Эдвард Гиббон - Закат и падение Римской Империи. Том 2

• Название: Закат и падение Римской Империи. Том 2
• Автор: Эдвард Гиббон
• Жанр: История
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-275-01702-1(т.2)

Во втором томе своего монументального труда Э. Гиббон обращается к бурной истории Римской империи первой половины IV в. Автор блистательно описывает эволюцию христианства, отношение к нему римского государства, реформы, произведенные императорами, и, наконец, триумф новой религии. Под пером историка оживают характеры Константина Великого, его сыновей, молодого Юлиана Отступника, Ария, Афанасия Александрийского — людей, определивших лицо этого непростого периода римской истории.

---

Между христианами, которые были приведены перед трибунал императора или — как кажется более правдоподобным — перед трибунал прокуратора Иудеи, было, как рассказывают, два человека, отличавшихся происхождением, которое поистине было более знатно, чем происхождение могущественнейших монархов. Эго были внуки апостола св. Иуды, который сам был брат Иисуса Христа. Их естественные права на престол Давида, быть может, могли бы расположить в их пользу народ и возбудить опасения в губернаторе, но их мизерная внешность и наивность их ответов скоро убедили этого последнего, что они и не намерены и неспособны нарушать спокойствие Римской империи. Они откровенно признали свое царственное происхождение и свое близкое родство с Мессией, но они отказывались от всяких мирских целей и утверждали, что то царство, которого они с благочестием дожидаются, чисто духовного и ангельского характера. Когда их стали расспрашивать об их состоянии и занятиях, они показали свои руки, огрубевшие от ежедневной работы, и объявили, что извлекают все свои средства существования из обрабатывания фермы, которая находится близ деревни Кокаба, заключает в себе около двадцати четырех английских акров и стоит девять сот драхм (или 300 ф. стер.) Внуков св. Иуды освободили от суда с состраданием и с презрением.

Но если ничтожество потомков Давида могло служить для них охраной от подозрительности тирана, зато величие собственного семейства внушало малодушному Домициану опасения, которые он мог заглушать лишь пролитием крови тех римлян, которых он или боялся, или ненавидел, или уважал. Из двух сыновей его дяди Флавия Сабина старшй был уличен в изменнических замыслах, а младший носивший имя Флавия Климента, был обязан своим спасением недостатку мужества и дарований. Император в течении долгого времени отличал столь безвредного родственника своими милостями и покровительством, дал ему в супружество свою племянницу Домициллу, обещал назначить своими преемниками родившихся от этого брака детей и облек их отца консульским достоинством. Но лишь только этот последний успел окончить срок своей годовой должности, его предали суду по какому-то ничтожному поводу и казнили смертью; Домицилла была отправлена в изгнание на пустынный остров близ берегов Кампании, и множество лиц, замешанных в то же обвинение, или были приговорены к смертной казни, или лишились своих имений. Их обвинили в атеизме и в иудейских нравах — то есть в таком странном сочетании идей, которое всего естественнее можно бы было приписать христианам, так как и должностные лица, и писатели того времени имели о них весьма неясные и неполные сведения. Христианская церковь, слишком охотно принявшая подозрительность тирана за доказательство столь почтенного преступления, поместила — на основании приведенного правдоподобного предположения — и Климента, и Домициллу в число первых своих мучеников и заклеймила жестокосердие Домициана названием второго гонения. Но это гонение (если оно действительно заслуживает такого названия) было непродолжительно. Через несколько месяцев после казни Климента и изгнания Домициллы император был убит в своем дворце одним из вольноотпущенных Домициллы Стефеном, который пользовался милостивым расположением своей госпожи, но, конечно, не принял ее веры. Память Домициана была осуждена сенатом, его указы были отменены, изгнанники были возвращены из ссылки, а при мягком правлении Нервы невинно пострадавшим возвратили их общественное положение и состояние и даже действительно виновные или получили помилование, или избавились от наказаний.

II.Почти через десять лет после того — в царствование Траяна — Плиний Младший был возведен своим другом и повелителем в звание правителя Вифинии и Понта. Он скоро пришел в недоумение насчет того, какими правилами справедливости или какими законами должен он руководствоваться при исполнении обязанностей, совершенно несовместимых с его человеколюбием. Плиний ни разу не присутствовал при судебном разбирательстве обвинений против христиан и даже, как кажется, никогда не слыхал их имени; он не имел никакого понятия ни о характере их виновности, ни о системе их учения, ни о степени заслуженного ими наказания. В этом затруднительном положении он прибегнул к своему обычному средству — он представил на усмотрение Траяна беспристрастное и в некоторых отношениях благоприятное описание нового суеверия и просил разрешить его недоумение и научить его, как поступать. Плиний провел свою жизнь в приобретении познаний и в деловых занятиях. С девятнадцатилетнего возраста он уже отличался искусною защитою тяжбенных дел в римских судах; впоследствии он был членом сената, был облечен отличиями консульского звания и поддерживал многочисленные дружеские связи с людьми всяких званий как в Италии, так и в провинциях.

Поэтому из его совершенного незнакомства с существованием христианства можно извлечь некоторые полезные указания, и мы можем сделать следующие выводы: что в то время, когда он принял на себя управление Вифинией, еще не было ни общих законов, ни сенатских декретов, направленных против христиан; что ни сам Траян, ни кто-либо из его добродетельных предшественников, эдикты которых вошли в гражданское и уголовное судопроизводство, не объявлял публично своих намерений по отношению к новой секте и что, каковы бы ни были меры, принимавшиеся против христиан, они не имели такого веса и авторитета, чтоб могли служить прецедентом для руководства римских правителей.

Ответ, который был дан Траяном и на который впоследствии так часто ссылались христиане, обнаруживает такое уважение к справедливости и такое человеколюбие, какое только могло совмещаться с ошибочным взглядом этого императора на дела религиозного управления. Вместо того, чтобы обнаружить неукротимое рвение инквизитора, тщательно отыскивающего малейшие признаки ереси и радующегося многочисленности погубленных им жертв, император обнаруживает гораздо больше заботливости о том, чтобы не пострадали невинные, нежели о том, чтоб не избежали наказания виновные. Он признает, что очень трудно установить общий план действий; но он устанавливает два благотворных правила, в которых угнетенные христиане часто находили для себя утешение и опору. Хотя он и предписывает должностным лицам наказывать тех, кто признан виновным на основании законов, он впадает в противоречие с самим собою, кода из чувства человеколюбия запрещает им производить какие-либо расследования о тех, кто навлек на себя подозрение в преступном деянии; он также не дозволяет вчинять преследования без разбора по всяким доносам. Император отвергает анонимные доносы, как несогласные с справедливостью его управления, и положительно требует, чтоб для осуждения людей, провинившихся в том, что они христиане, были налицо положительные доказательства, представленные явным и публичным обвинителем. Те, которые брали на себя эту ненавистную роль, вероятно, были обязаны объяснить основания своих подозрений, назвать время и место тайных собраний, посещавшихся их христианскими противниками, и вывести наружу множество таких подробностей, которые скрывались от глаз неверующих с самой бдительной заботливостью. Если их обвинение судебным порядком оказывалось успешным, они навлекали на себя ненависть значительной и деятельной партии, порицание со стороны более просвященной части общества и тот позор, который во все века и во всех странах падал на доносчиков.

Если же, напротив того, их доказательства оказывались недостаточными, они подвергались строгому наказанию и, может быть, даже смертной казни, в силу изданного императором Адрианом закона против тех, кто ложно обвинял своих сограждан в принадлежности к христианству. Конечно, личная ненависть и основанная на суеверии вражда могли иногда заглушать самые естественные опасения беды и позора; но невозможно допустить, чтоб языческие подданные Римской империи охотно и часто вчиняли обвинения при таких неблагоприятных для них условиях.

Способы, к которым прибегали враги христиан, чтоб уклониться от благоразумных требований закона, служат достаточным доказательством того, что этот закон действительно обезоруживал личную злобу и суеверное усердие; но страх и стыд, которые так сильно сдерживают увлечения отдельных личностей, утрачивают большую часть своего влияния в многочисленных и шумных собраниях. Благочестивые христиане, смотря по тому, желали ли они достигнуть славы мученичества или желали избежать ее, ожидали или с нетерпением, или с ужасом возобновлявшихся в установленные сроки общественных игр и празднеств. В эти дни жители больших городов империи собирались в цирках или театрах, где все представлявшиеся их глазам предметы и все совершавшиеся обряды разжигали в них чувство благочестия и заглушали чувство человеколюбия. В то время как многочисленные зрители, украсивши свои головы венками, надушившись фимиамом и очистившись кровью жертв, предавались, среди алтарей и статуй своих богов-заступни- ков, наслаждению такими удовольствиями, на которые они смотрели как на существенную часть своего культа, они вспоминали, что только одни христиане ненавидят богов человеческого рода и своим отсутствием или своим мрачным видом как будто издеваются над общим счастьем или оплакивают его. Если империю постигло какое-нибудь недавнее общественное бедствие, мировая язва, голод или неудачная война; если Тибр вышел из своих берегов, а Нил еще не вышел, если произошло землетрясение или было нарушено правильное течение времен года — суеверные язычники были убеждены, что это божеское наказание вызвано преступлениями и нечестием христиан, которых щадила чрезмерная снисходительность правительства.