Исаак Башевис-Зингер - Семья Мускат

• Название: Семья Мускат
• Автор: Исаак Башевис-Зингер
• Издательство: Текст
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-7516-0678-7

Выдающийся писатель, лауреат Нобелевской премии Исаак Башевис Зингер посвятил роман «Семья Мускат» (1950) памяти своего старшего брата. Посвящение подчеркивает преемственность творческой эстафеты, — ведь именно Исроэл Йошуа Зингер своим знаменитым произведением «Братья Ашкенази» заложил основы еврейского семейного романа. В «Семье Мускат» изображена жизнь варшавских евреев на протяжении нескольких десятилетий — мы застаем многочисленное семейство в переломный момент, когда под влиянием обстоятельств начинается меняться отлаженное веками существование польских евреев, и прослеживаем его жизнь на протяжении десятилетий. Роман существует в двух версиях — идишской и английской, перевод которой мы и предлагаем читателю.

---

— Еле ноги унес, а? — сказал высокий еврей. — Благодари Бога.

Глава вторая

1

Из Белостока Аса-Гешл послал Адасе телеграмму, но уверенности в том, что она ее получит, у него не было. Он слышал, что в Польше письма и телеграммы задерживаются цензурой. И вот он стоит на Варшавском вокзале и смотрит по сторонам. По вагонам, вырывая друг у друга багаж, бегали носильщики в красных фуражках. В слепящем свете электрических фонарей тьма была еще более непроницаемой. В здании вокзала к охраняемым полицией билетным кассам протянулись длинные очереди. На полу с громким храпом спали солдаты в сапогах с подбитыми гвоздями подошвами. Другие солдаты пили в буфете пиво из глиняных кружек. Найти камеру хранения Асе-Гешлу удалось далеко не сразу. Сдав чемодан, он вышел из здания вокзала, полагая, что окажется на Маршалковской, однако попал в сквер с противоположной стороны. Выбравшись из сквера, он очутился среди несущихся со всех сторон дрожек, автомобилей, повозок. Он повернул направо и чуть не угодил под лошадь; в нос ударил терпкий запах лошадиного пота. Повернул налево, и его ослепил свет фар — автомобиль проехал совсем близко и обдал его запахом разогретого металла и бензина. Выбравшись наконец на Маршалковскую, он обнаружил, что улица буквально забита прохожими. Он остановился и перевел дух.

Да, вот она, Варшава!

Он поднял глаза на пылающее огнями небо. Чего он только не пережил — и казармы, и войну, и революцию, и голод, и тиф, и погромы, и аресты. И вот он снова в Варшаве, в городе, который соткал вокруг него таинственные сети любви, надежды и счастья, а затем выгнал его, подобно Асмодею, выгнавшему царя Соломона. Неужели ему еще нет и тридцати? Невозможно себе представить, что здесь, по этим улицам, ходят его мать, Дина, Абрам, Герц Яновер, Гина, Адаса. В Варшаве ли она? Где-то поблизости находится улица Сенная, где жила Аделе… И с ней — его ребенок, его, Асы-Гешла, сын, которого он никогда в глаза не видел. Господи! Он пустил корни в этом огромном городе; он был чьим-то отцом, чьим-то сыном, братом, мужем, возлюбленным, дядей! И никакому жалкому армейскому офицеришке не дано изменить этот факт, который стал теперь частью космической истории.

Аса-Гешл поспешил вперед, толком не зная, выйдет он на Крулевскую или на Мокотов. Навстречу, обдавая его духами, шли, пританцовывая, молодые женщины в разноцветных платьях и в шляпках с цветами. Студенты в фуражках с галунами шагали по три-четыре в ряд, занимая весь тротуар. Офицеры новой польской армии с длинными, болтающимися на поясе шашками отдавали друг другу честь. Из многочисленных кафе лилась музыка. В витринах стояли манекены. Аса-Гешл остановился под фонарем, достал записную книжку и пробежал глазами по стершимся от времени адресам. Заболела голова. Его охватило нетерпение.

На углу Крулевской, неподалеку от биржи, Аса-Гешл увидел небольшое кафе. Из-за дверей раздавались взволнованные голоса. Внутри, сидя за мраморными столами, о чем-то спорили, возбужденно жестикулируя, коммерсанты. Одни были в длиннополых еврейских лапсердаках, другие — в пиджаках; одни в мягких шляпах, другие — в твердых котелках; были среди них и чисто выбритые, и длиннобородые, и с маленькой бородкой. Многие пристально изучали, вставив в глаз монокль, бриллианты, которые передавались из рук в руки, да так быстро, что удивительно было, как это они не теряются. На напряженных лбах выступила испарина, глаза оживленно сверкали, в полумраке блестели золотые коронки. «Вот они, — подумалось окончательно сбитому с толку Асе-Гешлу, — знаменитые евреи со всего мира, денежные мешки, Ахашвероши! Как же они похожи на карикатуры, что рисуют на них антисемиты!» Он вошел в кафе и стал листать телефонную книгу. В голове у него созрел план действий. К матери он сейчас не поедет; Аделе не должна знать, что он вернулся. Первым делом он должен увидеть Адасу. Он листал страницы, но имя Фишла Кутнера отыскать не мог. Не может быть, чтобы у него не было телефона. И тут вдруг он обратил внимание, что имя Фишла Кутнера упоминается не один раз, а целых три; в телефонной книге были его домашний телефон, телефон в магазине и телефон в конторе. «Как же это я его пропустил?» Он вынул карандаш и записал домашний телефон. Потом поднял трубку, но вместо голоса оператора услышал два приглушенных женских голоса, которые о чем-то говорили в отдалении. Ему пришло в голову, что точно так же, должно быть, звучат голоса привидений. Наконец в трубке раздался голос оператора, и он назвал номер. Сердце учащенно забилось, в горле першило.

— Алло, кто говорит? — послышался высокий мужской голос.

— Это квартира Адасы Кутнер?

— Что вам угодно?

— Она может подойти к телефону?

— Ее… ее нет в городе. С кем я говорю?

— Я… один ее знакомый.

На противоположном конце провода помолчали, а затем Фишл (к телефону подошел он) повторил: «Ее нет в городе» — и повесил трубку.

Сообразив — увы, слишком поздно, — что надо было спросить, где она, Аса-Гешл двинулся, натыкаясь на столы, в сторону выхода. Итак, путь к Адасе был отрезан. Наверно, она где-то за городом. Последняя открытка, которую он от нее получил, шла полгода. В дверях кафе его остановил молодой человек с маленькой рыжей бородкой, в хасидской одежде.

— На обмен что-нибудь есть? — спросил он.

Аса-Гешл понял каждое слово в отдельности, но не общий смысл сказанного.

— Что вы имеете в виду?

— Деньги не хотите поменять? Доллары, фунты, кроны, марки. У меня вы получите больше, чем в банке.

— Простите, но у меня ничего нет. Я только что из России.

Молодой человек изучил его с ног до головы:

— Из страны большевиков, а?

— Да, оттуда.

— Плохо там дело, да?

— Да, неважно.

— Евреям не дают оставаться евреями?

— Все непросто.

— И здесь немногим лучше. У них ведь у всех на уме одно и то же: не дать нам, евреям, жить.

И с этими словами юный хасид повернулся и, поскрипывая своими тяжелыми сапогами, вразвалочку удалился.

2

Абрама дома не оказалось. К телефону подошла молодая женщина, говорила она по-польски.

— Можно узнать, кто звонит?

— Не думаю, что пани меня помнит. Меня не было в Варшаве несколько лет. Я — Аса-Гешл Баннет.

— Нет-нет, я вас помню. А я дочь Абрама, Стефа.

— Да, мы как-то встречались.

— Отца нет дома. Если он вам срочно нужен, могу дать другой номер телефона. Запишите? Он вас часто вспоминает.

— Спасибо. А у вас как дела?

— О, неплохо. Я, знаете ли, замужем. Вы будете жить в Варшаве?

— Пока да.

Аса-Гешл поблагодарил молодую женщину, повесил трубку и набрал номер, который дала ему Стефа. И вновь в трубке раздался женский голос — на этот раз постарше. Аса-Гешл слышал, как в комнате что-то обсуждают, о чем-то оживленно спорят. Доносились громкие голоса, смех. Наконец в телефон ворвался громоподобный голос Абрама, и Асе-Гешлу пришлось даже отвести трубку от уха — так громко тот говорил.

— Что?! Это ты?! — проревел Абрам. — Господи, неужели я и вправду вижу твое лицо — я хотел сказать, слышу твой голос? Слава Всевышнему, который воскрешает покойников. А у меня не было никаких сомнений, что тебя уже нет на этом свете. Был человек — и нет его. Сколько лет прошло — а от тебя ни слова. Кто-то, должно быть, потер волшебную лампу, не иначе! Где ты? Откуда говоришь? Где тебя черти носили? А я уж решил, что ты стал комиссаром и чекистом. Ну, чего ждешь? Почему не едешь? И почему молчишь? Представляю, какой переполох ты произведешь своим приездом.

— Я только что с поезда. Нахожусь в кафе на Крулевской.

— Ого, на черном рынке! А вещички где?

— Чемодан я оставил на вокзале.

— Ну, и что ж ты стоишь, как истукан? Хватай такси и приезжай. Если, конечно, у тебя на такси хватит. А нет — в трамвай садись. Я — на Свентокшиской, дом семь. Спросишь Иду Прагер, из студии. А впрочем, можешь и не спрашивать. Сам увидишь. Узнаешь по застекленной крыше. Кто дал тебе этот номер телефона?

— Твоя дочь Стефа.

— Этого не может быть. Неважно, приезжай. А как, черт возьми, ты нашел Стефу? Я и сам ее повсюду ищу. Вышла замуж и забыла, что когда-то у нее был отец. Какой же ты негодяй, что ни разу не написал. До революции, естественно.

— Почта не работала.

— Работала, еще как работала. С Адасой-то ты переписывался, черт бы тебя взял. Ну, что случилось, рассказывай. Большевиком, поди, стал?

— Пока еще нет.

— Ладно, хватит болтать, несись на всех парах.

Аса-Гешл вышел из кафе. Теперь идти стало легче. Спросив прохожего, в какую сторону ехать, он сел в трамвай и медленно поехал по Крулевской. Ворота, ведущие во двор дома на Свентокшиской, были не заперты. Аса-Гешл поднял голову, увидел свет под застекленной крышей и поднялся наверх. Стучать не пришлось; Абрам — высокий, широкоплечий, сутулый, борода с сединой, лицо багровое, точно обгорело на солнце, — стоял в дверях. Из-под кустистых бровей сверкали молодые черные глаза.