Артем Черников - Все как у людей

• Название: Все как у людей
• Автор: Артем Черников
• Жанр: Современная проза

Первая повесть эпохи протеста.

---

— Мужик, тебе эти электроды нужны?

Рабочий оторвался от своего занятия (он сосредоточенно курил) и посмотрел на Женю снизу вверх. Увидев над собой лицо съехавшего с катушек Адриано Челентано (а именно такой внешностью обладал Женя), рабочий крякнул, сплюнул и ответил хрипло:

— Да на х*я они мне?

Тогда Женя, довольный скромной победой, подобрал электроды, сунул их под мышку, ловко подхватил свои саквояжи и двинулся дальше. У него получилось пройти метров двести, прежде чем неожиданное препятствие преградило ему дорогу. Препятствием оказалась серая утепленная по последней полицейской моде спина мента. Женя попробовал отодвинуть препятствие, но спина не поддалась. Жене не осталось ничего, кроме как оглядеться по сторонам. Женя огляделся и увидел серые автозаки, резиновые дубинки и хмурые усталые лица полицейских. И тогда Женя прозрел.

После этого он взял правее, обогнул кордон, приблизился к серой стене музея Маяковского и, притаившись там, достал один из своих мобильников. Женя набрал одному ему известный номер и попросил соединить его с дежурным по городу.

— Здравствуйте, — сказал он девушке-оператору, — это говорит Евгений. Кто? Евгений Михайлович, гражданин Российской Федерации. Соедините меня, пожалуйста, с дежурным по городу. Что мне нужно? Мне нужно, чтобы меня соединили с дежурным по городу… вот ему-то я все и расскажу. По какому поводу? По очень простому поводу: меня сейчас арестуют, а я ничего противозаконного не делал… какая разница, почему арестуют? Я-то откуда знаю? В том-то и дело, что я ничего не сделал. Стою. Разговариваю с вами. Ничего не делаю. Соедините меня с дежурным. Сейчас меня арестуют, и тогда будет уже поздно! Алё, девушка, алё…

Женя услышал гудки отбоя, вздохнул, положил телефон в карман, а из кармана извлек другой телефон. В этот момент за его спиной властный голос произнес:

— Пройдемте.

— На каком основании вы меня задерживаете? — Возмутился Женя, оборачиваясь.

— Вам всё расскажут в ОВД. Не беспокойтесь. Пройдемте, гражданин.

— На каком основании…

— Двигай, я сказал.

Женю подхватили под локти, подвели к ближайшему автозаку и несколькими ловкими толчками запихнули в узкий дверной проем. Следующий час Женя проведет в бессмысленных переговорах одновременно по трем телефонам, за что и получит бессмертное прозвище — Радист. Так закончится история гражданина Российской Федерации Евгения Михайловича, и начнется тернистый и извилистый Путь Радиста, о котором отдельный рассказ.

Глава третья. Лубянка

Омоновцы выглядели как пришельцы. Они медленно и как-то не по-человечески нелепо двигались к нам мимо театра Калягина. Их тяжелые ботинки скользили по вечно зеленому газону, как будто не оставляя на нем ни следа. Черные стекла шлемов отражали ночные огни, и казалось, что под опущенными забралами скрыты странные, искаженные чуждой генетикой лица. Сходство с инопланетными захватчиками усиливалось еще и тем, что их расчет появился совершенно внезапно, из ниоткуда. Они спустились со своего космического корабля при помощи системы телепортации и теперь надвигались на нас в полном молчании широким мрачным фронтом.

— Что-то, — говорю, — стало холодать, не пора ли нам поддать?

— Да уж, — Илья тоже посмотрел на «инопланетян», — пожалуй, действительно пора.

— К-куда идем? — оживился Герман.

— На Никольской есть один неплохой бар, если помнишь…

Какое-то время нам пришлось двигаться вместе с толпой. Люди вокруг улыбались и весело переговаривались, время от времени что-то кричали. Не знаю, следовала ли толпа призыву Яшина или просто подчинялась сформулированным когда-то Конрадом Лоренцем принципам движения особи в стае: «не отдаляться от своего соседа, слишком к нему не приближаться и двигаться, куда хочешь». В общем, мы двигались куда хотели и оказались-таки на Лубянской площади.

Нам, благодаря моим настойчивым уверениям в том, что нужно держаться как можно дальше от скоплений граждан, удалось значительно опередить «веселую» толпу и прибыть на площадь Дзержинского так, как это ежедневно делают миллионы москвичей и гостей столицы. То есть совершенно беспрепятственно. В подземном переходе на улицу Никольская нас остановил патруль.

— Закрыт проход, — сказал строгий полицейский в очках.

— Так как же, — говорю, — нам на Никольскую попасть?

— Не мои проблемы, — вежливо ответил он и отвернулся, как бы намекая, что у него есть более важные дела.

Мы поднялись наверх, и тут Костя просто так, без всяких предупреждений, захотел в туалет.

— Далеко этот ваш бар? — спросил он, нервно оглядываясь по сторонам.

— Бар-то недалеко, да обходить придется чуть ли не через Рождественку. А чего ты?

— Ссать, — коротко ответил Костя, не переставая вертеть головой.

— Да ты что, — говорю, — удумал? Одни же менты кругом.

— Ладно, — Костя шагнул на проезжую часть, — подождите меня здесь, пожалуйста, я быстро.

Костя мгновенно, как он это умеет, исчез, а мы остались стоять на тротуаре. После этого мы не видели его пять дней.

Через десять минут после исчезновения Кости нас попросили куда-то пройти. В тот момент мы беседовали с каким-то алкашом, преподавателем филологии. Спокойные и уверенные полицейские подхватили нас под локти и затолкали в серый КамАЗ.

В автозаке оказалось темно и людно. Ощущение было странное — никогда еще я не находился в одном помещении с людьми, лиц которых невозможно разглядеть. Про собравшихся я знал лишь одно: где-то среди них находятся Илья и Герман. Через пару минут мы нашли друг друга по голосам и придвинулись поближе — у Ильи еще оставался коньяк.

Сколько человек набилось в наш отсек, определить не удавалось. Я слышал лишь голоса, почти сливавшиеся в гул, как в зале перед театральным представлением. Я знал, что рядом со мной живые люди, но, не имея возможности их увидеть, ощущал себя случайно забредшим в потусторонний мир. Правда, я сидел у входной решетчатой двери, так что омоновцы по другую от нее сторону немного смазывали это ощущение. Автозак был набит битком, и теперь они явно скучали без работы, как усердные лесорубы, неожиданно для самих себя спилившие последнее в мире дерево.

В общем, менты молчали, а арестованные, напротив, вовсю трепались. Кто-то жаловался, кто-то требовал, кто-то острил:

— Я не могу! Мне надо на учебу! Сколько они нас продержат, а?

— Девушка, это снова я! Срочно соедините меня с дежурным по городу! Меня арестовали, а ведь я предупреждал! Алё…

— Будет п-прикольно, если они нас сразу в Сибирь у-увезут. Говорят, там по-прежнему нужны о-образованные люди…

— Да нет, увезут куда-нибудь за МКАД и выбросят.

— С моста.

— Девушка, это снова я! Я требую, чтобы вы меня соединили с дежурным по городу! Не вешайте трубку, я не собираюсь объяснять все снова новой девушке! Алё…

— Блин, вырубите там кто-нибудь этого радиста. Достал уже.

Кто-то, будучи изрядно навеселе, говорил оживленно, как бы пытаясь в чем-то переубедить всех собравшихся:

— Нет, я вообще шел с презентации, т. е. с конференции! Набухался там в жопу! Шампанское с собой нес.

— Милостивый государь, — говорю в темноту, — а шампанское еще при вас?

— Не, бля, уже выкушали-с.

Через пару месяцев Юля Варенцова снимет про нас фильм, который будет называться «Белая гвардия» и который так и не попадет в телеэфир. В этом фильме будут такие слова: «Директор по развитию творческого центра Федор Николаев и представить не мог, что в тот день, пятого декабря, не вернется домой. Он шел с бизнес-конференции и увидел какое-то скопление людей…»

К слову сказать, я редко бываю самим собой. Всю жизнь я притворяюсь кем-то другим. Не кем-то конкретно, типа Брюса Уиллиса или, скажем, Майка Майерса. Нельзя сказать, что я играю какие-то конкретные роли, хотя и это бывает. Здесь дело в другом. Я как бы пытаюсь соответствовать некоему образу, возникновение которого в сознании окружающих для меня наиболее желательно. При этом на их мнение мне в известной степени плевать. Главное, чтобы оформился образ, и последовала соответствующая реакция. Так, к тридцати годам я прослыл хамом, романтиком, свиньей, честным парнем, треплом, циником, рассказчиком, ловеласом и, наконец, мудаком. Герман как-то пошутил, что у Тёмы, мол, нет собственной личности, а все, что мы таковой считаем, выдумано им самим. Герман-то думал, что это шутка…

Короче, образ политзаключенного мне сразу понравился. Видимо, во мне очнулся романтик — диссидентство, Бродский там, Солженицын, Довлатов, все дела… Ментам их собственный образ тоже пришелся по вкусу. Они, как и мы, были слегка возбуждены и время от времени даже перешучивались. Все правильно, думал я, одно ведь дело делаем: вы сажаете, мы сидим…