Марк Гроссман - Гибель гранулемы

• Название: Гибель гранулемы
• Автор: Марк Гроссман
• Издательство: Челябинское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1963

Новая повесть М. Гроссмана «Гибель гранулемы» — это повесть о нашем времени и его людях, любви настоящей и любви ради минутной радости, о верности в беде, чувстве дружбы, о разбазаренной жизни и жизни на счастье себе и всем.

Это книга о самых разных людях нашего сегодня. Ее герои — магнитогорские монтажники Павел Абатурин, Виктор Линев, Григорий Блажевич, студентка Анна Вакорина, начальник заполярного промыслового флота Ираклий Мирцхулава, капитан траулера Прокофий Иванов, болгарин Иван Влахов — люди прямые и честные, живущие открыто и твердо, как и положено жить работникам большой цели.

Но это и книга о людях, пораженных грибком стяжательства, равнодушия, лени, убежденных, что «каждые грабли гребут к себе». Алевтина Магеркина — дочь колхозного кладовщика, Лаврентий Степанович Цибульский, выучивший десяток французских фраз, но не знающий нашу жизнь и ее людей, промотавшая свою молодость Глаша, монтажник Гордей Кузякин — это люди, которым еще многое надо сделать, чтобы очиститься от скверны прошлого. И может быть, не всем это удастся сделать, — слишком велик груз скопидомства, распущенности, ошибок.

Читатель несомненно обратит внимание на фигуру Аверкия Жамкова — руководителя, тоскующего по временам культа личности и живущего по подлым законам чужого мира.

Повесть оставляет светлое впечатление. Силы добра, силы нашего коммунистического сегодня несравненно выше и крепче сил одиночек, погрязших в прошлом.

---

Он прожил два дня в их доме — и до сих пор радуется, что судьба свела его с Прокофием Ильичом. В первый день Павел чувствовал себя стесненно, зато на следующее утро ему уже дышалось легче, хотя, может, внешне это никак и не проявлялось. Абатурин больше слушал, чем говорил.

Да, да, он вспоминает: около пяти часов утра капитан отослал его спать, а поднял в середине дня. Мирцхулава и его шофер Чикин были уже в столовой, и Прокофий Ильич представил им Павла.

Абатурин присел на скамейку, закурил, задумался. Он почти зримо увидел тот дальний день, мгновенно пролетевший за разговорами.

…Начальник флота Мирцхулава и его шофер Чикин только что вернулись с рыбалки. Они не успели еще снять походной одежды. Начальник флота, грузный, пожилой, но подвижный человек, поздоровавшись с Абатуриным, стал нетерпеливо прохаживаться по комнате. Альпак — короткое меховое пальто, крытое парусиной — был расстегнут, и все-таки гостю было жарко. Черные жесткие волосы, побитые сединой, торчали у Мирцхулавы на голове колоколом, кустистые брови топорщились во все стороны, усы стояли торчком, как у разгневанного кота.

Шофер Чикин, напротив, носил залихватский чуб, был рыжеват и — в отличку от всех шоферов — толст. Может, из-за своего малого роста, а может, из-за уважения к начальнику, он тоже не сидел, а стоял или вдруг начинал прохаживаться по столовой.

— И надолго вас завели, шатуны? — полюбопытствовал хозяин.

— Мы высидели у воды целые сутки, Прокофий. Удочка — не трал, бегать не надо.

— А где ж улов?

— У Тани на кухне. Целое ведро. Будет отменная уха.

— Вы, кажется, были на Коле?

— Нет, на небольшом озерке, у побережья. Но это не имеет значения. Значение имеет улов.

— Я зверски хочу есть, Ираклий. Не помочь ли нам почистить рыбу? Женщины без нас прокопаются долго.

— Я решительно против, капитан. Мужчины добывают рыбу, женщины готовят ее. Такой порядок существует столько, сколько существует земля.

Иванов покосился на Мирцхулаву, усмехнулся:

— Твоя философия подозрительна вдвойне, Ираклий Григорьевич. Пошли на кухню.

— Я решительно протестую! — крикнул вдогонку Иванову и Абатурину Мирцхулава. — Мы остаемся, Чикин.

На кухне Татьяна Петровна и Люся мыли рыбу. Павел взглянул на огромный таз, наполненный доверху, и удивленно покачал головой.

— Ты что? — спросил капитан. — Много? Расхотел чистить?

— Нет. Не расхотел.

— Так что же? Павел смутился:

— Тут треска, зубатка и окунь. Как это?..

— Что «как»?

— Морская рыба, не озерная.

Прокофий Ильич набил, не торопясь, трубочку, сказал весело:

— Славно видишь. Хвалю. И пояснил:

— Ничего не поймал начальник флота, видать. А уху обещал. Пришлось, полагаю, на море ехать. К знакомому рыбачку.

Все в кухне рассмеялись.

— Чего ехидничаете? — спросил Мирцхулава, появляясь вместе с Чикиным на кухне. — Над кормильцем смеетесь?

— Купил?

— Купил. А то откуда?

— Ну, не горюй: все неудачники там удят.

Сели скоблить рыбу.

Капитан достал из таза зубатку. Желтая с темными пятнами рыба удивительно походила на кошку. Сходство дополняла оскаленная морда с выпученными глазами.

Абатурин предпочел чистить розоватого морского окуня. Клинообразная рыбина с громадной головой и выставленными, как пики, плавниками, казалась все-таки не такой опасной, как зубатка.

Треска выглядела в сравнении со своими морскими собратьями совершенно миролюбиво. Ее было много и в воду решили спустить только печень.

— Вот до чего ты дошел, Ираклий, — почти всерьез заметил Прокофий Ильич. — Уха из трески и зубатки.

— Зато много, — усмехнулся начальник флота, засучивая рукава и садясь рядом с Татьяной Петровной. — Ты, помнится, не ревнив, Прокофий.

— Нет.

— Тогда я ни на шаг от Тани.

— Ты, кажется, опять сбежал от жены?

— Почему «сбежал»? Мужу и жене надо расставаться на время. После разлуки они милей друг другу. По себе знаю.

Он ястребом посмотрел на Татьяну Петровну и заключил:

— Кроме того, я люблю Таню.

— Не наговаривайте на себя, Ираклий Григорьевич, — рассмеялась Татьяна Петровна, и румянец удовольствия закрасил ее щеки.

— Ничего не наговариваю, — подергал себя за усы Мирцхулава. — Как только наступит полярная ночь, я прискачу на коне и украду тебя, Таня. Я же — грузин.

— Кради, кради, — весело ухмыльнулся Прокофий Ильич. — Осчастливь, пожалуйста.

Павел и Люся в продолжение всего разговора старших молча переглядывались, чувствуя непонятное смущение и непонятную радость.

Поскоблив рыбу, Прокофий Ильич поднялся:

— Теперь можно выкурить трубочку. Мужчины — в столовую! Петька может остаться.

Мирцхулава покачал головой.

— Ты что, Ираклий?

— Я — при Тане. До конца. Но чтоб тебя все-таки не точила ревность, Чикин тоже будет здесь. Не возражаешь, Федя?

— Мне все равно, — отозвался Чикин. — Я — человек подневольный. Прикажут есть — буду есть, прикажут пить — буду пить.

И он лихо тряхнул рыжим чубом.

Прокофий Ильич, взяв Павла под руку, вышел в коридор. Оттуда он крикнул начальнику флота:

— Люди, которые не умеют ловить рыбу, должны уметь, по меньшей мере, ее чистить!

Мирцхулава что-то проворчал в ответ, но Павел не разобрал слов.

В столовой Иванов и Абатурин уселись у окна и закурили.

Павел, чуть краснея, спросил:

— А он что, вправду, любит вашу жену?

— Ираклий? Нет. Это он так, пар в котлах поднимает. Чтоб плавалось веселей… Впрочем, чужая жена всегда девушкой кажется…

Павел, как это ни странно, теперь почти не чувствовал стеснения. С Прокофием Ильичей дышалось легко и просто, будто они товарищи и на равной ноге. «Отчего это?» — думал Павел и догадывался: так, без причин, не приглашают в гости первого встречного; значит, он, Абатурин, чем-то пришелся по душе Прокофию Ильичу, — может, напомнил ему сына, а может, — понравился просто так — своим видом или характером. И это вызывало, не могло не вызвать ответного уважения и доверия.

Капитан, рассуждая в присутствии молодого и мало известного ему человека о семейных делах, не мялся, подбирая слова, не говорил глубокомысленных «м-да…», ничем не подчеркивал разницы возраста и положения. Все его поведение говорило: «Мы встретились случайно, мы мало знаем друг друга, но мы ведь свои люди, Павел, и можем обо всем толковать открыто».

Абатурин вспомнил: Прокофий Ильич накануне спрашивал, не влюблялся ли Павел? Тогда, отвечая ему, Абатурин чувствовал себя беспомощно и скованно, будто в тугих пеленках. А Павлу страх как хотелось поговорить обо всем этом с капитаном, послушать его.

И он вдруг, неожиданно для себя признался Прокофию Ильичу:

— Вы давеча поминали, что любовь всякая случается — и настоящая, и так себе, пена. А я вот не понимаю, как это «пена», если она любовь? Слова совсем разные, друг дружке не пара.

— Не понимаешь, значит? Конечно. Чтобы понять — пожить надо. Ну, что ж, послушай меня, старика.

Он поджег погасшую трубку и, медленно подбирая фразы, стал говорить негромко, так, чтобы слышно было только одному Павлу.

— Я, видишь ли, не раз замечал: вовсе не любит женщина, а кажется ей — еле жива от страсти. Подумай — почему? Я так полагаю: книгу прочла — о любви; песня — о ней же; у подруги секрет — тоже любовь. И мерещится уже бедняжке, что все вокруг отменно и красиво влюблены, и только она одна — этакая аномалия. Ну, вот и хочется, чтоб любили ее, чтоб тоже — своя тайна и радость.

— А что ж тут плохого?

— Плохого? Человек, изнывающий от жажды, не станет брать пробу воды из лужи. Просто напьется. Но потом, хватаясь за живот, приглядится и увидит: лужа, мутна, пахнет гнилью.

— Не всегда же…

— Разумеется. Как повезет. Но это — лотерея… Тебе свою любовь не у женщин, у девочек искать. И тут тоже подводных камней в избытке. Девчонку в семнадцать лет, как на веревке, тянет к любви. Не к приключеньицу, не к флирту — к любви. И есть уже у девочки, можешь мне поверить, свой идеал, свой божок. Вынянчен воображением, вычитан в книгах, подслушан у старших подруг. Мил и чист во всех отношениях. Хорошо? Конечно. Но есть и плохое тут. Потребность любви и любовь — не одно и то же. В тебе могут увидеть не того, кто ты есть, а совсем другого — из книги, из песни, из голубого сна.

Павел протестующе пожал плечами.

Иванов понял этот жест и пояснил:

— Нет, это вовсе не значит, что ты плох. Значит — другой… Вот тебе и несчастный брак. Чуть пожили вместе, и видит жена — не тот. А заштормило сильней — и камнем пошла такая любовь ко дну.

Прокофий Ильич выбил трубку и зарядил ее новой порцией табака.

— Теперь я знаю, Павел, то, чего не знал в твоем возрасте: женись на родной душе. Без такого родства нет любви. Ни красота, ни доброта — ему не замена. И ум тоже. Сначала общие взгляды на жизнь, потом — все остальное. Вот здесь любовь, которой можно позавидовать. Данте был великий поэт, но я не верю его земной любви к Беатриче. Там совсем другое, Абатурин…