Мария Куприна-Иорданская - Годы молодости

• Название: Годы молодости
• Автор: Мария Куприна-Иорданская
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1966

Повествование о жизни писателя — это не только история его судьбы или распространенная его биография; это и широкая картина литературной жизни того времени, а по существу частица истории литературы. Кто же может шире, глубже и проникновеннее рассказать о жизни художника, чем не та, кто была его спутницей, знала его труд, разделяла с ним горести и невзгоды, как разделяла удачи и успех? Марии Карловне Куприной-Иорданской выпала счастливая судьба; она была первой спутницей и другом замечательного писателя А. И. Куприна.

---

Однажды мне подарили книжку с картинками, называлась она «Забавы и дело». Мне особенно понравилась одна картинка: на ярко-зеленой лужайке дети играли в серсо. Мальчики были в хорошеньких костюмчиках, девочки в светлых платьицах с бантами в волосах. Это были именно такие дети, которые в богатых домах, куда иногда возила меня мать, с презрением смотрели на меня и о наружности которых моя мать говорила комплименты их родителям. Словом, это были точно такие дети, как те, что были нарисованы в книжке.

Как-то вечером (в этот день я был с матерью в гостях и чувствовал себя там особенно неприятно) я рассматривал свою книжку. И вот тут мне пришло в голову — ежели бог всемогущ, то почему бы не сделать меня таким же хорошеньким, как голубоглазый мальчик со светлыми локонами на картинке, который мне особенно понравился. После того как я прочел перед отходом ко сну молитву, мать перекрестила меня, укрыла одеялом и ушла в столовую ужинать. Вместо того чтобы сразу заснуть, я стал в кровати на колени и принялся горячо молиться: «Господи, господи, сделай так, чтобы я завтра проснулся и стал хорошеньким мальчиком. Что тебе стоит, господи, ну сделай это для меня». Затем я спокойно заснул. Наутро, проснувшись, я вспомнил о своей молитве и, взяв со столика матери небольшое зеркало, перед которым она причесывалась, посмотрелся в него. Оказалось, что ровно ничего со мною не произошло. Меня это очень удивило, но я не сразу огорчился — надо его еще попросить. Одного раза мало. И вот в течение нескольких дней я каждый вечер потихоньку молился. Наконец, видя, что ничего не меняется, я рассказал об этом матери и спросил, почему бог не исполняет мою просьбу. Она ответила довольно лукаво: «Он, видишь ли, сделал тебя таким, какой ты есть, для меня. А если бы утром я подошла и увидела, что в кроватке голубоглазый мальчик, я бы не узнала, что это ты».

Мать я очень любил, поэтому решил, что должен покориться своей участи. Но все-таки я не переставал время от времени обращаться к богу с различными просьбами. И вот я убедился в том, что он никогда и ни одной просьбы моей не исполняет. Тогда я обиделся на него и решил, что он мне бесполезен. И я считаю, что с этого времени моя детская наивная вера в него пошатнулась, и я все дальше уходил по пути неверия. Священники, один в сиротском пансионе и другой в младших классах кадетского корпуса, почему-то оба терпеть меня не могли.

Трогательное воспоминание осталось у меня только о моей первой исповеди, когда я был еще в сиротском пансионе{19}. Нас, малышей, вечером на страстной неделе повели к исповеди в ближайшую маленькую церковь. Там было полутемно, и я с трепетом старался восстановить в памяти все мои грехи, потому что в то, что бог карает, я еще продолжал верить. Когда до меня дошла очередь исповедоваться, то я увидел маленького ветхого старичка-священника, который, по-видимому, был так утомлен длинным днем исповеди, что едва держался на ногах. Когда он увидел меня, мое испуганное лицо, он вздохнул и сказал: «Ты, чадо мое, подумай о гресех, а я схожу до ветру».

Вернувшись, он спросил: «Подумал?» — «Подумал», — ответил я. Тогда он накрыл меня епитрахилью и произнес слова отпущения. Вот это был добрый, простодушный старик, о котором до сих пор я вспоминаю с умилением.

Глава V

«Русское богатство».

Как-то вечером Михайловский заехал справиться о здоровье Александры Аркадьевны{20}.

— Я хочу только узнать, как себя чувствует мама, — в передней, не снимая пальто, обратился он ко мне. — Сейчас, перед выходом книги журнала, я страшно занят. Был в типографии и тороплюсь домой просмотреть последние листы верстки.

Однако я все-таки убедила его пройти в столовую и выпить с нами стакан чаю.

— Вы что же не зовете меня в посаженые отцы? — шутливо-строгим тоном обратился он к Куприну. — Слышал я, что скоро уже свадьба, а ни вы, ни Муся мне ни слова. Вы, кажется, забыли, Александр Иванович, что я вам крестный отец{21}. Забывать этого не следует.

На днях получил письмо от Владимира Галактионовича. Он спрашивает, правда ли, что Муся выходит замуж за Куприна. Теперь, пишет он, «Русское богатство» его, конечно, потеряет. Я ему еще не ответил на это, — и Михайловский вопросительно посмотрел на Александра Ивановича.

— Женитьба на Марии Карловне к моему сотрудничеству в «Русском богатстве» не имеет ни малейшего отношения, — сказал Куприн.

— Увидим, — улыбнулся, прощаясь, Михайловский.

О своей первой встрече с Михайловским Александр Иванович мне уже рассказывал. Он был у него тотчас по приезде, еще до свидания с Богдановичем. Михайловский встретил Куприна хотя и приветливо, но все же упрекнул его, что свой последний рассказ «В цирке» он отдал в «Мир божий». Александр Иванович заверил его, что следующий рассказ готовит для «Русского богатства», а тема «Цирка», казалось ему, не заинтересует редакцию. Разговор длился недолго. Александр Иванович, заметив на письменном столе груду корректур, которые, видимо, просматривал Михайловский, отложивший перо, чтобы поздороваться с ним, сразу понял, что оторвал его от работы, и поторопился сократить визит.

Михайловский пригласил Куприна бывать по четвергам в редакции, когда собираются все сотрудники.

— Это не деловое совещание, а товарищеский обмен мнениями. Будет интересно, если вы поделитесь с нами своими впечатлениями о провинциальной печати.

В ближайший четверг вечером Куприн отправился в «Русское богатство».

— Должен признаться, — говорил Александр Иванович, — что было там очень скучно. Ораторствовал главным образом Мякотин — рассказывал о какой-то студенческой вечеринке и дешево острил над частью марксистской молодежи, которая, ни в чем не разбираясь, с тупым вниманием, «как стадо баранов, слушала доклад Баран-Тугановского». Большинство присутствовавших слушало его с удовольствием, Николай Константинович благосклонно улыбался.

Неожиданно Мякотин обратил внимание на меня и, как «новичка», решил проэкзаменовать.

— Вы народник или успели у себя в провинции заразиться марксизмом? — строго спросил он, подойдя ко мне. — У вас там тоже ведь завелись доморощенные марксисты.

— Ни к народникам, ни к марксистам не могу себя причислить. В их разногласиях многое мне непонятно. С марксистским учением я слишком поверхностно и мало знаком, — ответил я.

— Это неважно, — небрежно заметил Мякотин, — учиться надо только у Михайловского. В его статьях так ясно изложена и опровергнута марксистская теория, что каждый здравомыслящий человек не может не согласиться с ним. И как беллетрист вы должны следовать только советам Николая Константиновича. Чехов, к сожалению, этого не делает. Дома я руковожу кружком студентов, занимающихся вопросами народничества и марксизма. Приходите ко мне послушать. Это будет вам полезно. Непременно приходите. — И для убедительности он тыкал в меня своим длинным пальцем.

Я поблагодарил за приглашение и, чтобы отвязаться, обещал на днях прийти.

— Хотя, может быть, многие и думают, что я дурак, но все-таки уж не такой, чтобы самоуверенно с чужого голоса повторять то, чего я не знаю. Для этого нужна особая способность, которой у меня нет, — добавил Александр Иванович.

В следующие разы, когда я бывал в «Русском богатстве», мое первое впечатление о четвергах не изменилось. Но я продолжал там бывать, так как хотел поддерживать не только литературные отношения с редакцией, которыми дорожу, но и личные.

Моей работой в провинции заинтересовался Николай Федорович Анненский. До своего переезда в Петербург он заведовал в Нижнем Новгороде земской статистикой и писал в провинциальных газетах. О своей статистической работе он рассказывал мне много интересного.

Посетителями четвергов были Якубович-Мельшин, С. Подъячев и Мамин-Сибиряк. Из молодых бывали Виктор Муйжель, молодой человек унылого народнического вида (в журнале печатались его длинные романы и повести из крестьянского быта), довольно серая и бесцветная писательница Ольнэм и, так же как я, недавно приехавший из провинции Ф. Крюков — автор талантливых очерков из казачьего быта.

Чаще всего разговор шел о цензурных преследованиях, которым подвергался журнал, особенно внутреннее обозрение А. Петрищева и публицистические статьи А. Пешехонова. Когда они выпадали, заменить их было очень трудно.

Чаепития проходили вяло. Оживление вносило лишь появление Мамина-Сибиряка. Он всегда рассказывал какой-нибудь новый анекдот и начинал шутливо ухаживать за поэтессой Галиной. Он терпеть не мог споров, особенно когда вопрос шел о народниках и марксистах. Принципиально высказываться ни о тех, ни о других он не желал.

Хороший переводчик и талантливый карикатурист Каррик рисовал на всех присутствующих карикатуры, которые, однако, не всем показывал.