Ричард Олдингтон - Дочь полковника

• Название: Дочь полковника
• Автор: Ричард Олдингтон
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-280-99312-3

Роман Олдингтона «Дочь полковника» некогда считался одним из образцов скандальности, – но теперь, когда тема женской чувственности давным-давно уже утратила запретный флер, читатели и критики восхищаются искренностью этого произведения, реализмом и глубиной психологической достоверности.

Мужчины погибли на войне, – так как же теперь быть молодым женщинам? Они не желают оставаться одинокими. Они хотят самых обычных вещей – детей, семью, постельных супружеских радостей. Но… общество, до сих пор живущее по викторианским законам, считает их бунтарками и едва ли не распутницами, клеймит и проклинает…

---

– Да ну же… черт возьми… какого дья… ты меня… задушишь… говорят тебе… о господи!

Последнее восклицание, продиктованное не столько благочестием, сколько отчаянием, он испустил, когда в кухню влетела Джорджи, следом за которой там появилась Алвина, а в отдалении, прихрамывая, замаячил озадаченный Фред.

– Кузен!

– Кузен!

Его родственницы вложили в эти два слога столько удивления, упрека, брезгливости, презрения, ужаса и осуждения, что кузен почувствовал, как краснеет до корня своего позвоночника. Впоследствии он пожаловался в клубе приятелю, чье сочувствие прятало ехидную насмешку: «Дьявольски неловкое положение, э?» Лиззи внезапно разжала объятия – так внезапно, что кузен еле устоял на ногах, и хлопнулась навзничь на пол, «чуть не в родимчике», как со смаком рассказывала потом миссис Джадд.

– Что тут происходит? – осведомился добравшийся наконец до кухни полковник и поспешно отвел взор от некоторого беспорядка в костюме Лиззи, который Джорджи «поправляла» с сестринской заботливостью.

– Что?! – рявкнула Алвина, держась даже прямее, чем когда-то в седле. – Да ничего, кроме одного-единственного, на что вы, свиньи-мужчины, только и способны.

И она удалилась со всем величавым достоинством, которое ей удалось приобрести, тщательно подражая покойной королеве-матери.

Полковник искренне расстроился: хорошенькое дельце под собственной твоей крышей! Он властно приказал кузену покинуть кухню. Впрочем, истекающий кровью, запыхавшийся злополучный Аполлон был только рад удрать подальше от такой ведьмы Дафны. Затем Фред и Джорджи принялись успокаивать Лиззи, но та не собиралась упускать шанса стать героиней мелодрамы. И продолжала закатывать истерику за истерикой с пронзительностью, почти превышающей человеческие возможности, а затем объявила, что сейчас же уйдет. Угрозы, обещания, мольбы, улещивания, призывы – все было тщетно. Заручившись таким козырем против «знати», Лиззи не желала лишаться положенного ей скандала.

Полковник отослал Джорджи спать и удалился на покой сам. Разоблачаясь с обычной своей медлительностью, он размышлял и часто покачивал головой. Скверное дело. И жаль, что Алвина с Джорджи все видели. Придется поговорить с Джаддом и Страттом – пусть заткнут девчонке рот. Нельзя допустить до скандала. Кузен должен будет извиниться перед всеми. И лучше ему на время уехать, пока Том с Лиззи не заживут своим домом.

Но худа – даже такого мелкого и грязноватого – без добра не бывает, что Фред и сообразил, когда забрался под одеяло. После всех намеков Алвины по его адресу – и чертовски мерзких к тому же! – забавно, что грешником-то оказался кузен! Полковник хихикнул, так им и надо с их фамильной гордостью! Нет, сэр, попался-то не Фред Смизерс, как бы они его там не третировали, не Фред Смизерс, полковник по милости божьей и недосмотру его величества, а кузен! Роберт Смейл, эсквайр. Джентльмен самых голубых кровей.

Полковник задул лампу и, похихикивая, подтянул одеяло под двойной подбородок. Хе-хе! Самых что ни на есть голубых кровей!

4

Джорджи и Перфлит встретились вновь под грузом добрых намерений.

Мистер Перфлит взвешивал все очень серьезно. И продолжал взвешивать днем в среду. Он был счастливым обладателем весьма вместительного и покойного кресла с пюпитром как раз на такой высоте, что мистер Перфлит мог предаваться чтению в сладостной безмятежности без унизительной физической необходимости держать книгу на уровне глаз. Перед ним на пюпитре стоял великолепно изданный «Золотой осел». (Естественно, в тюдоровском переводе – мистер Перфлит как-то вступил в переписку с покойным Чарлзом Уибли по одному весьма ученому вопросу.) Томик был открыт на сказке об Амуре и Психее. Но его взгляд то и дело отвлекался от очаровательной прозы, столь мило гармонировавшей со свиданием, которое очень и очень провинциальная Психея назначила своему далеко не юному и упирающемуся Амуру. Мистер Перфлит взвешивал.

Несомненно, в бедах наших лучших друзей всегда есть что-то отнюдь нас не огорчающее. С другой стороны, беды наших злейших врагов могут содержать полезное предупреждение. Мистер Перфлит взвешивал злосчастное положение Роберта Смейла, эсквайра, который в это самое утро отбыл скрыть свой позор и стыд в уединении небольшого, но фешенебельного курорта на восточном побережий. Угрюмо упираясь, с несгибаемым мужеством оспаривая каждый дюйм уступаемой территории, Лиззи все-таки была вынуждена оставить свою позицию оскорбленной добродетели, готовой отстаивать себя до последнего шиллинга последнего мужчины. Какого, собственно, она требовала возмещения, так и осталось неясным, но, несомненно, весьма и весьма внушительного: по меньшей мере судебное преследование за изнасилование, солидный куш по гражданскому иску, униженные извинения, чем публичнее, тем лучше, и полицейское предписание, обязывающее кузена до конца жизни носить отличительный знак, знаменующий его преступление – особую одежду на манер еврейского лапсердака, которую целомудренные девы оплевывали бы, или, скажем, алую букву, от которой молодые матроны отвращали бы негодующий взор.

Чувства мистера Джадда вошли в берега много быстрее. В первом порыве негодования он смело заявил, что «надо бы его публично охолостить!», однако вскоре покорно согласился с пожеланием полковника «поправить дело и положить конец сплетням». Тем не менее потребовались объединенные усилия мистера и миссис Джадд, Тома Стратта, Джорджи, полковника и Маккола (его призвали для врачебного засвидетельствования насилия, но по его категорическому заявлению он ничего не обнаружил), чтобы Лиззи, скрепя сердце, перестала помышлять об отмщении, которого, естественно, требовала Женская Стыдливость вкупе с Женской Утонченностью Чувств. Наиболее чувствительный удар боевой диспозиции Лиззи нанесли, безусловно, решимость Маккола остаться под знаменами своего класса и его по-шотландски доблестный отказ от любого вмешательства. Мистер Джадд и полковник продемонстрировали немалый стратегический талант, отражая атаки миссис Исткорт, чьи скандальные инсинуации грозили появлением на сцене адвоката, после чего в действие вступила бы машина Закона и остановилась бы лишь тогда, когда не осталось бы больше денег, чтобы поддерживать ее на ходу.

Полковник, невозмутимый, хладнокровный и особенно спокойный под огнем неприятеля, сумел вырвать победу из чугунных челюстей поражения. Лиззи приняла письменное извинение кузена (которое сохранила навсегда вместе с брачным свидетельством – два неопровержимых доказательства своей респектабельности); приняла она и десятифунтовую банкноту, причем с наивным удовольствием, так как впервые видела такие деньги и ничего не слышала о взятках за покрытие преступления; после чего от души и полностью простила (хотя и не забыла) то, что в конечном счете было всего лишь еще одним, хотя и излишне бурным, признанием ее чар. А в четверг ей предстояло стать, тра-ля-ля, законной супругой мистера Стратта.

Все, а особенно мистер Джадд, лихорадочно предвкушали облегчение, которое принесет та минута, когда таинство брака возложит всю ответственность за эту косоглазенькую Елену только и исключительно на Тома Стратта. С ним, разумеется, ни о чем не советовались, и никакого участия в улаживании щекотливого дела он не принимал, хотя будущая теща и приказала ему пустить в ход все его скудное влияние на Лиззи, чтобы принудить ее согласиться на предложенные условия.

Все эти сведения мистер Перфлит почерпнул из прозрачного ручья приходских сплетен, несколько их исказившего. И теперь, сидя в удобном кресле перед раскрытой книгой и с легким щемлением под ложечкой ожидая появления Джорджи, он не читал, а раздумывал над последними событиями. Длинными пальцами он вяло постукивал по подлокотнику и напоминал слепок с бронзового Ришелье в церкви Сорбонны – только без эспаньолки и величавости.

Доводы против обременительных альянсов становились все неотразимее. Естественно, Человек с Тонким Умом и Чувствами никогда бы не опустился до бычьей грубости кузена. И все же вокруг ловушки, ловушки… Да, Джорджи – не Лиззи, бесспорно, бесспорно… Но под кожей сестры они. (Даже для Имперского Поэта метафора просто непристойная, подумал в сторону мистер Перфлит.) Странно, очень странно, продолжал он размышлять, насколько Секс в реальной жизни отличается от Секса в книгах. Принимая во внимание, как бессовестно женщины используют себя ради пошлейших материальных целей, не приходится удивляться тому, что столь чутко впечатлительный человек, как Пейре Видаль (на мгновение мистер Перфлит отождествил себя с Пейре Видалем), потерял рассудок и с такими неудобствами бегал по Провансу – местности жаркой и каменистой, – вообразив себя волком… или спасаясь от волка? Встать и уточнить эту деталь мистеру Перфлиту было лень. А соблазнители XVIII века? Казанова и герои эротических французских романов? Отъявленные врали! Собственный опыт мистера Перфлита свидетельствовал, что среди цветов обязательно прячется змея, а горечь обязательно отравит разгар восторгов. Женщины лишены чистоты намерений, присущей мужчинам. Ах, если бы… Но они либо обдают тебя презрением, как ничтожнейшую из игрушек; либо мерзко шантажируют – исподтишка и обиняками; либо навязывают тебе знаки внимания, которые обнажают интимную тайну перед всем светом и приводят к жутчайшим осложнениям; либо они настолько осторожны, что ты их вовсе не видишь; либо, как в данном случае, они не более и не менее как пытаются женить тебя на себе. Мистер Перфлит содрогнулся. Нет, быть холостяком крайне опасно! Нельзя ли вступить в фиктивный брак с какой-нибудь незадачливой особой женского пола, которая за небольшое вознаграждение (например, в пять фунтов) согласится затем исчезнуть навсегда? Ни в коем случае! Риск слишком велик. Мистер Перфлит вздохнул и подумал, что теперь вряд ли возможно принять, как в королевской Франции, сан аббата, не обрекая себя на гнусно аскетическую жизнь и стеснение свободы.