Ольга Агурбаш - Первая жена (сборник)

• Название: Первая жена (сборник)
• Автор: Ольга Агурбаш
• Жанр: Русское современное

Они представлялись идеальной семьей, эталоном. Более двадцати лет длилось их счастье, пока, словно гром среди ясного неба, не прогремело слово «развод»… Он влюбился. Не захотел сопротивляться свежему чувству. Он потерял голову! Целыми вечерами разговаривал он со своей возлюбленной по телефону, не обращая внимания на потухший взор жены. Он спровоцировал семейный конфликт, и разлад, и раздор, и развод.

Но будет ли он счастлив с новой женой? Сложатся ли их отношения идеально? И не наступит ли он на те же грабли?

---

Еще надо сказать, что большая роль в спектакле уделялась свету: в начале спектакля – ярко-белый, абсолютно безупречный, символизирующий чистоту и безмятежность. Притом не обжигающий, а именно безоблачно-теплый, доведенный до небывалой яркости и белизны. Потом будут и сумерки, и полумрак, и ночные сцены с одиноко-тусклой настольной лампой.

А в конце… В конце обычный дневной свет, привычные слова, какие-то обыденные и даже, казалось бы, банальные… Но за всей этой кажущейся привычностью и простотой – такая тоска, такой затаенный крик недолюбленной души, что невозможно даже представить, чем такое закончится. А оно и кончается ничем. Ничем и всем одновременно. Никто ничего не меняет в своей жизни: как жили эти двое, так и продолжают. Как ждали писем, так и ждут. Как любили исподволь, скрытно, полузаконно, так и любят. Чем закончить? Вроде бы и развития событий особого нет, а так цепляет за душу, что стоит ком в горле: ни проглотить его, ни выплакать.

Да и музыка тоже… Как отдельное действующее лицо. На протяжении всего действа французский шансонье хриплым, низким голосом даже не поет… То ли молится, то ли рыдает… Рвет душу, одним словом. И себе, и слушателям…

Не занятые в спектакле актеры, присутствующие на репетициях, уходили потрясенные, хотя сами не в силах были понять, а что же такого уж особенного происходит на сцене? Почему так щемит загрудинное пространство, почему грусть не отпускает потом долго-долго? А просто на сцене показывали любовь. Только и всего.

Майя предложила Андрею Григорьевичу включить в спектакль пару своих стихотворений, которые героиня пишет своему мужчине. Режиссер обещал подумать: и так спектакль получается сильный. Стоит ли перегружать его поэзией? Думал, сомневался и все-таки согласился. Придумал так: на излете спектакля, в финале, когда уже действие закончено, звучат стихи. Уже и свет в зале медленно зажигается, уже и все действующие лица произнесли заключительные слова, а главный герой, хватаясь за голову и глотая слезы, перечитывает поэтические строки, присланные ему любимой женщиной.

Ты был со мной. Неважно сколько,

Уже не помню,

Но ты был.

Сказать, что без тебя мне больно?

Сказать: не верю, что забыл.

К чему слова? Пустые звуки!

Скажи, ты тоже плохо спишь?

Скажи: тебе знакомы муки

Истосковавшейся души?

Увидеться? Опять обняться?

Прижаться, будто навсегда?

И прошептать: «Прошу, останься!»

Нет, невозможно, господа!

Уж лучше так, как есть…

Так надо…

Не изломав ничьей судьбы,

Потоки писем, как отрада

Предавшего свои мечты…

И на последних словах звучит музыка, и актеры выходят на поклон все под того же хриплого шансонье. А главный герой еще не может выйти из роли, и ошеломленный зал недоумевает: неужели это финал? Неужели?

По поводу «выйти из роли» у Майи были собственные наблюдения. Однажды она была на спектакле в одном из лучших столичных театров. Давали классику. Чехова. Актеры, декорации, костюмы – все бесподобно, все высшего качества. И вот один из актеров, когда роль была уже сыграна, а театральное действо закончено, никак не мог выйти на поклон. Он вроде бы и стоял на авансцене. Он, казалось, был вполне адекватен. Но он был еще там, в той роли, в которую вошел настолько глубоко, что даже аплодисменты не могли его вывести из образа. Он недоумевал, потерянно сжимал плечи и стоял отстраненно и чуть потерянно позади основной массы артистов, которые, взявшись за руки, как это принято на поклонах, шли к краю сцены. Майя наблюдала за ним с восхищением, трепетом и глубочайшим потрясением. Мало того что это был известнейший актер. Это был один из истинно почитаемых ею актеров, любимый и уважаемый. В какой-то момент он усилием воли поднял руку к лицу и сделал движение сверху вниз, как будто смывая, стирая с себя личину сценического персонажа. И только после этого, чуть удивленно оглянувшись, он включился в общее движение.

Это настолько глубоко запечатлилось в ее сознании, что она игру именно такого высокого накала и считала с тех пор истинной.

Нечто подобное ей хотелось бы видеть и в новом спектакле. Ей хотелось не играть, не изображать, а прожить, прочувствовать, пропереживать всю ту гамму ощущений, которые должны бы чувствовать герои.

Генеральная репетиция прошла хорошо. Майя смогла сдержаться и нигде не заплакала по ходу роли, хотя режиссер и разрешил ей. А может, именно потому и не заплакала, что разрешил. Это неважно. Андрей Григорьевич остался доволен.

Премьера была назначена через неделю. Майя кинулась обзванивать всех знакомых. Но оказалось, что приглашать ей особо-то и некого. Семья Марины, Виталик, если будет в Москве, да девочки с работы. Ну еще дочь со своим Васей. Хотя Вася вряд ли оторвется от телевизора ради театра.

Позвонила Сане. Тот удивился:

– Ты что, в артистки записалась? Очень интересно!

– Сашь, а ты не ехидничай! Я тебя приглашаю от души! Сочтешь нужным, приходи! Нет, твое дело! Можешь с супругой прийти.

– Ну насчет супруги это вряд ли… К тому же у нас няня заболела. Во сколько, говоришь? Когда? По какому адресу?

Потом был разговор с дочерью. Света ее озадачила.

– Дочь! Приглашаю тебя с Васей на премьеру.

– Ой, мамочка! С удовольствием! – а у самой голос странный какой-то и настроение непонятное.

– Свет, а что ты какая-то не такая?

– Мам, я тут задумалась над твоими словами. Помнишь?

– Над какими?

– Ну про жизнь мою, про мужчину, которого я выбрала… И поняла, что ты права.

– В чем права-то, Свет?

– Да во всем! Короче, мам… Я, наверное, буду уходить от Васи…

– Ах, вот оно что?

– Да! Мне еще немножко решимости не хватает. Я вроде бы и намерена, и в то же время что-то держит еще.

– Ну ты прислушайся к себе… Что тебе подсказывает сердце? Знаешь, эти слова кажутся банальными, избитыми, а на самом деле только так и надо жить: по сердцу! Понимаешь? Вот я и говорю: слушай свое сердце!

– Мам… мам, а можно я к тебе перееду? А то у папы там… сама понимаешь…

– Конечно, Света! О чем разговор? Приезжай, живи! Я только рада буду.

– Спасибо, мам!

– А что случилось-то? Поссорились? Разругались?

– Потом, мам… Ладно? После премьеры расскажу…

* * *

– Май! Я понимаю, тебе сейчас не до чего! Но что мне-то делать со всеми этими вещами?

– Какими вещами, Марин?

– Ты что, забыла? Мы же говорили, что надо собрать игрушки, книги, одежду для детского дома!

– Ну?

– Так у меня тюками весь коридор завален. Это я пока только второй подъезд охватила! На третий и четвертый завтра объявления повешу.

– Ой, какая молодец! Надо бы отвезти! Можешь своего Михаила попросить?

– Да, конечно, могу! Он без проблем поможет! Знаешь, даже удивительно: он так проникся этой идеей. Накупил конфет, печенья… Я вот только сомневаюсь – примут ли…

– Конечно, примут! С удовольствием! Я бы сама с вами поехала, но завтра у меня и работа, и последние приготовления к спектаклю… А в субботу уже премьера. Может, вы сами съездите? Без меня?

– А почему нет? Поедем. Завтра Михаил отпросится, и часам к пяти у них будем. К кому там обратиться?

– К заведующей Вере Ильиничне. Скажешь, что от меня. Я ее предупрежу.

* * *

Майя находилась в таком интересном состоянии, в каком не была, наверное, никогда. Легкое, приподнятое, энергетически наполненное… Она порхала, летала, парила. Она успевала все. И все делала с удовольствием. Учила ли роль, репетировала ли, или ходила на работу, или занималась с детьми – все с радостью, все с искренним желанием и живым интересом. У нее не было времени даже проанализировать свое состояние. А если бы она нашла время, то удивилась бы: «Господи! – сказала бы она. – Как же прекрасно я живу! Как эта жизнь мила моему сердцу! И чего я страдала? Ну да, потеря семьи – это, конечно, испытание! Но именно испытание, а никакая не трагедия!»

Бывало, что иной раз сослуживицы за обедом заводили бабские разговоры, мол, как ты, Майя, без мужика живешь?

Но на их обывательско-примитивное любопытство Майя отвечала всегда одно и то же:

– Отлично живу! – и не вдавалась в подробности.

Она вообще не очень-то любила эти перекусы в подсобке с набившими оскомину пересказываниями сериалов, с глупыми комментариями приказов начальства, с фразами типа:

– А мой вчера такой тепленький домой заявился… Еле-еле его сегодня пинками подняла.

Майя предпочитала обедать в кафешке напротив, и ее ничуть не угнетало обеденное одиночество. Напротив, она всегда с радостью молча проводила время обеда, потому что искренне считала, что уж лучше посидеть в тишине, чем на всякую чепуху тратить свою энергию. И хотя с женщинами из отдела отношения в целом складывались неплохие, Майя старалась избегать разговоров на личную тему и в особую дружбу ни с кем не вступала.

Про театр сотрудницы знали и даже водили своих детей на сказки. Про премьеру тоже были наслышаны. Сказали, что придут, и даже с мужьями.