Пола Маклейн - Парижская жена

• Название: Парижская жена
• Автор: Пола Маклейн
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-17-076120-3, 978-5-271-39415-7

Все мы читали автобиографический «Праздник, который всегда с тобой».

Мы знаем, каким видел Париж времен своей молодости и себя в нем Хемингуэй.

Но какими стали «парижские» годы для его первой жены — легендарной Хэдли? И почему Хемингуэй, который всю жизнь хранил ее письма как великую драгоценность и которой спустя годы после развода писал: «Чем больше женщин я узнаю, тем сильнее восхищаюсь тобой», оставил ее, как только к нему пришла слава?

Красивой и грустной истории любви, супружества и разрыва лучшего американского прозаика первой половины XX века и, возможно, самой важной женщины в его жизни посвящен пронзительный роман Полы Маклейн…

---

— Скажи, что ты меня любишь, — потребовала она в их первое любовное свидание, когда он еще находился в ней.

— Я люблю тебя. — Она была крепкая и сильная, с ней — совсем другой, раскованной и неистовой, прямой противоположностью Хэдли — было интересно заниматься любовью.

— Больше, чем ее? Даже если это неправда, я хочу, чтобы ты так сказал.

— Я люблю тебя больше, — сказал он. Длинными сильными ногами она столкнула с себя мужчину и оседлала его. Она не сводила с него взгляда темных глаз. — Скажи, что хотел бы встретить меня раньше, — требовала она, энергично двигаясь на нем.

— Да, — сказал он.

— Теперь я стану твоей женой. Единственной женой.

Выражение ее лица было одновременно отчужденным и страстным, и это в какой-то степени отнимало его силы. Наверное, ей пришлось сочинить их жизнь, иначе как можно оставаться подругой Хэдли и жить в мире с собой? В Шрунсе он видел, как они сидели рядышком перед камином, болтали и смеялись. Одинаково скрещивали ноги, носили одинаковые носки и альпийские тапочки. Совсем разные, они не были сестрами. По-настоящему только он объединял их.

Он плохо спал, к нему вернулись ночные кошмары. Иногда посреди ночи он думал о женщинах, которых любил. Вспоминал, как старался угождать матери, и как ужасно это было. Он звал ее «мулечка», сочинял для нее песни; однажды она взяла его, десятилетнего, с собой на поезде в Бостон, и он помнил, как был горд, что сидит с ней в вагоне-ресторане и ест салат с крабами вилкой с тремя зубцами на белоснежной скатерти. Но вскоре после возвращения домой родился ребенок, потом еще один, а он был слишком большим, чтобы так отчаянно нуждаться в ней. Медленно, но сознательно он справился с этим отчаянием, вызывая в памяти случаи, когда под внешней мягкостью она была переменчива и требовательна и ей нельзя было доверять.

Но этот трюк не всегда срабатывал. Иногда женщина оставалась таинственной и непокорной, как Кейт, иногда проникала в самое сердце и жила там неизвестно зачем. Хэдли была лучшей из всех, кого он знал, слишком хорошей для него. Он всегда так думал и продолжал думать, даже когда она потеряла чемодан с его рукописями, и старался никогда не вспоминать об этом дне, самом ужасном в его жизни. Ранение — другое. Оно разорвало его тело, в душе страх и ужас. И осталось с ним, как шрапнель, глубоко засевшая в мышцах. Но его работа — это он сам. Когда рукописи пропали, он почувствовал себя совсем пустым, мог просто сдуться и исчезнуть — стать страдающим ничто.

Но он и после этого любил Хэдли. Не мог и не хотел перестать ее любить — возможно, так никогда и не смог, но она что-то убила в нем. Раньше он чувствовал себя с ней уверенным, защищенным, в полной безопасности, а теперь сомневался, сможет ли впредь доверять другому человеку. На этот важный вопрос у него не было ответа. Иногда казалось, что внутри него повредилась основа, незримо всему угрожая. Полина — его будущее. Он принес клятвы и теперь обязан дать ей все, что у него есть. Но будь он честным с собой, он бы знал, что и ей он не доверяет. Эта составляющая любви, видимо, утрачена им навсегда.

46

В середине октября Эрнест пришел с экземпляром романа «И восходит солнце», только что вышедшего в Штатах. Он торжественно развязал бечевку, развернул оберточную бумагу и робко вручил книгу. На отдельном листе в начале книги стояло посвящение Бамби и мне. После нашего разрыва он изменил посвящение, внеся и мое имя.

— О, Тэти! Какая замечательная книга, и я так горда!

— Значит, тебе нравится посвящение?

— Очень. Оно великолепно.

— Тогда хорошо. Мне хотелось хоть это сделать для тебя. Я все разрушил, вокруг одни развалины, потери.

— Да, — сказала я, глубоко растроганная. — Но взгляни сюда. — Я подняла книгу. — Взгляни, на что ты способен. Это сделал ты.

— Мы оба. Это наша жизнь.

— Нет, только ты — с самого начала. Ты должен был это знать, когда ее писал.

— Может, и так. — Он взглянул на книгу в моих руках, а потом отвернулся и стал смотреть в окно.

Я делала все, чтобы покончить со старыми привычками и начать встречаться с друзьями. Из прошлого остались несколько человек, которые хотели меня поддержать. Ада Маклиш навестила меня и пригласила вместе пообедать, желая отвлечь от грустных мыслей. Гертруда и Алиса позвали на чай, но я подумала, что не стоит возобновлять старую дружбу — Эрнест мог подумать, что я предпочла ему Гертруду. Верность — ненадежная вещь, и было трудно понять, на кого я могу положиться. Китти разрывалась. Полина была ее подруга, но и я тоже. Она никогда не симпатизировала Эрнесту и не доверяла ему. Китти несколько раз навещала меня, но каждый раз просила не говорить Эрнесту о нашей встрече.

— А то получится, что меня застукали во вражеском лагере, — объяснила она.

— Почему это я враг, если она вмешалась в нашу жизнь? Довольно несправедливо, тебе не кажется?

— Когда мы с Гарольдом расстались, можно было подумать, что я упала в туалет, так меня все жалели. Нужно время. Потом все вернется на свое место. Потерпи немного, дорогая.

Как-то днем, когда я думала, что Бамби спит, он услышал, как я рыдаю за обеденным столом, обхватив голову руками. Я не знала, что он в комнате, пока не раздался его голосок:

— О чем ты плачешь, мама?

— Солнышко мое, все хорошо, — сказала я, вытирая слезы краешком свитера.

Но все обстояло совсем не так. Так плохо мне еще не было, и держать себя в руках становилось все труднее. В начале ноября, когда прошло около шестидесяти дней нашего соглашения, я попросила Эрнеста ненадолго присмотреть за Бамби, чтобы я могла куда-нибудь уехать и собраться с мыслями. Он согласился, и в одиннадцать часов я попросила Китти сопровождать меня в Шартр, объяснив, что без хорошей компании я не смогу оценить замки и красоту пейзажа, хотя на самом деле просто боялась находиться одна.

На заходе солнца мы зарегистрировались в «Гранд-отеле», и хотя было довольно прохладно, Китти предложила до ужина погулять вокруг озера. Свежий воздух бодрил, а очертания деревьев были необычно четкие.

— Я много думала о моих брачных обетах, — сказала я Китти на полпути. — Об обещании любить его и в радости, и в горе.

— Горе определенно пришло. — Она нахмурилась. — Откровенно говоря, я натерпелась, пока разделалась со своими обетами. Теперь вижу — разве можно утверждать, что любишь человека дольше, чем длится любовь? А что до слов «да убоится жена…», я их никогда бы не стала говорить.

— Я тоже не говорила, но странным образом воплотила в жизнь.

— Когда я встретила Гарольда, он тоже полностью разочаровался в браке, и мы составили собственный договор. Пока все идет хорошо, мы остаемся равноправными партнерами, но как только любовь кончится, расстаемся.

— Идея сама по себе прекрасна, но не верится, что ее можно цивилизованно воплотить в жизнь. Вам не удалось.

— Да, — согласилась она. — Позже я подумала, что, возможно, не имела в виду любовь — длительное чувство, скорее.

— Я тоже не уверена, что именно имела в виду. И он также.

— Может быть, разрыв с Эрнестом даст тебе возможность в этом разобраться.

— Кто знает? — Подняв глаза, я увидела, что, разговаривая, мы обогнули озеро и теперь находимся как раз в том месте, где начали свой путь.

После недели в Шартре я наконец смогла ясно мыслить. Однажды утром я отправила Китти на прогулку одну, а сама написала следующее:

«Дорогой Тэти, сейчас я люблю тебя в каком-то смысле больше, чем когда-либо, и хотя люди по-разному относятся к брачным обещаниям, я буду помнить свои до конца. Хочу, чтобы ты знал, я готова быть твоей навсегда, но, так как ты влюбился и хочешь жениться на другой, понимаю: у меня нет выбора — я должна устраниться и позволить тебе сделать то, что ты хочешь. Сто дней официально отменены. Это была ужасная идея, и мне за нее стыдно. Скажи Полине, чего ты хочешь. С Бамби можешь видеться в любое время. Он очень привязан к тебе, любит и скучает. Прошу только одного — давай переписываться о разводе, но не говорить о нем. Ссориться с тобой я больше не могу и видеться — тоже: это очень больно. Мы всегда будем друзьями — нежными друзьями, а я буду любить тебя до самой смерти, ничего не поделаешь. Всегда твоя, Кошка».

Отправив письмо, я долго плакала, но на душе стало легче. Остаток утра я провела, глядя на огонь в камине, и когда Китти вернулась с экскурсии, я все еще была в пижаме и халате.

— Ты какая-то другая. — Она смотрела на меня глазами, полными доброты. — Справилась с этим?

— Стараюсь. Поможешь открыть отличное «Шато-Марго»?

— Уверена, Хем был не менее несчастным, когда ждал твоего решения, — сказала она, откупоривая бутылку. — Хотя не знаю, как я могу чувствовать к нему даже каплю симпатии после этого жуткого романа. А с Гарольдом он обошелся еще жестче. Он потеряет всех друзей.