Болеслав Прус - Кукла

• Название: Кукла
• Автор: Болеслав Прус
• Жанр: Проза

---

Вокульский взглянул на старика, на его деревянную обувь, какую носили только самые бедные ремесленники, на его нищенскую обстановку и подумал: "Ведь этот человек мог бы иметь за свои изобретения миллионы! И все же он отказался от них во имя будущих, более совершенных человеческих поколений..." В эту минуту Гейст казался ему Моисеем, который ведет к обетованной земле еще не родившиеся поколения.

Но старый химик на этот раз не угадал мыслей Вокульского; он хмуро посмотрел на него и проговорил:

- Ну что, мсье Сюзэн, невеселое место, невеселый труд? Так я живу сорок лет. В эти приборы вложено уже несколько миллионов, а у их владельца нет возможности ни развлечься, ни нанять прислугу, а иной раз даже купить себе еды... Не для вас это занятие, - прибавил он, махнув рукой.

- Ошибаетесь, профессор, - возразил Вокульский. - Впрочем, в могиле ведь тоже не веселей...

- Да что могила! Вздор... сентиментальный вздор! - проворчал Гейст. - В природе нет ни могил, ни смерти; есть лишь различные формы существования: одни дают нам возможность быть химиками, а другие - только химическими препаратами. И вся мудрость заключается в том, чтобы не упустить подвернувшийся случай, не тратить времени на глупости и успеть что-то сделать.

- Я вас понимаю, - возразил Вокульский, - но... простите, профессор, ваши открытия так новы...

- И я вас понимаю, - перебил Гейст. - Мои открытия так новы, что вы считаете их шарлатанством!.. В этом отношении члены Академии оказались не умнее вас, вы попали в хорошее общество... Ах да! Вы хотели бы еще раз увидеть мои металлы, испытать их? Хорошо, очень хорошо...

Он подбежал к железному шкафу, отпер его каким-то весьма сложным способом и один за другим стал оттуда вытаскивать бруски металла: бруски тяжелее платины, бруски легче воды и, наконец, прозрачные... Вокульский осматривал их, взвешивал, разогревал, ковал, пропускал через них электрический ток, резал ножницами. На эти опыты ушло несколько часов; в конце концов он убедился что, по крайней мере с точки зрения физики, имеет дело с самыми настоящими металлами.

Закончив опыты, Вокульский в полном изнеможении упал в кресло. Гейст спрятал свои образцы, запер шкаф и спросил, посмеиваясь:

- Ну как, факты или обман чувств?

- Ничего не понимаю, - тихо ответил Вокульский, сжимая ладонями виски, - у меня голова идет кругом! Металл в три раза легче воды... Непостижимо!

- Или металл процентов на десять легче воздуха, а? - рассмеялся Гейст. - Удельный вес повергнут в прах... подорваны законы природы, а? Ха-ха! Чушь все это. Законы природы, насколько они нам известны, даже при моих открытиях останутся незыблемыми. Только расширятся наши знания о свойствах материи и о ее внутренней структуре; ну, и, конечно, расширятся возможности нашей техники.

- А удельный вес?

- Послушай меня, - перебил Гейст, - и ты сразу поймешь, в чем заключается суть моих открытий; хотя тут же сделаю оговорку, что повторить их самостоятельно тебе не удастся. Нет здесь ни чудес, ни жульничества: это вещи столь элементарные, что понять их мог бы даже школьник.

Он взял со стола шестигранник и протянул его Вокульскому:

- Видишь, вот шестигранный дециметр, отлитый из стали; возьми его в руки: сколько он весит?

- Килограммов восемь.

Гейст подал ему другой шестигранник того же размера и тоже стальной.

- А этот сколько весит?

- Ну, этот весит с полкилограмма... Но он полый, - возразил Вокульский.

- Прекрасно! А сколько весит вот эта шестигранная клетка из стальной проволоки? Вокульский взвесил ее на ладони.

- Наверное, граммов пятнадцать...

- Вот видишь, - перебил Гейст, - перед нами три шестигранника одного и того же размера, из одного и того же металла, однако они имеют различный вес. Почему же? Потому что в сплошном шестиграннике помещается наибольшее количество частиц стали, в полом - меньше, а в проволочном - еще меньше. Теперь представь себе, что мне удалось вместо сплошных частиц создать клеткообразные частицы тел, и ты поймешь секрет изобретения. Он состоит в изменении внутренней структуры материи, что для современной химии вовсе не новость. Ну, что?

- Когда я смотрю на образцы, я верю, - отвечал Вокульский, - когда я слушаю вас, то понимаю. Но как только я уйду отсюда... - И он беспомощно развел руками.

Гейст опять открыл шкаф, порылся там и, достав крошечный слиток, по цвету похожий на латунь, протянул его Вокульскому.

- Возьми, - сказал он, - и носи как амулет против сомнений в моем здравом рассудке или в моей правдивости. Металл этот раз в пять легче воды; он будет напоминать тебе о нашем знакомстве. К тому же, - добавил старик, засмеявшись, - он обладает большим достоинством: не боится действия никаких химических реагентов... И скорей рассыпется в прах, чем выдаст мою тайну... А сейчас, сударь мой, ступай домой, отдохни и пораздумай, что делать с собою.

- Я приду к вам, - чуть слышно сказал Вокульский.

- Нет еще, не сейчас! - возразил Гейст. - Ты еще не покончил своих счетов со светом, а у меня теперь хватит денег на несколько лет, поэтому я не тороплю тебя. Придешь, когда окончательно рассеются все твои иллюзии...

Старик нетерпеливо пожал ему руку и подтолкнул к дверям. На лестнице он еще раз попрощался и поспешил в лабораторию. Когда Вокульский спустился во двор, калитка была уже открыта; как только он вышел за ограду, она захлопнулась.

Вернувшись в город, Вокульский прежде всего купил золотой медальон, вложил в него кусочек нового металла и повесил на шею, как ладанку. Он хотел еще погулять, но почуствовал, что уличная толчея утомляет его, и пошел к себе.

- Зачем я возвращаюсь? - корил он себя. - Почему не иду к Гейсту работать?

Он сел в кресло и погрузился в воспоминания. Он видел магазин Гопфера, закусочную и посетителей, которые смеялись над ним; видел свой двигатель "перпетуум-мобиле" и модель воздушного шара, который он пытался сделать управляемым. Видел Касю Гопфер, которая сохла от любви к нему...

- За работу! Почему я не иду работать? Случайно взгляд его упал на стол, где лежал недавно купленный томик Мицкевича.

- Сколько раз я его читал! - вздохнул он, беря книгу.

Вокульский раскрыл книгу наугад и прочел:

Срываюсь и бегу, мой гнев кипит сильней,

В уме слагаю речь, она звучит сурово,

Звучит проклятием жестокости твоей.

Но увидал тебя - и все забыто снова,

И я спокоен вновь, я камня холодней,

А завтра - вновь горю и тщетно жажду слова.{69}

"Теперь уж я знаю, кто околдовал меня..." На глазах у него навернулись слезы, но он овладел собой и не дал им пролиться.

- Испортили вы мне жизнь... Отравили два поколения! - шептал он. - Вот последствия ваших сентиментальных взглядов на любовь...

Он захлопнул книгу и с такой силой швырнул ее в угол, что разлетелись страницы. Книжка ударилась о стену, упала на умывальник и с грустным шелестом соскользнула на пол.

"Поделом тебе! Там твое место! - думал Вокульский. - Кто рисовал мне любовь как священное таинство? Кто научил меня пренебрегать заурядными женщинами и искать недостижимый идеал?.. Любовь - радость мира, солнце жизни, веселая мелодия в пустыне, а ты что сделал из нее? скорбный алтарь, перед которым поют заупокойную над растоптанным человеческим сердцем!" Но тут перед ним встал вопрос:

"Да, поэзия отравила мне жизнь, но кто же отравил поэзию? Почему Мицкевич никогда не шутил и не смеялся, как французские стихотворцы, а умел лишь тосковать и отчаиваться?

Потому что он, как и я, любил девушку из аристократического рода, а она могла стать наградой не за разум, не за труд, не за самоотречение, даже не за гений, а... только за титул и богатство..."

- Бедный мученик! - прошептал Вокульский. - Ты отдал своему народу лучшее, чем обладал; и разве твоя вина, что, изливая перед ним свою душу, ты перелил в душу народа и страдания, на которые тебя обрекли? Это они виноваты и в твоих, и в моих, и в наших общих несчастьях...

Он встал с кресла и благоговейно собрал рассыпавшиеся листки.

"Мало того что они истерзали тебя, так ты еще должен отвечать за их пороки?.. Это их, их вина, что сердце твое не пело, а стонало, как надтреснутый колокол..."

Он лег на диван, размышляя все о том же:

"Удивительная страна, где исстари живут бок о бок два совершенно различных народа: аристократия и простой люд. Первый твердит, что он благородное растение, которое вправе высасывать соки из глины и навоза, а второй либо потакает этим диким притязаниям, либо не решается протестовать против вопиющего зла.

И все складывалось так, чтобы увековечить исключительное господство одного класса и принизить другой. Люди так свято уверовали в важность благородного происхождения, что дети ремесленников или купцов стали покупать гербы или ссылаться на принадлежность к обедневшему дворянскому роду.

Ни у кого не хватало смелости объявить себя детищем собственных заслуг, и даже я, глупец, за несколько сот рублей купил свидетельство о принадлежности к дворянскому сословию.