывать… Он наградил меня за рассказы; тут же с ним был и приятель наш, полковник Артюхов. Песни я ему пела про Пугачева. Показал он мне патрет: красавица такая написана… – «Вот, – говорит, – она станет твои песни петь».

Евг. Зах. Воронина – Е. Л. Энгельке, 26 ноября 1833 г., из Оренбурга. Рус. Арх., 1900, II, 660.

M-me Даль рассказывала, как всем дамам хотелось видеть Пушкина, когда он был здесь. Он приезжал не надолго и бывал только у нужных ему по его делу людей или у прежних знакомых. Две ее знакомые барышни узнали от нее, что Пушкин будет вечером у ее мужа, и что они будут вдвоем сидеть в кабинете Даля. Окно этого кабинета было высоко, но у этого окна росло дерево; эти барышни забрались в сад, влезли на это дерево и из ветвей его смотрели на Пушкина, следили за всеми его движениями, как он от души хохотал; но разговора не было слышно, так как рамы были уже двойные.

Е. З. Воронина – Е. Л. Энгельке, 20 ноября 1833 г., из Оренбурга. Рус. Арх., 1902, II, 658.

И. В. Чернов в 1833 г. поступил в приходское училище и в сентябре того же года имел счастие видеть в стенах этого заведения А. С. Пушкина, приезжавшего в Оренбург. Поэт даже спрашивал Ив. Вас-ча что-то, но за давностью лет он упомнить не мог.

С. Н. Севастьянов. Памяти ген. – майора И. В. Чернова. Труды Оренб. Уч. Арх. Комиссии, вып. XVIII, 1907, стр. 6.

Из Оренбурга поехал я в Уральск. Тамошний атаман и казаки приняли меня славно, дали мне два обеда, подпили за мое здоровье, наперерыв давали мне все известия, в которых имел нужду, и накормили меня свежей икрой, при мне изготовленной. При выезде моем (23 сент.) вечером пошел дождь, первый по моем выезде. Надобно тебе знать, что нынешний год была всеобщая засуха, и что бог угодил на одного меня, уготовя мне везде прекраснейшую дорогу. На возвратный же путь послал он мне этот дождь, и через полчаса сделал дорогу непроходимой. Того мало: выпал снег, и я обновил зимний путь, проехав верст 50 на санях. Проезжая мимо Языкова, я к нему заехал, застал всех трех братьев, отобедал с ними очень весело, ночевал и отправился сюда.

Пушкин – Н. Н. Пушкиной, 2 октября 1833 г., из Болдина.

(29 сент. 1833 г.). Семейное предание рассказывает, что Ал. Серг. застал братьев Языковых (в селе Языкове Симб. губ.) одетых по-домашнему, в халаты, и на первых же порах пристыдил и разбранил их за азиатские привычки.

Д. Н. Садовников. Отзывы о Пушкине. Ист. Вест., 1883, XIV, 537.

Вчера был у нас Пушкин, возвращавшийся из Оренбурга и с Яика в свою нижегородскую деревню, где пробудет месяца два, занимаясь священнодействием перед алтарем Камен. Из питерских новостей он прочитал мне свою сказку «Гусар» (ее купил дескать у него Смирдин за 1.000 руб. сто стихов…). Мы от него первые узнали, что он и Катенин избраны членами российской академии, и что последнее производит там большой шум, оживляя сим сонных толкачей, иереев и моряков. Во второй уже раз дошло до того, что ему прочли параграф устава, которым велено выводить из заседания членов, непристойно себя ведущих. Старики видят свою ошибку, но делать уже нечего; зло посреди них; вековое спокойствие нарушено навсегда, или по крайней мере надолго.