Бруно Шульц - Трактат о манекенах

• Название: Трактат о манекенах
• Автор: Бруно Шульц
• Издательство: ИНАПРЕСС
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-87135-099-2

Бруно Шульц — выдающийся польский писатель, классик литературы XX века, погибший во время Второй мировой войны, предстает в «Трактате о манекенах» блистательным стилистом, новатором, тонким психологом, проникновенным созерцателем и глубоким философом.

Интимный мир человека, увиденный писателем, насыщенный переживаниями прелести бытия и ревностью по уходящему времени, преображается Бруно Шульцем в чудесный космос, наделяется вневременными координатами и светозарной силой.

Книга составлена и переведена Леонидом Цывьяном, известным переводчиком, награжденным орденом «За заслуги перед Польской культурой».

В «Трактате о манекенах» впервые представлена вся художественная проза писателя.

---

Каков смысл этого универсального разрушения иллюзии действительности, сказать не смогу. Утверждаю только, что она была бы невыносима, не компенсируйся она в некоем другом измерении. Каким-то образом мы получаем глубокое удовлетворение от этого разрежения ткани действительности, мы заинтересованы в подобном банкротстве реальности.

Говорят о деструктивной тенденции этой книги. Быть может, с точки зрения определенных установленных ценностей так оно и есть. Но искусство оперирует в донравственной глубине, в точке, где ценности пребывают всего лишь in statu nascendi[19].

Искусство как спонтанное выражение жизни ставит задания этике — а не наоборот. Если бы искусство должно было только подтверждать то, что уже установлено, в нем не было бы необходимости. Его роль — быть зондом, который опускают в безымянное. Художник — это прибор, регистрирующий процессы в глубине, где создается значение.

Деструкция, разрушение? Но сам факт, что содержание это стало произведением искусства, означает, что мы признаем и принимаем его, что наши стихийные глубины высказались за него.

К какому жанру относятся «Коричные лавочки»? Как их классифицировать? Я считаю «Лавочки» автобиографической повестью. И не только потому, что написана она от первого лица и в ней можно отыскать определенные события и переживания из детских лет автора. Это автобиография, или, скорей, духовная генеалогия, генеалогия kat’ exochen[20], поскольку доводит духовную родословную вплоть до той глубины, где она теряется в мифологической неопределенности. Я всегда чувствовал, что корни индивидуального духа, если идти по ним достаточно далеко вглубь, теряются в каких-то мифических праглубинах. Это последнее дно, за которое уже не выйти.

Великолепную художественную реализацию этой мысли позже я обнаружил в «Истории Иакова» Т. Манна, где она осуществлена с монументальным размахом. Манн показывает, что на дне всех событий людской истории, если очистить их от шелухи времени и множественности, обнаруживаются определенные прасхемы, «истории», на которых эти события формируются с бесчисленной повторяемостью. У Манна это библейские истории, предвечные мифы Вавилонии и Египта. Я же старался в своих куда более скромных масштабах отыскать собственную, личную мифологию, собственные «истории», собственную мифическую родословную. Так же, как древние вели происхождение своих родоначальников от мифологических браков с богами, я попытался установить для себя некое мифическое поколение пращуров, фиктивное родство, из которого я вывожу свои подлинное родословие.

Насколько «истории» эти правдивы, показывает мой образ жизни, моя специфическая судьба. Доминантой этой судьбы является глубокое одиночество, отрешенность от обыденной жизни.

Одиночество является тем реагентом, который доводит реальность до брожения, до выпадения в осадок фигур и красок.

1936

Письмо Анне Плоцкер-Цвиллих

Дорогая пани Аня!

Ничем не могу оправдать промедления, допущенного мной между получением Вашего письма и ответом. Думается, я не чувствовал в себе силы, чтобы развязать узел недоразумения, в котором — как мне показалось — Вы запутались, и мне хотелось отложить этот труд. Мне представляется, что реализм как исключительная тенденция копирования действительности — фикция. Не было никогда такого. Реализм стал кошмаром и пугалом не-реалистов, подлинным средневековым дьяволом, что яркими красками рисуется на всех стенах. Я предложил бы [воспользоваться] для определения реализма чисто негативным термином: это метод, который пытается поместить свои средства в границах определенных условностей, постановляет не разрушать некой условности, которую мы именуем действительностью, либо здравым смыслом, либо правдоподобием. В пределах этих границ у него остается достаточно широкий диапазон средств; насколько широкий, доказывает Манн, который исчерпывает все сферы, все геенны, не нарушая реалистической условности. Манн или Достоевский (перечитайте его «Двойника» или «Карамазовых») доказывают, сколь мало зависит от преодоления или сохранения линии реализма, что это вопрос просто-напросто жеста, позы, стиля. Если же мы хотим понимать под реализмом определенную приятность, обыденность описываемой действительности, то эти авторы являются категорическим опровержением подобного определения. С другой стороны, преодолением реалистической условности битва еще не выиграна. Само по себе преодоление реализма никакая не заслуга — все зависит от того, что достигнуто этим. Сознательное и целенаправленное нарушение реализма открыло определенные новые возможности, но не стоит обольщаться тем, будто владение подобным трюком освобождает нас от обязанности давать богатство содержания, представлять собственный мир. Ни один, даже самый гениальный метод не заменит усилий по созданию собственного содержания. Я как раз опасаюсь, что Вы стоите на дороге оппозиции, отрицания, что вместо того чтобы создавать что-то самой, Вы выискиваете, чего этот враг-дьявол не сделал, и что выискивание грехов и ошибок реализма мешает Вам в создании собственной позитивной продукции. Вы прекрасно знаете, что я ценю Ваше творчество и верю в Ваши возможности, и именно потому опасаюсь, что Вы замещаете собственное творчество, собственную работу — критикой реализма. Нереалистические методы уже завоевали себе право гражданства, им уже нет необходимости бороться за свое существование, за свой кредит. Им лишь следует доказать в своей сфере то, что реализм доказал в своей. И это будет наилучшим их оправданием. Те вещи, которые Вы мне читали, мне очень понравились. Мне хотелось бы, чтобы Вы набрались смелости, размаха для охвата более широких тем, для обработки с помощью этого метода больших масс Вашего внутреннего мира. В сфере творчества одна лишь правота не спасает. Я опасаюсь, что, достигнув верного и истинного постижения проблемы, Вы получили такую большую дозу удовлетворения, что потребность создавать что-то самой уснула.

Что касается анализа Манна, возможно, Вы частично и правы. Манн, быть может, не дает той конденсации восприятия, но зато многократно компенсирует это широтой и богатством своего мира.

Ни за что на свете я не хотел бы обескуражить Вас, однако не могу способствовать Вам в том, что считаю ошибочным. И тот факт, что я полемизирую с Вами, должен стать для Вас доказательством, как серьезно я к Вам отношусь. Я высоко ценю Ваши способности как живописца хотя в то же время осознаю собственную некомпетентность. В вопросах же литературных я дерзко считаю себя достаточно компетентным, что, кстати, подтверждаете и Вы — обращаясь ко мне с этими проблемами.

Мне чрезвычайно интересно, что Вы написали. Когда я смогу это прочитать? <…>

Бруно Шульц

6 XI 1941

Анна Плоцкер (по мужу Цвиллих) (1915–1941) — молодая художница, выпускница Академии Художеств в Варшаве, в 1940 г. приехала в Борислав. В ноябре 1941 г. Анна Плоцкер-Цвиллих и вся ее семья были уничтожены в Бориславе фашистской украинской милицией во время массового еврейского погрома в этом городе.

Бруно Шульц ( биографическая справка )

Бруно Шульц родился в 1892 г. в г. Дрогобыче (тогда — Австро-Венгрия, затем — Польша, СССР, ныне — независимая Украина), где прожил до дня своей гибели практически безвыездно, если не считать годов учебы, кратких и редких наездов в Варшаву да трехнедельной поездки в Париж, которую он смог позволить себе, когда к нему пришла писательская слава. Его отец Якуб (Иаков) Шульц, торговец мануфактурой, держал магазин в Дрогобыче. В 1915 г. после длительной болезни он умер, торговое дело, верней, то, что от него осталось, пришлось ликвидировать, и семья оказалась практически без средств. Впоследствии Иаков Шульц предстанет в мифологической саге, которую писал его сын, «великим ересиархом», «престидижитатором фантазии», терпящим постоянные поражения от служанки Адели, олицетворения женственности и здравого смысла.

После смерти отца Бруно Шульцу пришлось бросить учебу в Венской академии художеств и зарабатывать на жизнь. В 1924 г. он получает должность учителя рисования и ручного труда в Дрогобычской гимназии и будет исполнять ее почти семнадцать лет — до дня, когда в Дрогобыч войдут немцы. Он не мог отказаться от скудного учительского жалования, надо было содержать находящихся на его иждивении мать и вдовую сестру с двумя детьми.

Бруно Шульц был незаурядным художником экспрессионистского толка, и об этом свидетельствуют сохранившиеся графические работы; его графику высоко ценил С. И. Виткевич (Виткацы), художник и драматург, один из первых зачинателей театра абсурда.

Как писатель Бруно Шульц дебютировал в 1934 г. сборником рассказов «Коричные лавочки», вышедшем в одном из крупнейших варшавских издательств (правда, издатель надул его, не заплатил гонорара). Рассказы, вошедшие в книгу, первоначально писались как постскриптумы, приложения к письмам к львовской художнице и писательнице Деборе Фогель, с которой Шульц был дружен и состоял в длительной переписке. (Кстати сказать, ее книжка стихов, вышедшая в 1934 г., называлась «Манекены».) Дебора Фогель, что называется, свела Шульца с писательницей Зофьей Налковской, и та, прочитав небольшой фрагмент рукописи, пришла в подлинный восторг и рекомендовала книгу издателю. Книгу высоко оценили Ю. Тувим, В. Гомбрович, Т. Бжеза. Виткацы называл прозу Шульца гениальной. В 1935 г. «Коричные лавочки» были выдвинуты на премию газеты «Вядомосци литерацке».