Мария Куприна-Иорданская - Годы молодости

• Название: Годы молодости
• Автор: Мария Куприна-Иорданская
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1966

Повествование о жизни писателя — это не только история его судьбы или распространенная его биография; это и широкая картина литературной жизни того времени, а по существу частица истории литературы. Кто же может шире, глубже и проникновеннее рассказать о жизни художника, чем не та, кто была его спутницей, знала его труд, разделяла с ним горести и невзгоды, как разделяла удачи и успех? Марии Карловне Куприной-Иорданской выпала счастливая судьба; она была первой спутницей и другом замечательного писателя А. И. Куприна.

---

Весной 1899 года я была с матерью в Ялте{44}. Мы поселились на даче «Джалита». С большой веранды во втором этаже далеко видна была набережная и море. Весной в Ялте собирались писатели, художники, артисты. И с балкона можно было наблюдать, как ялтинские гимназисты и гимназистки стадами ходили за приезжими знаменитостями. Через несколько дней после нашего приезда, утром, я увидела шедших по набережной к Ливадии мимо «Джалиты» Сергея Яковлевича Елпатьевского и рядом с ним — в белой вышитой русской рубашке и соломенной широкополой шляпе — Горького.

Вечером к Александре Аркадьевне зашла ее приятельница Людмила Ивановна Елпатьевская и предупредила, что завтра к ней собирается нагрянуть большая компания, обещал прийти и Горький.

Александра Аркадьевна была горячей поклонницей обратившего на себя большое внимание, хотя и появившегося в печати сравнительно недавно, Горького. Ей нравилась его повесть «Супруги Орловы», и она очень желала привлечь его в свой журнал. По просьбе В. Г. Короленко, Горький прислал для «Мира божьего» рассказ «Каин и Артем», который был напечатан в январской книжке журнала этого года (1899).

На другой день к четырехчасовому чаю появились первые гости — молодые поэты Бунин, Федоров и, причислявший себя к молодым, поэт В. Н. Ладыженский.

Трое приятелей принялись острить друг над другом, выдумывая смешные истории о своих товарищах. Особенно доставалось Ладыженскому, который будто бы приехал из своего пензенского имения в Ялту в третий раз свататься к Марии Павловне Чеховой, получил очередной отказ и теперь ежедневно ходит к Антону Павловичу жаловаться на судьбу.

— До того довел Чехова, — рассказывал Бунин, — что вчера иду я мимо его дачи и слышу — он в саду говорит Марии Павловне: «Маша, кто-то идет, если это ко мне Ладыженский, скажи, что я умер…»

— Идут!.. — возвестил Ладыженский. — Все семейство Елпатьевских вкупе с Розановыми{45}, с ними и Горький.

Сели пить чай — на одном конце длинного стола Александра Аркадьевна, около нее Горький, старшие Елпатьевские и Розановы. На противоположном конце, где стоял самовар и я разливала чай, разместилась молодежь, к которой присоседился и Ладыженский.

Для начала Сергей Яковлевич Елпатьевский рассказал о своем сегодняшнем посещении Чехова. Он лечил Антона Павловича и каждый разговор неизменно начинал с рассказа о состоянии его здоровья. Беседа переходила с одного предмета на другой. Александра Аркадьевна жаловалась на цензурные притеснения и невежество цензоров.

Алексей Максимович пил чай с блюдечка, отвечал односложно и от времени до времени внимательно взглядывал то на одного, то на другого из сидевших за столом. Увидев, что у него пустой стакан, я предложила ему еще чаю.

— Что ж, пожалуй, налейте, — не сразу сказал он. — Любят все интеллигенты чай пить. Куда ни придешь — сидят, пьют чай, разговаривают, точно им больше делать нечего, как переливать из пустого в порожнее. Вот в крестьянской или бедной рабочей семье пьют чай серьезно, молча, сосредоточенно. Пьют его только по праздникам, не с крендельками и сладким печеньем, а с хлебом — для них это еда. Им не до разговора…

Александра Аркадьевна подняла очки на лоб и с нескрываемым изумлением посмотрела на Алексея Максимовича. Он сконфузился и замолчал.

— Три дня тому назад ко мне приехал мой двоюродный брат{46}, — через некоторое время услышала я снова голос Алексея Максимовича. — Ищу для него место дворника. Не нужен вам дворник, господа домовладельцы? — обратился он к Елпатьевскому и Розанову. И, не ожидая ответа, продолжал: — Сегодня все утро ходил с братом из дома в дом, были и у лавочников на базаре. Один купец, говорили мне, искал сторожа для своего склада. Пошли к купцу. Он долго расспрашивал брата — зачем приехал сюда, женат ли, где служил раньше.

— А кто же тебя рекомендует? — под конец спросил он.

— Я могу за него поручиться, — ответил я.

— А вы кто же будете? — смерил меня подозрительным взглядом купец.

— Писатель — Горький.

— Таких нам ненадобно, — сказал купец и отвернулся.

На другой день Александра Аркадьевна жаловалась Л. И. Елпатьевской:

— Пришел чай пить, а потом взял да всех нас неизвестно за что и обругал: ничего не делаете, только сидите да разговоры разговариваете…

— Да, да, — сочувственно кивала головой Людмила Ивановна.

В последующие дни я часто встречалась с Алексеем Максимовичем. Каждое утро я ходила на набережную в кондитерскую Верне, за сдобным хлебом, который любила к кофию Александра Аркадьевна. На поплавке против кондитерской в это время обычно сидел Алексей Максимович. Если он был один, то подходил ко мне, и мы вместе шли обратно к «Джалите».

— Едите вы эти кондитерские булки, разве это хлеб… Настоящего хлеба вы, пожалуй, и не пробовали, — сказал мне в одну из встреч Алексей Максимович. — А знаете ли вы, как пекут хлеб?

— Нет.

— Вот видите, ничего-то вы, милая девица, нужного и полезного не знаете и таким несмышленышем, пожалуй, и замуж выйдете. На всякий случай запомните, может, и понадобится, — сайки пекут вот как… — И обстоятельно, щеголяя знанием дела, рассказал мне, как пекут сайки.

Однажды около двенадцати часов дня в «Джалиту» еще раз пришел Алексей Максимович. Я сообщила ему, что Александры Аркадьевны нет дома, но она скоро должна вернуться из водолечебницы.

— Да я совсем не к ней, а к вам пришел, — сказал Алексей Максимович, не находя нужным, согласно принятым правилам, выразить сожаление по поводу отсутствия хозяйки дома. — Пойдемте со мной в магазин Пташникова, там выставлены в витрине очень красивые материи. На днях приезжает моя жена — Екатерина Павловна, и я хочу купить ей на платье. Помогите мне выбрать. Я не женщина, — Алексей Максимович забавно сморщился и ребром ладони провел по усам, — могу купить что-нибудь такое, что ей не понравится, а мне будет обидно.

— Но я-то уж совсем не знаю, что понравится вашей жене. Я никогда не видала Екатерину Павловну, не знаю, какая она. Должна же я знать, какой цвет она любит и какая материя будет ей к лицу.

— Какая Екатерина Павловна? — медленно, точно в раздумье, повторил Алексей Максимович. — У Екатерины Павловны прекрасные длинные волосы, и глаза у нее темно-зеленые, как у русалки. Она легкая и стройная и часто кажется мне девочкой-подростком. Когда я устаю писать, то беру ее на руки и как ребенка ношу по комнате…

Алексей Максимович немного помолчал.

— Что же, пойдемте, — поднялся он.

— Пойдемте.

Но материи мы не купили. Мне удалось уговорить Алексея Максимовича подождать с покупкой до приезда Екатерины Павловны.

Через два дня Горький уехал в Севастополь встречать Екатерину Павловну с маленьким Максимом, и в Ялте мы больше с ним не виделись.

Осенью 1899 года, когда Горький впервые приехал в Петербург, Александра Аркадьевна пригласила его к себе. По этому случаю вечером 17 октября у Давыдовой собрался весь известный литературный круг Петербурга. Из Царского Села на Лиговку приехал и Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк.

Александра Аркадьевна знакомила Горького с некоторыми из старых литераторов. Другие подходили и знакомились сами.

За столом во время ужина Горький тоже сидел рядом с хозяйкой дома. Вид у него был усталый.

Начались приветственные речи. Алексей Максимович исподлобья смотрел на оратора. Он все больше и больше хмурился и, чувствуя себя неловко, раздражался. Терпение его, наконец, лопнуло, он встал и, ни к кому не обращаясь, поблагодарил за незаслуженное, по его мнению, внимание и похвалы. Закончил он свою краткую речь словами:

— На безрыбье и рак рыба, на безлюдье и Фома — дворянин{47}.

Речей больше не последовало. Все молча переглянулись. Мамин расхохотался и громко сказал: «Ну и молодчина!»

Этот вечер потом долго вспоминали в нашем доме.

* * *

— Давно собирался познакомиться, поговорить как следует с вами, — крепко пожимая руку Александру Ивановичу, сказал Горький. — Все как-то не выходило. То вы приезжали в Крым, когда меня там не было, то не было вас, когда я приезжал в Ялту. Занятно, точно мы друг с другом в прятки играли. А как писателя я знаю вас давно. Читал «Молоха», очень он мне понравился. Читал ваши фельетоны в киевской газете «Жизнь и искусство»{48} и тогда же советовал пригласить вас в «Самарскую газету»{49} и даже прочил в редакторы.

Через месяц Константин Петрович обещает выпустить ваш первый том. Отчего вы не включили в него «Олесю»?

— Видите ли, Алексей Максимович, это моя ранняя, еще незрелая вещь. «Наивная романтика», — как сказал Антон Павлович. Я сначала колебался, а потом согласился с его мнением.

— Напрасно согласились. Первая книга — первая ступень творческого развития писателя. Он еще молод, а молодость должна быть немного наивной и романтичной. «Олеся» войдет в ваш второй том, я буду на этом настаивать. А что вы пишете сейчас?