Ян Потоцкий - Рукопись, найденная в Сарагосе

• Название: Рукопись, найденная в Сарагосе
• Автор: Ян Потоцкий
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1968

JAN POTOCKI Rękopis znaleziony w Saragossie

При жизни Яна Потоцкого (1761–1815) из его романа публиковались только обширные фрагменты на французском языке (1804, 1813–1814), на котором был написан роман.

В 1847 г. Карл Эдмунд Хоецкий (псевдоним — Шарль Эдмон), располагавший французскими рукописями Потоцкого, завершил перевод всего романа на польский язык и опубликовал его в Лейпциге. Французский оригинал всей книги утрачен; в Краковском воеводском архиве на Вавеле сохранился лишь чистовой автограф 31–40 “дней”. Он был использован Лешеком Кукульским, подготовившим польское издание с учетом многочисленных источников, в том числе первых французских публикаций. Таким образом, издание Л. Кукульского, положенное в основу русского перевода, дает заведомо контаминированный текст.

---

Наконец, царица вернулась в Александрию, а между тем Цезарь был убит и гражданская война вспыхнула во всех провинциях Империи. С тех пор Клеопатра мрачнела с каждым днем, часто задумывалась; окружающие её поняли, что она возымела намерение сочетаться браком с Антонием и стать повелительницей Рима.

Однажды утром дед мой отправился к царице и показал ей драгоценности, только что привезенные из Индии. Она очень обрадовалась им, превозносила вкус моего деда, его рвение в исполнении обязанностей и прибавила:

— Дорогой Гискиас, вот бананы, доставленные из Индии теми же самыми купцами из Серендиба,[149] от которых ты получил драгоценности.

Отнеси эти плоды моему молодому супругу и скажи, чтобы он съел их тут же, во имя любви, какую он ко мне питает.

Дед мой исполнил это поручение, и молодой царь сказал ему:

— Так как царица заклинает меня любовью, которую я к ней питаю, чтобы я тут же съел эти плоды, я хочу, чтобы ты был свидетелем, что я ни одним из них не пренебрег.

Но едва он съел три банана, как черты его внезапно болезненно исказились, он закатил глаза, испустил ужасный крик и, бездыханный, упал наземь. Дед мой понял, что его использовали как орудие гнусного преступления. Он вернулся домой, разодрал свои одежды, облекся во вретище и посыпал пеплом главу.

Шесть недель спустя царица послала за ним и сказала:

— Тебе, конечно, известно, что Октавиан, Антоний и Лепид[150] раз делили между собой Римскую Империю. Дорогой мой Антоний получил в этом разделе Восток, и вот я хотела бы встретить нового повелителя в Киликии. Поэтому повелеваю тебе, чтобы ты приказал соорудить корабль, подобный створчатой раковине, и выложить его как внутри, так и снаружи перламутром. Палуба должна быть обтянута тончайшей золотой сеткой, сквозь которую я могла бы быть видимой, когда предстану в образе Венеры, окруженной грациями и амурами. А теперь иди и постарайся выполнить мои приказания и повеления со всей присущей тебе понятливостью.

Мой дед пал к ногам царицы, говоря:

— Госпожа, благоволи рассудить, что я иудей и что всё, что касается греческих богов, для меня кощунство, которого я никоим образом не могу допустить.

— Понимаю, — ответила царица, — тебе жаль моего молодого супруга.

Горе твоё справедливо, и я разделяю его больше, чем могла бы предполагать. Я вижу, Гискиас, что ты не создан для жизни при дворе, и освобождаю тебя от выполнения обязанностей, которые доселе были на тебя возложены.

Дед не заставил дважды повторять эти слова, вернулся к себе домой, собрал свои пожитки и удалился в свой маленький домик на берегу Мареотийского озера. Там он ревностно занялся приведением в порядок своих дел, собираясь непременно переселиться в Иерусалим. Он жил в величайшем уединении и не принимал никого из прежних своих знакомых, принадлежащих к придворным, за исключением одного — музыканта Деллия, с которым его всегда связывала истинная дружба.

Тем временем Клеопатра, приказав построить именно такой корабль, о каком говорила, высадилась в Киликии, жители коей и в самом деле приняли её за Венеру; Марк Антоний же, находя, что они не вполне обманываются, отплыл с ней в Египет, где союз их был освящен с неописуемым великолепием.

Когда вечный странник Агасфер дошел до этого места своего повествования, каббалист сказал ему:

— Ну, на сегодня этого достаточно, друг мой, мы как раз прибываем на ночлег. Ты проведешь эту ночь, кружа около той горы, а завтра вновь присоединишься к нам. Что же касается того, что я хотел тебе сказать, откладываю это на более позднее время.

Агасфер метнул ужасный взор на каббалиста и исчез в ближайшем ущелье.

День двадцать второй

Мы тронулись в путь довольно рано и, проехав около двух миль, увидели Агасфера, который, не заставляя повторять себе приказания, втиснулся между моим конем и мулом Веласкеса и начал такими словами:

Продолжение истории вечного странника Агасфера

Клеопатра, расставшись с Антонием, поняла, что для того, чтобы сохранить его сердце, ей подобает скорее играть роль Фрины, нежели Артемизии[151] ведь женщина эта с волшебной легкостью переходила от роли кокетки и прелестницы к роли нежной и даже верной супруги. Она знала, что Антоний со страстью предается наслаждениям; поэтому она старалась накрепко привязать его к себе с помощью неисчерпаемых ухищрений женского кокетства.

Двор стремился подражать царственной чете, город подражал двору, а затем вся страна стала подражать городу, так что вскоре Египет стал являть собой зрелище всеобщего разврата и распутства. Бесстыдство это затронуло даже некоторые еврейские общины.

Дед мой давно уже переехал бы в Иерусалим, но парфяне[152] как раз взяли приступом город и выгнали Ирода,[153] внука Антипы, которого позднее Марк Антоний поставил царем иудейским. Дед мой, вынужденный оставаться в Египте, сам не знал, где ему укрыться, ибо озеро Мареотис, усеянное легкими челнами, и днем и ночью представляло собой необыкновенно соблазнительное и развращающее зрелище. Наконец, выйдя из терпения, он велел замуровать окна, выходящие на озеро, и заперся у себя со своей женой Мелеей и сыном, которого он назвал Мардохеем. Двери его дома отворялись только для верного друга Деллия. Так прошло несколько лет, во время которых Ирод был провозглашен царем иудейским, и мой дед вновь вернулся к былому своему намерению поселиться в Иерусалиме.

Однажды Деллий пришел к моему деду и сказал:

— Дорогой друг, Антоний и Клеопатра посылают меня в Иерусалим, вот я и пришел спросить тебя, не хочешь ли ты дать мне какие-нибудь поручения. Притом прошу тебя дать мне письмо к твоему тестю Гиллелю; я желал бы быть его гостем, хотя убежден, что меня захотят удержать при дворе и не позволят, чтобы я поселился у частного лица.

Мой дед, видя человека, едущего в Иерусалим, залился горькими слезами. Он дал Деллию письмо к своему тестю и доверил ему двадцать тысяч дариков,[154] которые предназначал на покупку великолепнейшего во всем городе дома.

Три недели спустя Деллий вернулся и сразу же дал знать о себе моему деду, предупреждая его, что из-за важных придворных дел он сможет посетить его только через пять дней. По прошествии этого времени он явился и сказал:

— Прежде всего вручаю тебе контракт на покупку великолепного дома, который я приобрел у твоего собственного тестя. Судьи снабдили эту бумагу своими печатями, и в этом смысле ты можешь быть совершенно спокоен. А вот письмо от самого Гиллеля, который будет жить в доме до самой минуты твоего прибытия и за это время внесет тебе всю плату, как положено постояльцу. Что до подробностей моего путешествия, то признаюсь, что я необычайно доволен им. Ирода не было в Иерусалиме, я застал только его тещу, Александру, которая позволила мне отужинать со своими детьми — Мариамной, супругой Ирода, и юным Аристобулом,[155] которого прочили в первосвященники, но который вынужден был уступить место какому-то человеку низкого рода. Не могу тебе выразить, до какой степени я был пленен красотой Мариамны и Аристобула, который выглядит как полубог, сходящий на землю. Вообрази себе голову прекраснейшей женщины на плечах великолепно сложенного мужчины. Со времени моего возвращения я говорю только о них, и потому Антоний намеревается призвать их к своему двору.

— Конечно, — сказала ему Клеопатра, — советую тебе это сделать: привези сюда жену царя иудейского и назавтра парфяне расположатся в самом сердце римских провинций.

— В таком случае, — возразил ей Антоний, — давай пошлем по крайней мере за её братом. Если правда, что юноша этот столь привлекателен, мы сделаем его нашим виночерпием. Ты знаешь, что я не терплю около себя невольников и предпочитаю, чтобы мои приближенные принадлежали к первейшим римским семействам, если уж не хватает сыновей варварских царей.

— Ничего не могу возразить на это, — ответила Клеопатра, — давай пошлем за Аристобулом.

— Боже Израиля и Иакова, — возопил мой дед, — верить ли мне своим ушам? Асмонеец — истый Маккавей, преемник Аарона[156] — виночерпием у Антония, необрезанного, предающегося распутству всякого рода? О Деллий, я слишком долго жил на свете; разорву платье своё, оденусь в рубище и посыплю пеплом главу свою.

Дед мой сделал, как сказал. Заперся у себя, оплакивая несчастья Сиона[157] и питаясь одними только слезами своими. Он, конечно, пал бы под тяжестью этих ударов, если бы спустя несколько недель Деллий снова не постучался у его дверей, говоря:

— Аристобул уже не будет прислужником Антония, Ирод посвятил его в первосвященники.

Дед мой тут же отворил двери, обрадованный этой новостью, и вновь вернулся к прежнему образу жизни.

Вскоре Антоний выехал в Армению[158] вместе с Клеопатрой; царица отправилась в это путешествие, надеясь, что оно поможет ей овладеть Каменистой Аравией и Иудеей. Деллий и в этом странствии также был среди её свиты и по возвращении рассказывал моему деду все подробности странствия. Ирод приказал заключить Александру в её дворце за то, что она хотела бежать вместе со своим сыном к Клеопатре, которая жаждала познакомиться с красавцем-первосвященником. Некий Кубион раскрыл этот замысел, и Ирод приказал утопить Аристобула во время купанья. Клеопатра добивалась отмщения, но Антоний отвечал, что каждый царь — хозяин в своём доме. Однако для успокоения Клеопатры он даровал ей несколько городов, принадлежащих Ироду.