Михаил Соколов - Искры

• Название: Искры
• Автор: Михаил Соколов
• Издательство: Ростовское областное книгоиздательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1952

---

Леон сделал ему знак, чтобы не очень распускал язык.

— А тут у одного девочка намедни родилась. Делать нечего, вот и пошли. Сидят, гуляют еще, — сказал он громко.

— Так-так. А ты ушел? Ну, да твое дело молодое, — хитровато подмигнул Игнат Сысоич. — А я спросил у соседки, где вы, а она говорит: «На крестинах у каких-то». Та-ак. Значит, девочка? — опять спросил он и шепнул над ухом: — А за этих «девочек» в Сибирь не того?

— Ничего… Как там в хуторе? Сапог много понаделали?

— Наделали, сынок. Доделались так, что не знаем, чем оно теперь и кончится. Обманул он нас, сукин сын, купец тот, разорил совсем и сапоги за бесценок забрал, — с горечью ответил Игнат Сысоич и поведал о своих делах.

— Так что дела и мои никудышние. Не идет она в руку нам, удача, — с обидой выкладывал он свои жалобы. — Теперь на Егоровой земле посеял две десятины пшенички да десятинку ячменя — больше не поднял. А далеко на этом уедешь? Лошади да курам урожая нехватит. Ермолаич вон бился всю жизнь с таким хозяйством, а ныне, на старости лет, бросил все и работает теперь в Югоринске на заводе. Я ж это и приехал: посмотрю — думка была с матерью — как он там, да может и нам подаваться из хутора надо от такой житухи. Кобыла еще добрая, возчиком заделаюсь на старости. А Настя поступит на шахту или еще как. Замуж не хочет. Федьку со службы ожидать будет.

— Он пишет? Где он? — опросил Леон, чтобы отвлечь отца от невеселых мыслей.

— Прописал недавно, что марширует с ружьем да соловья-пташечку учится петь. На Кавказ угнали.

— А Яшка не приезжал? Говорят, он совсем городским заделался?

— Ха! «Городским», — усмехнулся Игнат Сысоич. — Помещиком он настоящим стал! Его теперь голой рукой не бери, сынок. У отца десять тысяч денег загреб, выхлопотал земли, должно, половину области и подался в степь. Десять тысяч! Шутка ли, а? И это ж не все капиталы Нефедовы. Вот какой он, 3агорулька, оказался. Мы со Степаном уже толковали, — он понизил голос: — столько добра спалили, а он мельницу поставил водяную. Видал? А Яшке Аксюта помогла, с Суховеровым познакомила. И, скажи, какая у него совесть, у Яшки того: в дом к Аксютке забрался и к самому полковнику. Какие только глаза надо иметь!

Леону хотелось подробнее узнать об Алене, о ее жизни, но спрашивать у отца было неловко.

Некоторое время оба молчали. Игнат Сысоич, как бы вспомнив, сказал:

— Алена поклон велела передавать. Переполошилась тоже было поначалу и вот прислала, должно по домашности кое-что, — указал Игнат Сысоич на большой узел, лежавший на лавке.

Леон потрогал узел руками:

— Ого! А не говорила, как она там? Надумала сюда ехать?

— У той девки все расплановано, как у землемера. Велела сказать, скоро совсем прибудет, вроде на ярмарок. А меня уже и на свадьбу приглашала. Да постой, письмо где-то ее! — зашарил Игнат Сысоич по карманам и, найдя, отдал Леону письмо. — Это не девка, а бритва. Режет отцу свое, и все ей нипочем! Боюсь, не возьмет он ее на ярмарок. Тот, хитрый, носом чует беду.

Леон вскрыл письмо и попытался читать его при лунном свете, но письмо было написано карандашом, и невозможно было ничего разобрать.

— Ну, да теперь я знаю, о чем тут, — вслух промолвил он и задумался.

«Завтра переселюсь на квартиру. Нет, сначала попрошу хозяйку все побелить, окна помыть, чтоб меньше хлопот было. Потом кровать, стол и стулья надо перевезти. Цветов купить, от них красивей в квартире будет», — намечал он в уме, что надо сделать к приезду Алены.

Мимо казармы часто проходили шахтеры, через раскрытые окна из холостяцкой половины доносился шум, споры играющих в карты.

Леон отпер квартиру и взял узел, но Игнат Сысоич не дал поднять его, сам понес.

Торопясь переговорить, пока не было Чургиных, Леон рассказал, в каких условиях работают шахтеры, о несчастных случаях говорил, об аварии лебедки и гибели Мартынова. Игнат Сысоич ни разу не прервал его и только курил цыгарку за цыгаркой.

— Ну, я было погорячился, сказал Илюше: мол, брошу ее, могилу эту. А теперь раздумал. Где лучшая жизнь найдется нашему брату? А если Алена решилась переехать ко мне, и совсем теперь думку эту выкину из головы. Буду тут устраиваться. Да и вы собирайтесь и переезжайте сюда.

Игнат Сысоич некоторое время молчал, затем, пересев на скамейку, как всегда, медлительно ответил:

— Что ж советовать тебе, сынок? По всему видать, шахта не дюже тебе дается, спасибо, хоть сам цел остался. Ну, а бросишь ее, как ты хотел, так куда же подаваться? В хутор? Там дела тоже не сами в руку идут, да и выселили тебя. — Он покачал головой, как бы что-то решая, и с грустью в голосе заключил: — Нет, сынок, что с воза упало — пропало. Теперь и я понял: конченные мы люди в хуторе. Без земли, без денег там нам делать нечего — правду тогда Илюша толковал. На что Степан — и тот не удержался: подал прошение, что хочет выходить из казаков. А нам… — он безнадежно махнул рукой. — Оставайся тут, сынок. Приедет Алена, обвенчаем вас, да и живите, детки. Я завтра с Илюшей потолкую, и с попом условимся. Ну, а мы хоть нынче соберемся с матерью и переедем сюда. Вместе оно и горе легче переносится.

На этом разговор их оборвался. В комнату со слезами на глазах вбежала Арина Дубова.

— Ой, боже ж мой! Сысоич, родной! — заголосила она.

… В эту ночь Чургин дал телеграмму на станцию Донецкую на имя кундрючевского атамана Калины, извещая Егора Дубова о смерти его сына Пети.

Глава тринадцатая

1

Буйно цвели в этом году сады.

По ночам курились над ними теплые дымки тумана, щелкали и яростно пересвистывались в них соловьи, а лишь вставало солнце и рассеивались туманы, опять, чистые и светлые, белели сады далеко вокруг, и хутор утопал в цветах. И вновь лились тогда по тенистым кундрючевским уличкам густые медовые запахи яблонь, текли в хаты, в горницу Алены, и от них, от этого неудержимого дыхания весны, чище, и светлей, и возвышенней становилось на душе и хотелось жить и жить счастливо.

Но не было счастья у Алены.

В Кундрючевке все шло той же извечной дорогой. Дни хуторяне проводили в степи и на левадах, торопясь управиться с полевыми работами, поздним вечером возвращались домой, а утром, лишь зажигались над лесом зори, вновь громыхали по хутору брички, опять слышался свист кнутов и чабанских арапников, и в хуторе оставались лишь дети да старики.

Все так же по вечерам шумели на гребле ребячьи гульбища.

Но одного хуторянина не видали кундрючевцы этой весной в степи — Степана Вострокнутова. Продав коня, чтобы выплатить долг Загорулькину, и еле выручив у него свои полпая земли, Степан этой весной явился на лагерный сбор с одной шашкой да плеткой в руке. Командир сотни, выместив на нем свою злобу, доложил по начальству. Степана вернули в хутор, а вскоре в Кундрючевку пришла строгая бумага из канцелярии наказного атамана за подписью полковника Суховерова.

Калина, посоветовавшись с Нефедом Миронычем, собрал стариков, и вынес сход решение: за отказ служить государю, за позор казацкой чести, согласно с бумагой Суховерова, лишить Степана Вострокнутова казацкого звания, надельного пая земли и выселить из пределов хуторского юрта. Потом эта земля была от общества сдана в аренду Нефеду Миронычу по два рубля за десятину в год.

И еще вынес сход решение: Егора Дубова за разбой и порчу имущества Нефеда Мироныча Загорулькина предать общественному позору и предупредить, что если он еще так сделает, сход лишит его казацкого звания и надельного пая земли.

Егор подал жалобу наказному атаману, а Степан, заколотив хату досками, покинул родной хутор и уехал искать счастья в Югоринске, на металлургическом заводе Суханова.

У Алены дни проходили скучно. Обеда работникам в степи она не готовила, так как Нефед Мироныч не хотел, чтобы его дочь ухаживала за батраками, и нанял поденщицу, а в поле работать ей не разрешал, потому что и без нее было кому, и ей нечего стало делать. Изредка она заходила в лавку, но там торговала мать. Алена не знала, что отец умышленно делает все это, чтобы ей надоело сидеть без дела и легче было бы склонить ее к выходу замуж за казацкого сына Семку Гавриленкова.

В хуторе ходил слух, что на троицу Алену повезут под венец, но это ее не беспокоило. «До троицы я буду Дорохова», — думала она. Однако нареченный ее стал все чаще являться в хутор, обращался с нею на улице развязно и однажды на людях облапил ее. Алена дала Семке пощечину и перестала ходить на улицу.

Нефед Мироныч явился к Алене в землянку, грубо спросил:

— Ты откуда это моду такую взяла, — щелкать женихов по морде? За что ты его ударила?

— За то, что он хочет опозорить вашу дочку, — ответила Алена. — Это он при народе, а когда один — не с тем пристает.

Нефед Мироныч растерялся, почесал бороду.