Клара Ярункова - Брат Молчаливого Волка

• Название: Брат Молчаливого Волка
• Автор: Клара Ярункова
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1971

Повесть известной словацкой писательницы Клары Ярунковой «Брат Молчаливого Волка» отмечена премией Международного конкурса на лучшую детскую книгу.

Клара Ярункова уже знакома советскому читателю по веселой школьной повести «Мой тайный дневник».

«Брат Молчаливого Волка» — повесть лирическая. Рассказ ведется от лица ученика 5-го класса Дюро Трангоша, живого, любознательного и непосредственного мальчишки. А «Молчаливым Волком», немного странно на первый взгляд, прозвали его брата, шестнадцатилетнего Йожо Трангоша. Крепкая мальчишеская дружба и первое юношеское чувство — вот лейтмотив повести.

Происходят все события повести в горной Словакии наших дней, с ее редкостной по богатству природой, которая тоже как бы становится действующим лицом книги.

---

Заметив в кухне меня, он подморгнул, потрепал меня по плечу, притянул к себе, и я уткнулся носом в его кожаную пилотскую куртку. Потом я оставил их одних и стал поджидать летчика возле дома. Мне хотелось с ним поговорить, потому что кое-что показалось мне странным. Ха-ха!

* * *

Габуля сидела на Марманце, на самой его верхушке. Я подошел к ней и сделал вид, будто сильно удивлен. Ведь для нее Марманец все равно что для альпиниста Герлах. А между прочим, и на самом деле Марманец — необыкновенный гранитный, огромных размеров валун. (Марманцем назвали его мы.) Конечно, он скатился вниз и попал к нашему дому не просто и не как-нибудь. Не иначе, это великаны играли в кегли. Я поспешно выразил Габуле свое восхищение и помог ей спуститься вниз, чтобы она не мешала мне, когда придет летчик.

Ну и долго же я его ждал! Туристы уже давно расправились с сосисками, вылезли на террасу. Они стояли там и поругивали обслуживание, когда к ним выбежала Юля с бутылками пива (конечно, без кружек) и стала звать их обратно в столовую. Летчик сбежал по боковой лестнице и направился ко мне.

— Ты только посмотри, — заговорил он с ходу, — как меня ваша Юленька исцарапала!

Ха-ха! Юленька, говорит! Наша Юля может отпустить оплеуху даже самому главному инженеру из Брезна, но летчиков она не трогает. Особенно этого! Уж его-то она не ударила бы ни за что на свете, не то чтоб исцарапать. Она мне о нем рассказывает, когда мы моем чашки, и потому я знаю, что она бы с большим удовольствием завернула его в одеяльце и носила на ручках, если бы он, конечно, не был такой здоровый. А царапины я заметил сразу, как только летчик появился в нашей кухне. Мне показалось, что царапины как-то связаны с нашей Жофией и с тем, что я о ней думаю. Когда летчик подошел, я прямо спросил его:

— Как там у вас в Братиславе поживают наши котята?

Знаете, я ведь очень этим котятам завидовал, что они живут в Братиславе, где я никогда в жизни не был. Но главное, мне хотелось знать, правильны ли мои предположения относительно Жофии.

— Ну, братец, — стал выкручиваться летчик, — они сделали огромную карьеру.

«Он бросил их в Дунай, — мелькнуло у меня в голове. — Конец. Из такой реки еще никогда ни один котенок не выбрался!»

Я уже больше не завидовал котятам.

— Что они вам сделали?! — воскликнул я, потому что мне их было очень жалко.

— А ты сам не видишь, что? — повернул ко мне летчик свою исцарапанную физиономию и оскалил свои противные белые зубы.

— Подумаешь! — завопил я. — Меня Жофия царапала раз сто, не меньше, а петух выклевал глаз… почти что… я мог ослепнуть, а когда Страж был еще совсем маленьким, я ему разрешал себя кусать, когда он захочет. Вы должны были привезти их обратно, если у вас на животных нервов не хватает!

— Ты что плетешь? — обиделся летчик.

Он еще обижается!

— Ты б только поглядел, что они вытворяли, — начал он втолковывать мне. — Когда я возвращался домой, то целый час искал их, но чаще всего не находил; я оставлял им еду посреди комнаты, и, чтоб они поели, мне приходилось уходить из дому. Когда я возвращался, миски стояли пустыми, а котят и след простыл. И только по разодранным занавескам я мог судить, что, когда меня нету, они рассиживают на карнизах. Однажды один из этих негодников три дня провел в шкафу. И только в воскресенье, когда я надел свой плащ «болонью», из рукава выпал котенок. Посмотри, как он меня цапнул! — показал мне летчик руку.

Слушал я, слушал летчика и понял все про нашу кошку Жофию. И чем дальше, тем больше я жалел, что мы отдали наших котят этому городскому трусу! А еще летчик гражданской авиации!

— А это украшение знаешь откуда? — показал он на щеку. — Это я отважился взять собственную шляпу с вешалки и надеть ее на голову, когда в ней изволил спать не замеченный мною котенок. Посмотри на результат. Интересно, не правда ли?

Я так весь и просиял и внимательно осмотрел его лицо. Чистая работа! Толковая! Не хуже, чем индейское украшение! Я прямо-таки видел, как серый полосатый котенок на лету бороздит физиономию летчика своими острыми коготками.

Эх, Жофия, Жофия! Где твоя голова! Разве ты не знаешь, куда надо прятать детей!

— Наконец я не выдержал, и однажды мы с приятелем изловили их и, основательно исцарапанные, запихнули в мешок и отнесли…

В мешок, трусы несчастные!

— …в зоологический сад. Теперь на них любуются посетители — они сидят в клетке для диких кошек. Так вот знай: вся эта тройка — обыкновенные дикие кошки! А теперь валяй выкладывай, — схватил он меня за вихор, — но только чистую правду. Где ты их взял?

Я онемел от радости! Наши котята живы, хотя и сидят в клетке. Я согласен, что тяжело жить в одной комнате с тремя дикими кошками.

— Откуда я их взял?.. — спросил я нарочно медленно, потому что заметил нашу Жофию, выходящую из кухни. Я выждал, пока она уселась на разогретой солнцем ступеньке, зажмурила глаза и задремала. — А вон их мама.

Летчик непонимающе глядел на Жофию. Она сверкала на солнце, как самый белый снег, и только черные пятна на спине отдавали синевой.

Я сделал вид, будто мне все безразлично, чтобы летчик не мог по моему лицу понять того, что я уже точно знал. Да только он был не глуп, этот летчик, он засмеялся и сказал:

— Ясно! Значит, это сударыня-матушка. А отец в один прекрасный день сидел в засаде где-то в лесу на дереве, глаза у него сверкали, словно фары, он беззвучно выпускал страшные когти и поджидал… И вдруг видит — бредет кроткая красавица. Он заурчал утробным голосом — ведь он был диким хищником, — пружинисто соскочил вниз и закружил вокруг красавицы, угрожая и зазывая. Он обхаживал ее до тех пор, пока ваша милая Жофия не оказалась в его теплой норе.

— Это, наверное, случилось весной, — перебил я летчика. — Мы ее тогда не видали по целым неделям, а потом она явилась и через четыре дня притащила из сарая котят.

Эх, Жофия, Жофия! И почему ты только не умеешь говорить! Положил бы я на колени подушечку, тебя бы посадил на нее, ты бы мне рассказывала, а я бы по вечерам писал книгу про джунгли («Жофия среди диких кошек»). Сколько бы мы денег заработали!

А пока что у нас с тобой кукиш с маслом.

Ей там, наверное, было очень интересно. Ведь не просто так Жофия каждый день жалобно мяучит под печкой. Она решает, что выбрать: нашу кухню или лес? Ленивую, беззаботную жизнь или прелести свободной жизни?

Поживем — увидим.

* * *

Подъехал розовый автомобиль «Спартак-БА-22209», и тут я сообразил, что сегодня первое августа. С тех пор как я себя помню, а это значит лет девять, самое маленькое, этот «спартак» первого августа обязательно приезжает к нам. Когда-то он был коричневым, как шоколад, а теперь стал розовым, как Габкины штанишки. Второго такого автомобиля я еще в жизни не видел. И второго мальчишки, который бы так любил природу, как Владко, приезжающий на этом «Спартаке», — тоже. И сейчас он чуть ли не на ходу выскочил из машины, раскинул руки, глубоко вздохнул и сказал:

— Приветствую вас, леса и горы! От всей души я вас приветствую!

Владко сказал не совсем так (я знаю, что это слова из какого-то стихотворения). Владко сказал это немножко иначе, но очень похоже. Красиво! Прямо зло берет, что у меня не хватает ума на такие красивые слова. Чем красивее кто-нибудь говорит, тем меньше я его понимаю. А если я чего-нибудь не понимаю, то не могу запомнить.

Когда Владко был маленьким, его мамочка учила своего сыночка «обожать природу». Идут они гулять, а она ему подсказывает: «Ну что ты скажешь елочке, Владко?» — «Доброе утро, деревце!» — говорил Владко. Или: «Помаши ручкой птичке», и Владко доставал носовой платок и махал ястребу. Дюмберу он говорил «спокойной ночи», а солнышку посылал воздушные поцелуи. Телячьи нежности, и все тут!

Я рассказал про это Юле.

«Ты просто завидуешь ему, что он такой воспитанный мальчик, — высмеяла меня Юля, — да и поумнее тебя».

Наверное, так оно и есть. Но смеяться надо мной ей не следовало. Могу поспорить, что если б я жил в Братиславе, то был бы еще умнее, чем Владко. Завидовать-то я ему не завидую, просто мне все это кажется глупым.

А может, и не глупым, а просто становится не по себе и неловко.

Как-то раз, когда он разговаривал с белкой, которая сидела высоко на макушке дерева, я сказал ему:

«Если хочешь увидеть белку вблизи, не зови ее, а спрячься подальше, не двигайся и не дыши. Может быть, она спустится. Какой у нее хвост! Ты такого в жизни не видал!»

Его мамочка злобно зыркнула на меня, смерила взглядом, и я поспешил уйти. А когда они скрылись с моих глаз, то я взял и швырнул в дерево еловой шишкой. Белка перемахнула на конец ветки, перескочила на другое дерево и исчезла.

Я успел еще услышать, как мамочка говорит своему Владко: — «Попрощайся с белочкой-красавицей». И Владко кричит: «До свидания, до свидания!»