Иван Строд - В якутской тайге

• Название: В якутской тайге
• Автор: Иван Строд
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1961

---

Вскоре после их приезда начались аресты всех заподозренных в большевизме. Многих арестовали прямо на работе и увели в холодные товарные вагоны, которые стояли на запасном пути. Набрали человек до ста. По какой-то счастливой случайности меня не арестовали. Скоро началась расправа. Некоторых после порки шомполами освобождали, а остальных допрашивали в контрразведке. В депо словно все вымерло. Ходили страшные слухи о пытках и смерти наших товарищей. Не один выстрел слышали мы в холодные ночи. Это белые расстреливали арестованных. На расстрел их выводили по десять — пятнадцать человек сразу.

Последняя самая страшная ночь, которую, кажется, я никогда не забуду, была особенно холодная, ветреная. Состояние было у меня тогда — хоть лезь в петлю… Долго в ту ночь бродил и не помню, как очутился у железнодорожного моста через реку Онон, взорванного белыми еще при отступлении.

Хотел уже повернуть назад в поселок, но меня остановили донесшиеся с порывами ветра ругань и грубые окрики. Разобрать слов не мог. Подозрение словно иглой пронизало мозг: «Наших ведут…»

Оторопь взяла. «Ну, думаю, пропал, если увидят». Лег на землю и дышать боюсь. Скоро стал слышен приближающийся дробный, тяжелый топот, а потом из темноты стали вырисовываться неясные очертания идущей толпы.

Недалеко от меня прошли. Я не мог понять, почему сегодня для казни избрали это место. Всегда расстреливали в лесу, за водокачкой. Подошли к самому берегу. Недолго постояли, стали спускаться к реке. Вышли по льду на середину Онона, остановились.

Кто-то скомандовал:

— Раздевайся, снимай сапоги!

Закопошились люди на льду, скинули с себя одежду, постаскивали обувь. Холодный ветер окатил дрожащие нагие тела. Из-за туч выглянула луна — сначала одним краешком, а потом выплыла вся. Тускло заблестела медь на рукоятках казачьих клинков.

Белые что-то приказали. Из кучки голых тел приблизительно в двадцать человек отделились пять или шесть человек. В руках у каждого пешня. Стали прорубать лед.

«Тюк!.. Тюк!.. Тюк!..» — отзывалась река на каждый удар стального острия.

Раздетые, босые люди кричали, замерзая на ветру. А казаки-семеновцы курили и посмеивались.

Наконец прорубь была готова.

— Прыгай! — скомандовал кто-то, видимо, казачий офицер.

Посыпались удары нагаек. Один за другим стали бросаться в черную полынью голые люди. Бултыхали падающие тела, обрывались человеческие вопли…

Скоро все было кончено. Семеновцы покинули реку.

Не знаю, сколько времени я пролежал у взорванного моста. Домой пришел только к утру. В тот день на работу не вышел.

Рабочие рассказывали, что на реке Онон, у проруби, видели кровь и кожу от подошвы ног, примерзшую ко льду. Глухо роптали, проклинали палачей. Многие после этого ушли в сопки. Кто жив остался, наверное, теперь уже вернулся и работает, а я вот все еще воюю. И буду воевать. Надо добить контрреволюцию без остатка, — решительно закончил Андросов.

Красноармейцы вспоминали о зверствах контрреволюционеров. Их правдивые повествования лишний раз убеждали слушателей в том, что белые являются злейшими врагами трудового народа.

— В прошлом году мы гнались за Коробейниковым, — приподнялся на локте раненый красноармеец. — Я шел в разведке. Заняли Абагу и обнаружили там белогвардейский застенок. Жители с негодованием рассказывали о том, что там творилось.

Арестованные сидели в холодном застенке полураздетые. Кормили их так, чтобы только не умирали. Часто издевались, били. Некоторые сидели там недолго — их после допроса уводили, должно быть убивать. А те, кто возвращался с допроса, не могли говорить и только стонали от побоев. Перед дверями юрты белые посадили замороженный труп одного из убитых. Арестованных заставляли с ним здороваться.

После таких рассказов темный хотон становился еще мрачнее. Не хотелось думать о том, что все это делали люди. Тупая боль щемила сердце.

На нашем фронте без перемен. Ночь. Дремлет растянутая вдоль окопов цепь. Комочками свернулись красноармейцы, в руках зажаты винтовки. Не спят лишь наблюдатели да дежурные у пулеметов.

Налетит, выскочит откуда-то ветерок, пробежит по тайге, заденет, зашумит иглами сосен и пихт. И сразу насторожатся часовые, стукнет несколько винтовочных выстрелов, татакнет пулемет. Стряхнет с себя дремоту красная цепь, штыками, точно еж, ощетинится разбуженный окоп. Десятками гулких огоньков засверкает опушка леса, взвизгнут, пролетят над головами пули. И снова тишина.

Через каждые два часа осторожный шорох заполняет двор: загремит нечаянно оброненная на мерзлую землю винтовка, тихо выругается красноармеец. Происходит смена цепи в окопах. И за окопами, в стороне противника, через равные промежутки времени слышен скрип снега: у белых тоже сменяется находящееся на позиции подразделение.

Около двух часов ночи. В переговоры с пепеляевцами за последнее время мы не вступали. Но сейчас, несмотря на позднее время, противник настойчиво вызывает нас. Наконец мы не выдерживаем. Дежурный по отряду спрашивает у белых:

— Что вам нужно?

— Новость сообщить хотим.

— Говорите. Послушаем, что врать будете.

— Сейчас из Амги пакет от брата Пепеляева привезли. Пишет, что генерал Ракитин вчера в три часа дня взял Чурапчу. Гарнизон сдался. Два орудия захвачено. «Дед» Курашов со штабом успел прорваться к Якутску. Поздравляем вас с Чурапчой. Оттуда к нам выслано одно орудие, скоро здесь будет. Тогда недолго продержитесь. Лучше сдавайтесь, пока целы…

— Ладно. Передадим командиру, тогда ответим.

— Хорошо, будем ждать.

Что и говорить, известие неприятное. Конечно, не исключено, что белые просто провоцируют. Но нет оснований и не верить им. Как быть? Если действительно они получат орудие, то его огонь разнесет нас в два счета.

Всесторонне проанализировали свое положение и решили, что лучше всего приготовить себя к худшему. Мы отлично понимали, что Пепеляеву сейчас не столько важно разгромить наш отряд, сколько овладеть его боеприпасами, вооружиться за наш счет и вообще победой над нами поднять дух своей дружины.

Присутствовал весь отряд, кроме дежурной части, находившейся в окопах. Но и она послала на совещание своих представителей. Чтобы было светлее, зажгли камелек и все светильники.

Много не говорили. Говорить не к чему. Наше положение ясно каждому, а решение написано на лицах красноармейцев и командиров. Выработали такой план. Все запасные патроны и гранаты решили сложить в погреб, что был в юрте, на них насыпать около трех пудов имевшегося у нас охотничьего пороха, сверху набросать сухого сена и щепок. В критическую минуту, когда раздастся первый орудийный выстрел, выкинуть белый флаг. А как только пепеляевцы подойдут к нашим окопам, два выбранных нами наиболее решительных товарища зажгут костер. Взрыв будет колоссальный, и белые вместе с нами взлетят на воздух.

Все притихли, прекратились даже стоны раненых. Казалось, что слышно биение одного большого сердца отряда. Мы голосовали. В голосовании приняли участие и раненые. Против не было ни одного.

Вместе с сознанием близкого дыхания смерти в нашей груди росли и накоплялись новые силы. В каждом из нас жила непоколебимая вера в справедливость общего дала и твердая решимость победить или умереть, но не сдаться колчаковскому генералу.

Противник уже два раза справлялся, скоро ли будет дан ответ. Но нам было важно выиграть время, чтобы перетаскать со двора в юрту патроны и гранаты. Поэтому наши отвечали, что все еще идет совещание и ответ дадим утром.

Эту ночь пепеляевцы нас не тревожили. До рассвета оставалось часа четыре. Красноармейцы заносили в юрту ящики с патронами и гранатами, срывали с них крышки и спускали в погреб. Всего туда вошло до семидесяти ящиков. Ящики прикрыли сеном, а на него высыпали порох. Сверху порох тоже накрыли сеном.

Итак, мина готова. Быть может, от всех нас скоро ничего не останется. Мы к этому готовы. Только бы не отдать врагу наше революционное знамя, за которое мы страдали, сражались и гибли, под которым теперь решили умереть. Пусть оно прикроет уничтоженных, но не побежденных защитников Советов.

Отряд решил показать, что он и после этого тяжелого известия не пал духом, не думает о сдаче, готов биться и умереть за революцию. Из нескольких оглобель от саней бойцы сделали длинный шест. Привязали к нему старое боевое знамя, еще в двадцать первом году поднесенное на Амуре «дедушке» Каландарашвили.

Настало утро. Белые кричат:

— Ну что? Решили? Сдаетесь или нет? К вечеру придет орудие.

— Слушайте и смотрите! Вот вам наш ответ.

Над небольшим клочком земли, среди баррикад из трупов, поднялось красное знамя с портретом Ленина. И нам стало легче. Казалось, в этот трудный час сам Ильич явился к верным своим бойцам.