Болеслав Прус - Кукла

• Название: Кукла
• Автор: Болеслав Прус
• Жанр: Проза

---

Он дал волю воображению, и рядом с видением панны Изабеллы в объятиях Старского ему представилась стая запыхавшихся волков, гоняющихся по снегу за волчицей... И он был тоже среди них!..

Снова он почуствовал нестерпимую боль и в то же время отвращение и гадливость к самому себе.

- Как я был глуп и ничтожен!.. - воскликнул он, хлопнув себя по лбу. Столько видеть, столько слышать и все же пасть так низко... Я... я!.. соперничал со Старским и черт знает с кем еще!

На этот раз он смело вызвал в своей памяти образ панны Изабеллы; смело всматривался в ее точеные черты, пепельные волосы, в глаза, отливающие всеми цветами - от голубого до черного. И ему почудилось, что на ее лице, шее, плечах и груди пятнами выступили следы поцелуев Старского.

"Прав был Шуман, - подумал он, - я действительно выздоровел".

Однако понемногу гнев его остыл, и снова вкрались в сердце сожаление и тоска.

В следующие дни Вокульский уже ничего не читал. Он вел оживленную переписку с Сузиным и много размышлял.

Размышлял о том, что теперь, проведя около двух месяцев взаперти в своем кабинете, он перестал быть человеком и уподобился до известной степени устрице, которая, сидя на одном месте, потребляет без разбора все, что подсунет ей случай.

А ему что дал случай?

Сначала книги; одни открыли ему, что он Дон-Кихот, а другие пробудили в нем влечение к миру чудес, где люди обладают властью над силами природы.

Теперь его не прельщала уже роль Дон-Кихота, ему захотелось обладать властью над силами природы.

По очереди забегали к нему Шлангбаум и Шуман, и от них он узнал, что две еврейские партии ведут между собою борьбу за руководящую роль в Обществе после его ухода. Во всей стране не было никого, кто способен был осуществлять и развивать его замыслы, - никого, кроме евреев, а те выступали во всеоружии кастового нахальства, пронырливости и бессердечия, да еще убеждали его в том, будто его упадок, а их торжество послужат на пользу родине...

И его охватило такое отвращение к торговле, коммерческим обществам и всяким прибылям, что он сам себе удивлялся: как он мог почти два года заниматься подобными делами?

"Я добивался богатства ради нее... - думал он. - Торговля... Я и торговля!.. И это я нажил свыше полумиллиона рублей за два года, связывался с дельцами, ставил на карту свой труд и жизнь... И выиграл... Да, выиграл. Разве я не понимал, я, идеалист, ученый, что трудом не заработаешь полмиллиона даже за целую жизнь, за три жизни!.. Хорошо, хоть одно утешение оставили мне эти шулерские махинации - сознание, что я не воровал и не жульничал... Видно, бог дураков любит..."

Потом случай (опять случай!) принес ему письмо из Парижа о смерти Ставского, с тех пор мысль о Ставской всякий раз напоминала ему о Гейсте.

"Говоря по правде, я должен бы вернуть обществу этот шулерский выигрыш. Бедность и темнота у нас страшные, и именно эти бедные и темные люди, как человеческий материал, наиболее достойны уважения... А для этого единственный способ - жениться на Ставской. Она, несомненно, не только бы не противилась, но, напротив, всей душой поддерживала бы мои намерения. Ей самой пришлось испытать и тяжелую трудовую жизнь, и бедность, и она поистине великодушна..." Так рассуждал Вокульский, но чуствовал совсем иное: презрение к людям, которых хотел осчастливить. Он чуствовал, что пессимизм Шумана не только поколебал в нем страсть к панне Изабелле, но и отравил его самого. Ему трудно было отделаться от въевшихся в душу слов, что человеческий род состоит либо из кур, зазывающих петуха, либо из волков, гоняющихся за волчицей, и что, куда ни посмотришь, девять шансов против одного, что наткнешься на зверя, а не на человека.

- Черт бы его побрал вместе с его лечением! - проворчал Вокульский. И задумался над тем, что говорил Шуман.

Три человека различали в людском роде звериные черты: он сам, Гейст и Шуман. Но он считал, что звери в человеческом образе являются исключением, а человечество в целом состоит из положительных единиц. Гейст утверждал обратное, - для него человеческая толпа была стадом скотов, а отдельные положительные индивиды являлись исключением; однако Гейст верил, что со временем число хороших людей увеличится и они начнут управлять миром, потому-то он десятки лет работал над открытием, которое должно было способствовать этому торжеству. Шуман также утверждал, что огромное большинство людей - звери, но не верил в лучшее будущее и другим не внушал подобной надежды. Он навеки обрекал человеческий род на скотское состояние, причем евреям все же была предназначена почетная роль щук среди карасей.

"Хороша философия", - думал Вокульский.

Однако сам чуствовал, что в его истерзанной душе, словно на свежевспаханном поле, шумановский пессимизм быстро пускает корни. Он замечал, что в нем угасает не только любовь, но и возмущение против панны Изабеллы. Ибо, поскольку весь мир состоит из скотов, нет смысла ни влюбляться в них, ни сердиться, если кто-нибудь оказался скотом, не лучшим и, наверное, не худшим, чем все остальные.

"Дьявольское лечение! - повторял он. - Но, впрочем, может быть, самое радикальное!.. Я катастрофически обанкротился со своими воззрениями; но кто поручится, что и Гейст не ошибается в своих, что не окажется прав Шуман? Жецкий - тварь, Ставская - тварь, Гейст - тварь, я сам - тварь... Идеалы это размалеванные ясли, а в них намалеванная трава, которая никого не насытит. Итак, к чему жертвовать собою, к чему влюбляться? Нужно просто вылечиться, а потом поочередно потчевать себя сочным мясом и красивыми женщинами, запивая то и другое душистым винцом... Иногда что-нибудь почитать или куда-нибудь съездить, послушать концерт - и так дотянуть до старости!"

За неделю до заседания, которое должно было решить судьбу торгового общества, к Вокульскому зачастили с визитами. Приходили купцы, аристократы, юристы, и все заклинали его не покидать председательский пост и не подвергать опасности организацию, созданную им самим. Вокульский принимал посетителей с таким холодным равнодушием, что у них отпадала охота излагать свои аргументы; он говорил, что устал, болен и потому вынужден выйти из Общества.

Посетители уходили, потеряв надежду, но каждый признавал, что, по-видимому, Вокульский действительно тяжело болен. Он исхудал, отвечал немногословно и резко, а глаза его лихорадочно горели.

- Надорвался от жадности! - говорили купцы.

За несколько дней до окончательного срока Вокульский вызвал своего поверенного и просил его сообщить компаньонам, что, согласно заключенному с ними договору, он изымает свою долю капитала и выбывает из членов Общества. Остальные могут сделать то же самое.

- А деньги? - спросил поверенный.

- Для них уже приготовлены в банке, а у меня свои расчеты с Сузиным.

Поверенный ушел в подавленном состоянии. В тот же день к Вокульскому приехал князь.

- Что я слышу! - начал он, пожимая Вокульскому руку. - Ваш поверенный держится так, словно вы и вправду собираетесь нас покинуть.

- А вы, князь, думали, я шучу?

- Да нет... Просто, я думаю, вы заметили какую-то несообразность в нашем договоре и...

- И торгуюсь, чтобы вынудить вас подписать другой, в силу которого ваши проценты уменьшатся, а мои прибыли возрастут?.. - подхватил Вокульский. Нет, князь, я отстраняюсь совершенно серьезно.

- Значит, вы подводите своих компаньонов?

- Почему? Вы сами, господа, заключили со мной соглашение только на год, и сами же требовали такого ведения дела, чтобы в течение месяца по расторжении договора каждый из членов мог изъять свой капитал. Таково было ваше настойчивое требование. Я же отступаю от договора только в том, что возвращу деньги не через месяц, а через час после ликвидации Общества.

Князь упал в кресло.

- Общество останется, но вместо вас в него войдут иудеи... - тихо сказал он.

- Это уж зависит от вас.

- Евреи в нашем Обществе! - вздохнул князь. - Они, чего доброго, даже на заседаниях будут говорить по-еврейски... несчастная наша отчизна! Несчастный язык!

- Ничего страшного, - заметил Вокульский. - Большинство наших компаньонов обычно разговаривали на заседаниях по-французски, и с языком ничего не случилось; так не повредят ему, наверное, и несколько слов по-еврейски.

Князь покраснел.

- Да ведь иудеи, почтеннейший... чуждая раса!.. А как раз сейчас все так восстановлены против них...

- Это ничего не значит. Впрочем, кто вам мешает собрать нужные капиталы, как это сделали евреи, и доверить их не Шлангбауму, а кому-нибудь из купцов христиан?

- Мы не знаем такого, который заслуживал бы доверия.

- А Шлангбаума вы знаете?

- Кроме того, у нас нет достаточно способных людей. Все это приказчики, а не финансисты...

- А я чем был? Тоже приказчиком и даже прислуживал в ресторане, а все же Общество приносило обещанные прибыли.

- Вы исключение...

- Откуда вы знаете, что нет еще таких же исключений за прилавками и в погребках? Поищите.