Мария Куприна-Иорданская - Годы молодости

• Название: Годы молодости
• Автор: Мария Куприна-Иорданская
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1966

Повествование о жизни писателя — это не только история его судьбы или распространенная его биография; это и широкая картина литературной жизни того времени, а по существу частица истории литературы. Кто же может шире, глубже и проникновеннее рассказать о жизни художника, чем не та, кто была его спутницей, знала его труд, разделяла с ним горести и невзгоды, как разделяла удачи и успех? Марии Карловне Куприной-Иорданской выпала счастливая судьба; она была первой спутницей и другом замечательного писателя А. И. Куприна.

---

В 1893 году Куприн писал А. И. Иванчину-Писареву из Волочиска Каменец-Подольской губернии, где стоял его полк: «Милостивый государь, в июньском и июльском н.н. „Русского богатства“ напечатана моя повесть „Впотьмах“, доставленная в редакцию Е. А. Макуловой. Соблаговолите прислать эти две книжки „Русского богатства“, а равно и причитающийся за повесть гонорар… Если деньги еще не уплачены уже Макуловой…» (ИРЛИ).

63

Речь идет о Южнобережной железной дороге в Крыму, строительство которой Гарину не удалось довести до конца: когда изыскания были окончены, последовало объявление войны с Японией. Постройку дороги отложили, Гарин уехал на Дальний Восток.

64

Ссора была вызвана столкновениями, неоднократно возникавшими между М. К. Куприной-Иорданской и А. И. Богдановичем, как соредактором журнала «Мир божий».

В связи с этим известно письмо А. И. Куприна конца 1903 года к В. Г. Короленко.

«Глубокоуважаемый

Владимир Галактионович,

Через Ф. Д. Батюшкова мне стало известным, что вы изъявили намерение уклониться от участия в третейском суде между Марией Карловной и Ангелом Ивановичем. Я, конечно, не посмел бы беспокоить Вас моим письмом, если бы только это намерение Ваше не стояло в связи с моим поведением относительно Ангела Ивановича, но теперь я убедительно прошу Вас выслушать меня.

Может быть, я поступил неуклюже, нетактично, наконец, даже несправедливо. Но зато я со всей искренностью уверяю Вас, что в моих действиях не было ничего прикасающегося хотя бы вскользь: ни к журнальному делу, ни к принципиальной стороне ссоры Марии Карловны и Ангела Ивановича, ни к третейскому суду. Федор Дмитриевич не откажется подтвердить Вам, что с самого начала всей этой неразберихи я постоянно и упорно уклонялся от участия в прениях, разговорах и объяснениях. Он же расскажет Вам (впрочем, может быть, и Ангел Иванович не откажется удостоверить это), что, если обстоятельства и вталкивали меня в эти обстоятельства, то я всегда старался действовать на Марию Карловну умиротворяющим образом и на Ангела Ивановича — успокаивающим.

Так, например, пусть Федор Дмитриевич вспомнит, как во время прискорбного редакционного заседания на квартире г-на Богдановича, в самом начале нелепой вспышки Ангела Ивановича, я упрашивал его „ради бога успокоиться“ и как потом я поспешил увести жену домой. Он же подтвердит Вам, что нередко во время бесчисленных объяснений у нас на дому я упрекал Марию Карловну в резкости выражений. Таких фактов много, и вся их суть в том, что они ясно показывают, как я далеко был все это время от активного, а тем более пристрастного отношения к разгоревшемуся недоразумению. Наконец, уже самое последнее время, то есть после „прискорбного заседания“, я десятки раз заявлял Федору Дмитриевичу, что от всего этого дела я безусловно отстраняюсь, ибо ничего в нем не понимаю и чувствую от одного упоминания о нем страшную тоску. Помнится, что и Федор Дмитриевич одобрял таковой мой образ действия и даже ставил мне в упрек мое излишнее поведение к интересам жены.

Вот поэтому-то меня и огорчает, что мои последние действия относительно Ангела Ивановича хотят поставить в связь с началом третейского суда. Что я действовал сам за себя, за свой риск и страх, видно с неопровержимой ясностью из следующего случая: когда Федор Дмитриевич принес моей жене от имени Ангела Ивановича сожаление в происшедшем, и жена тотчас же это сожаление приняла (сказав, что изо всего сделанного против нее Ангелом Ивановичем, она менее всего склонна ставить ему в счет бранные слова), я определенно заявил, что такой формой извинения я не удовлетворен, что не смею мешать жене мириться с Ангелом Ивановичем на почве этого сожаления, но что сам лично, за себя, потребую впоследствии от обидчика более содержательного извинения.

Мне ставят в упрек, что я ждал предлога для ссоры с Ангелом Ивановичем почти месяц. Но счеты мои с этим человеком (и опять-таки мои личные) — очень давнего свойства. Они многочисленны и восходят ко времени нашей свадьбы, но я, конечно, не посмею утруждать Ваше внимание их перечислением. Очень может быть, что и теперь я ничего не предпринял бы из опасения осложнить положение Марии Карловны, но меня взорвал дошедший до меня слух (и из слишком достоверного источника) о том, будто Мария Карловна и я тщательно скрываем от всех, что Ангел Иванович назвал нас мерзавцами и бросил в нас какой-то гадостью.

Теперь последнее. Я имел глупость воспользоваться, как предлогом для начала ссоры с г. Богдановичем, Вашим юбилеем. Поверьте, что я чувствую глубокий стыд перед Вами за эту сделанную мною ошибку. Я не смею даже надеяться, что Вы простите меня, как и не смею надеяться получить ответ на это письмо. Но я не могу перестать верить, что Вы, отдающий так самоотверженно и бескорыстно свои силы и свой прекрасный талант на служение обществу, что Вы, с такой правдивой страстностью откликающийся на каждое общественное событие, — откажете в своем внимании этому делу, в котором так нелепо перепутались общественные интересы с личными обидами!

Если указанные мною выше факты найдут подтверждение, если Вы примете во внимание то, что я тотчас же после столкновения с Ангелом Ивановичем удалился (и навсегда) из состава редакции, может быть, если, наконец, хоть сколько-нибудь жалеете Марию Карловну, которая одинока, затравлена и больна — то, может быть, Вы согласитесь отнестись ко всему этому делу не официально, а так, как умеете только Вы — по-человечески.

Ваш покорный слуга А. Куприн» (ЛБ. Отдел рукописей).

65

Литовский замок — старинное здание в Петербурге, построенное во второй половине XVIII века; в Литовском замке помещались казармы Литовского полка. В 70-х годах XIX века превращен в тюрьму. Литовский замок сожжен в первые дни Февральской революции 1917 года.

66

Рассказ о богобоязненном старике-доносчике получил название «Мирное житие» и напечатан в мае 1904 года во втором сборнике товарищества «Знание». Л. Н. Толстой об этом рассказе сказал: «Не помню уже, как называется у него вещица: старичок идет в церковь — какая это прелесть! Только не следовало старика делать доносчиком. Зачем? Он и так хорош, рельефен, ярок» («Петербургская газета», № 202, 26 июля 1907 г.).

67

В мае 1901 года Куприн писал из Ялты В. С. Миролюбову: «…посылаю Вам рукопись одного нашего общего знакомого. Рукопись мы читали вместе с С. Я. Елпатьевским и нашли, что она должна произвести впечатление непосредственностью передачи, простотой языка и вообще какой-то наивностью, которой проникнут весь рассказ… если рассказ понравится, то я или Елпатьевский сообщим Вам полное имя автора… Заглавие рассказа „С улицы“ (Литературный архив, т. 5, АН СССР, 1960, стр. 121). Весьма возможно, что это первоначальный вариант рассказа Куприна „Человек с улицы“, который впервые был напечатан в „Мире божьем“ (1904, № 12) под названием „С улицы“».

68

В январе 1904 года в Петербурге вышел сборник товарищества «Знание» за 1903 год, кн. 1, в которой была напечатана поэма А. М. Горького «Человек». В этой поэме Горький утверждал достоинство человека, веру в его разум и творческие силы. Человек Горького призывал идти «вперед! — и выше!». В рассказе «С улицы» Куприн дал пример «физического и нравственного вырождения на почве наследственного алкоголизма, плохого питания, истощения и дурных болезней». «Я — человек с улицы, — говорит главное действующее лицо рассказа „С улицы“, — … и никуда мне больше нет ходу, кроме улицы» (А. Куприн, т. 3, стр. 310).

69

Похороны А. П. Чехова состоялись 9 июля 1904 года в Москве. В июле 1904 года А. М. Горький писал И. А. Бунину: «Мне страшно понравился Куприн, — на похоронах это был единственный человек, который молча чувствовал горе и боль потери. В его чувстве было целомудрие искренности. Славная душа!» («Горьковские чтения», АН СССР, 1961, стр. 30). О том же писал Горький и Куприну: «…сильно, очень сильно понравились вы мне вашей глубокой скорбью о Чехове!» («Горьковская коммуна», 1946, № 151, от 27 июня.)

70

По предложению А. И. Куприна издательство «Знание» готовило сборник воспоминаний о Чехове. Первый вариант своих воспоминаний Куприн закончил около 20 июля 1904 года. Второй вариант был готов и отослан в сентябре 1904 года. Воспоминания Куприна «Памяти Чехова» впервые опубликованы в сборнике «Знания» за 1904 год, кн. 3 (Сборник вышел в январе 1905 г.).

71

А. М. Горький писал Е. П. Пешковой 14 ноября 1904 года: «Прекрасную повесть написал Куприн» (М. Горький, т. 28, стр. 337).