Сара Бауэр - Грехи дома Борджа

• Название: Грехи дома Борджа
• Автор: Сара Бауэр
• Жанр: Зарубежные любовные романы

История семьи Борджа, славившихся жестоким нравом и абсолютной раскрепощенностью в любовных делах, вот уже много столетий привлекает внимание историков, композиторов, писателей. В романе Сары Бауэр Борджа показаны глазами молодой еврейки Эстер. Ее семья вынуждена бежать из Испании и находит приют в Риме. Эстер становится придворной дамой Лукреции Борджа, внебрачной дочери Папы Александра.

При дворе Борджа Эстер предстоит многое увидеть, многое понять, проститься со многими иллюзиями. Но главное, она узнает, что такое любовь и безудержная страсть, способная лишить рассудка, забыть обо всем, в том числе об осторожности…

Перевод: Екатерина Коротнян

---

– Это приглашение на ужин, – объяснила она тетушке, хотя зардевшиеся щеки и сияющие глаза свидетельствовали о большем. – Разумеется, мы согласны, – обратилась она к гонцу, и тот с поклоном удалился.

Когда он повернулся, на его спине я увидела вышитое золотыми нитями слово «СЕСАР». Донна Лукреция поднялась и передала малыша Катеринелле.

– Отнеси его в детскую. Мне нужно переодеться.

Я тоже поднялась и ждала разрешения уйти.

– Мы дадим знать твоему отцу, – сказала донна Адриана.

– Нет, подожди, – повернулась ко мне донна Лукреция. Вид у нее был взволнованный. – Эстер, когда назначено твое крещение?

– Пока не знаю, мадонна.

– Тогда я велю своему секретарю переговорить с настоятелем церкви Санта-Мария-дель-Пополо и установить дату. Отныне ты будешь получать наставления от моего священника, а я стану твоей крестной матерью. Мне бы хотелось, чтобы ты взяла имя… Донаты. Доната Спаньола.

– Да, мадонна. Благодарю вас, мадонна. – Я присела в глубоком поклоне, но она лишь махнула рукой, отпуская меня.

Я присоединилась к сияющему отцу, и нас выпроводили из зала. Все это время донна Лукреция обсуждала с тетушкой платья.

Стыдно в этом признаться, но по мере того, как приближалась дата крещения, меня больше волновало платье, чем состояние души.

Хотя с донной Лукрецией мы не виделись после той первой встречи целый месяц, она сдержала слово. Ее священник каждый день являлся в наш дом, протискиваясь в дверь подальше от мезузы. При этом он осенял себя крестом и бормотал молитвы. Мы с маленьким Хаимом мчались на крышу, чтобы подглядеть за его скрытыми уловками, и у меня бока болели от смеха, когда я спускалась в маленькую гостиную, чтобы выслушать наставления отца Томмазо. Это был робкий человечек, который, казалось, получал больше страха от службы Всемогущему, чем радости. Но я старалась быть хорошей ученицей ради отца, а еще потому, что никак не могла забыть искру понимания в глазах донны Лукреции.

За день до службы черная рабыня Катеринелла пришла к нашим воротам в сопровождении лакея. Тот нес какую-то вещь, обернутую желтым шелком и перевязанную ленточками. Мне не терпелось узнать, что там внутри. Как только рабыня ушла, я размотала шелк, бросив его на гладкий каменный пол, и увидела красивый требник в красном кожаном переплете с серебряными уголками и филигранными замочками. Там еще было белое батистовое платье для крещения с тонким, как паутинка, кружевным воротником. Широкие рукава и подол украшало золотое шитье в фут высотой. К платью прилагалась белая бархатная накидка, отделанная мехом песца, с жемчужной пряжкой. Мариам, отиравшаяся из любопытства поблизости, после того как вышла открыть ворота, так и охнула при виде богатого платья. Я освободила его от обертки и поднесла поближе к бронзовым настенным светильникам.

– Осторожнее, а то дым попадет на такую красоту.

Меня, однако, больше заботило то, что свет от лампы просвечивал сквозь тонкий батист. Какая бы ни была репутация у донны Лукреции, но не могла же она полагать, что я стану в церкви на виду у всех священников и паствы в платье, не уступающем в прозрачности покровам Саломеи?

Я подхватила накидку и поднялась к себе в спальню, призвав на помощь Мариам, поскольку у меня не было личной служанки. Для начала я опустошила шкаф с нижними рубашками и бельем, раскидав по ковру ломкие веточки розмарина и лаванды, прибавив работы бедняжке Мариам, и перемерила все подряд, стоя с разведенными руками перед лампой. Тем временем Мариам внимательно смотрела, не просвечивает ли мое тело под одеждой. В конце концов мы остановили свой выбор на двух льняных рубашках и шерстяной нижней юбке. Наряд выглядел несколько громоздко, но по крайней мере, я не замерзну и не нанесу урона своей скромности.

Мариам ушла, а я еще долго оставалась в своей комнате, изучая себя в маленьком зеркальце, в которое смотрелась под разными углами. Отец был прав: я выросла и стала похожа на мать. Я плохо помнила ее лицо и манеры, но отец утверждал, что я совсем как она подергиваю волосы у виска, наматываю их на палец или стою, опершись кулаками в бока, от чего донна Лукреция, несомненно, меня отучит. Но когда я рассмотрела себя – острые скулы, маленький прямой нос, чуть квадратный подбородок, круглые глаза, глубоко посаженные, не то что у братьев, которые, собравшись вместе, напоминали стаю сов, – то увидела свою маму. Нет, не увидела, а вспомнила. Она возникла где-то там, в глубине зеркала, произнося слова, которые я не могла услышать из-за собственных сомнений и упрямства.

Был ли прав отец, считая, что мама одобрила бы мой поступок, или он солгал с целью меня убедить? Или никогда не понимал свою жену? Увы, было поздно предаваться подобным размышлениям. Завтра во время утренней мессы дочь Папы Римского возьмет своей пухлой ручкой мою птичью лапку и отдаст в подчинение своему отцу. Завтра донна Лукреция перед лицом Господа станет моей матерью. Я буду избавлена от своих грехов и грехов моего народа; я превращусь в tabula rasa [9] .

Только я собралась переодеться, как в дверь тихо, почти робко постучали.

– Кто там?

– Отец.

– Входи. Я хотела просто… переодеться, – смущенно пробормотала я, заметив, как изменился он в лице при виде дочери в платье для крещения.

– Я… э… – отец прокашлялся, – сегодня ужинаю не дома, с представителем Фуггеров [10] . Нужно разобраться с увеличением портовых сборов на перец, что доставляют в Венецию. Важный вопрос, если подумать, сколько перца мы потребляем. Вернусь, наверное, поздно.

– Можешь меня разбудить.

Мы оба понимали, что пройдет много времени, прежде чем мы снова увидимся. Ему и братьям завтра вход в церковь заказан, да и с визитами во дворец Санта-Мария-ин-Портико они являться не смогут, а я не знала, будет ли мне предоставлена какая-то свобода при моих новых обязанностях.

– Я бы предпочел этого не делать. – Подойдя, он положил мне на плечи широкие ладони. – Завтра тебе нужно выглядеть во всей красе, без кругов под глазами.

– Но это же не… – «моя свадьба», чуть не вырвалось у меня.

– Хорошо, что донна Лукреция так к тебе благоволит. Хорошо для твоего будущего. Твоя мать очень гордилась бы тобой, – торопливо договорил он, словно кидаясь в омут головой или глотая горькое лекарство.

Но прежде чем я успела ответить, отец повернулся и ушел, оставив после себя лишь легкий аромат амбры, которой смазывал бороду для блеска.

Я сняла одеяние для крещения и разложила поверх дорожного сундука, который завтра утром отнесут во дворец. Это был прекрасный кедровый сундук, новый, обтянутый красной испанской кожей, с медными насечками. В нем имелись особые отделения для белья, волосяных щеток, подвязок и обуви, а также большие отделения для платьев. И где-то за всей этой практичностью, суетой и размышлениями пряталась душа Донаты Спаньолы.

Христианское крещение – странный обряд. Мы, иудеи, придаем большое значение еде во время религиозных праздников. Едим жареного ягненка с чесноком, розмарином и мацой на Пасху, крашеные яйца и шафрановый рис накануне шабата и – мое любимое блюдо, поскольку оно связано с царицей Эсфирью, – сиропные «уши амана» на пурим, почти невыносимо сладкие после трех дней поста. Но мы знаем, что они просто готовятся из теста, раскатанного и загнутого в форме человеческого уха. Не верим, что они каким-то волшебным образом превращаются в уши Амана, когда мы их поедаем. Да и сколько ушей может быть у человека, пусть даже самого коварного интригана из всех придворных, которые когда-либо подслушивали у дверей царской спальни?

Тем не менее я здесь, в церкви, ошалелая от густого запаха ладана и тошнотворно высоких голосов мальчишеского хора, вымытая, умасленная, посыпанная солью – прямо хоть нанизывай на вертел. Отовсюду: со стен, потолка, постаментов, из ниш – на меня смотрят нарисованные кричащими красками истекающие кровью святые. Я стою на коленях перед алтарем, между донной Лукрецией и епископом, чье имя я теперь не помню, доверенным лицом моего другого крестного, деверя донны Лукреции, кардинала Ипполито д\'Эсте, и должна причаститься хлебом и вином и поверить, будто они превратились в плоть и кровь Христа от одного жеста священника. Я, иудейка, всю жизнь питалась плотью, если только из нее была выпущена вся кровь, и мне запрещалось даже съесть яйцо, случись в нем обнаружить пятнышко крови. И теперь я молилась не Святому Духу, а просила, чтобы мне не поперхнуться.

Утром разыгралась непогода, дул сильный ветер, начался проливной дождь, поэтому кардинал Вира, который должен был возглавлять службу, согласился провести ее внутри церкви, а не снаружи, как полагалось. Вероятно, по этой причине Святой Дух предпочел держаться подальше. Кардинал провозгласил изгнание дьявола и накрыл мне голову вуалью. Я приблизилась к алтарю, донна Лукреция и безымянный епископ держали меня за руки, но я лишь чувствовала, что у меня от соли разыгрался жуткий аппетит. С распущенных волос стекала вода, просачиваясь сквозь одежду. Меня передернуло. Донна Лукреция сжала мне руку и улыбнулась, глядя на алтарь. Наверное, она решила, что моя дрожь – знак божественного вторжения, словно крылья голубки трепетно коснулись моей кожи.