И Адександров - Курако

• Название: Курако
• Автор: И Адександров
• Издательство: ЦК ВЛКСМ Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1939

---

В середине столетия возник новый опытный завод на реке Садки, в нескольких верстах от села Корсунь Екатеринославской губернии. В память Петра I, открывшего каменный уголь, заводу дали имя «Петровский». Здесь дело увенчалось успехом: было получено 9 тысяч пудов чугуна. Но скоро и этот завод постигла участь его предшественников: горн плавильной печи оказался недостаточно огнестойким. По приказу директора горного департамента Рашета начали строить доменную печь его собственной конструкции. Эксперимент оказался неудачным, и завод пришлось закрыть.

Внимание правительственных чиновников обратили на себя шахты Лисичанска. В 1866 году неподалеку от Луганска соорудили металлургический завод. И снова печальный результат: уголь плохо коксовался, а руда, из-за дальности добычи, обходилась дорого. Почти единственным изделием завода, обошедшегося государству в несколько сот тысяч рублей, была чугунная статуэтка. Как редкую драгоценность ее показывал знакомым один из русских князей. Лишь с 1870 года впервые на юге России по-настоящему задымили домны, построенные англичанином Юзом в Донбассе. Вторым заводом, открывшим новую историю российской металлургии, был Брянский, на Днепре. Тут Курако и начал катать свою тележку.

Спустя несколько дней после первой пробы сил молодой Курако уже мало чем отличался от сотен других каталей. Двенадцать часов в сутки орудовал он лопатой и двигал «козу» по рудному двору, увязая в грязном месиве рудной и угольной пыли. Намокшие плавильные материалы были особенно тяжелы. Но доменную печь нужно было загружать непрерывно, чтобы ни на один день, ни на один час не прекращалось в ней горение, иначе — гибель домне. Эту азбуку плавки Михаил Курако усвоил очень скоро.

Он узнал, что профессия каталя, или нагрузчика, — самая грязная и тяжелая на металлургическом заводе. Одежда и тело каталя покрываются мельчайшей рудной пылью. Ее нельзя смыть даже горячей водой: на руках и груди оставалась печать профессии — темно-красный оттенок кожи. Грязного нагрузчика сторонились на улице. Мальчишки кричали вдогонку: «Дяденька, дай лапоть, чай заварить». Красной пыли, которую катали всюду тянули за собой, боялись, как огня. Их не пускали в общие бараки. Для них отводились особые помещения, как для прокаженных.

«Только бы выдержать!» С этой мыслью отправлялся Курако каждое утро на завод, чувствуя мучительную ломоту во всех Суставах. «Только бы не отступить!» повторял юноша, возвращаясь вечером, едва волоча ноги, в барак. Не хватало сил смыть с себя грязь. Свалившись на нары, он засыпал мертвым сном. С трудом поднимали его к артельному ужину. Неделю Курако работал днем, другую неделю — ночью. Обеденного перерыва не полагалось; не знали катали ни воскресений, ни праздников. Домна безустали требовала пищи: попеременно сгружаемых порций руды, горючего и известняка.

Прошли тысячелетия, пока была создана техника, основанная на применении металла. Долгие века понадобились, чтобы научился человек извлекать минеральные дары земли из глубоких недр и раскрыл секреты плавки. Гигантский путь развития прошло человечество от сыродутной ямы древнего египтянина до мощной плавильной печи, которую в XIX веке узнал Курако. Карликовый горн древности, дававший в итоге изнурительного труда кусок железа, величиной с кулак, — и домна, выпускающая в сутки несколько тысяч пудов чугуна! Ручные деревянные меха, раздувавшие первобытную плавильную печь, - и кауперы — башни, посылающие по трубам к домне нагретое дутье. Каменные наковальни полинезийцев — и прокатные станы, обжимающие за сутки сотни метров сверкающих рельсов! Это триумф металла.

Однако прогресс техники плавильного дела не облегчал изнурительного, отупляющего труда чернорабочего. В ту пору, правда, на американских металлургических заводах появились уже механические приспособления, доставлявшие и сгружавшие без помощи человеческих мускулов плавильные, материалы в домну. На Брянском заводе, где оказался в 1890 году Михаил Курако, о таких механизмах еще и не думали. Труд был дешев. Из деревень все шел и шел голодный, отчаявшийся люд. Владельцы домен и рудников — отечественные и съехавшиеся из-за границы капиталисты — заботились исключительно о своих прибылях. Труд чернорабочих при этих условиях мог еще долго оставаться совершенно первобытным.

На рудном дворе Курако часто видел человека в коричневом котелке. Его называли мосье Пьерон. Это был начальник доменного цеха. Коренастый, с багровым лицом, на котором неестественно выделялись черные, как смоль, холеные усы, с заметным брюшком и толстыми, заплывшими жиром пальцами, он торжественно шествовал по двору в сопровождении переводчика.

Мрачно насупившись, пожевывая губами, словно колдуя над плавильными материалами, он составлял рецепт смеси известкового камня, кокса и руды для очередной загрузки в печь. Свои расчеты начальник доменного цеха окружал таинственностью. Вынимая истрепанную записную книжку, он озирался вокруг, словно опасаясь, как бы кто-нибудь туда не заглянул. Только по одному ему ведомым соображениям, Пьерон приказывал не трогать больше той или иной рудной насыпи, а наваливать тележки из другой. Иногда приказывал сыпать в печь лишь один кокс, дать, как говорят доменщики, несколько холостых «калош»[1] и всячески манипулировал с известковым камнем, то уменьшая, то усиливая его подачу. Простой белый камень, не содержащий железа и лишенный способности гореть, оказывал магическое воздействие на огненное варево, клокочущее в печи.

Из Франции Пьерон вывез несколько доменщиков, занявших посты мастеров. Но только одному ему было присвоено право составлять расчеты плавильных материалов. На заводе он считался единственным человеком, постигшим секреты плавки.

С печью, однако, у него не ладилось. Домна часто расстраивалась, по суткам не выдавая чугуна. Пьерон прибегал на рудный двор и орал на десятника, на весовщика, на каталей, обвиняя их в неточном выполнении приказаний. Переводчик сокращенно излагал его ругань по-русски.

У Курако не раз была готова сорваться с языка ответная дерзость, но как-то не случалось, чтобы француз наткнулся на него. Однако вскоре у Курако произошла настоящая стычка, правда, не с начальником, а с его сыном Модестом, щеголеватым бездельником, не дававшим покоя молодым работницам.

На рудном дворе работало несколько женщин; они просеивали коксовую мелочь сквозь железные сита и подметали чугунные плиты. Модест угадывал под толстым слоем угольной пыли красивые лица молодых украинок. Победы легко доставались сыну начальника: редкая девушка решалась его оттолкнуть. Много слез было пролито из-за него. Заводские парни за бутылкой водки не раз грозились расправиться с ним.

Завидя Модеста, работницы разбегались, но французский недоросль проявлял неожиданную резвость. Раскрасневшийся, возбужденный, носился он по катальне, не обращая внимания на рабочих — свидетелей его забав.

Однажды работница, преследуемая Модестом, ворвалась в группу каталей, со слезами моля спрятать ее. Курако легко поднял девушку и положил в тележку.

Минуту спустя подбежал Модест и, улыбаясь, стал красться к тележке.

— Куда?! — гневно спросил Курако.

Модест что-то пробормотал и досадливо оттолкнул каталя, не взглянув даже на него.

Собравшиеся рабочие слышали, как Курако что-то закричал по-французски. Это на секунду отрезвило Модеста; он повернулся к каталю, подмигнул и запустил руку в тележку. Оттуда раздался женский крик. Схватив француза за шиворот, Курако рванул его и ударил наотмашь в лицо. Модест стоял ошеломленный. Невысокий, худощавый юноша в одежде каталя лупил сына начальника цеха по щекам, громко крича по-французски и тут же переводя для окружающих:

— Не кушал русского кулака? Вот тебе! Жалуйся теперь своему отцу!

Модест побежал. Курако крикнул ему вслед:

— Помни Курако!

В этот вечер он стал героем катальни.

На следующее утро на рудный двор пришел директор завода Горяйнов. Еще совсем молодой, тридцати лет, но начавший уже слегка тучнеть, он ходил в меховой шубе нараспашку, в форменной инженерской фуражке. С лица его г:е сходила благодушная, рассеянная улыбка. Десятник указал ему на Курако. Подойдя, Горяйнов спросил:

— Это ты дал Модесту?

Курако вскинул голову. Под слоем пыли было заметно, как покраснели его щеки. Он вызывающе ответил:

— И еще раз повторю, если сунется сюда!

Горяинов смерил его взглядом и неожиданно улыбнулся. Присев на грязную «козу», окруженный каталями, он с искренним любопытством принялся выспрашивать, смакуя подробности. Он сам был, по-видимому, доволен, что нашелся смельчак, поколотивший Модеста.

— А французский язык откуда знаешь?

Но Курако угрюмо молчал. Он отказывался отвечать на вопросы, касавшиеся его прошлого.

Козелье — так называлось имение в Могилевской губернии, в лесной белорусской глуши, где родился