Карло Фруттеро - Его осенило в воскресенье

• Название: Его осенило в воскресенье
• Автор: Карло Фруттеро
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Детектив
• Год: 1980

«Его осенило в воскресенье» К. Фруттеро и Ф. Лучентини — остросоциальное повествование о том, как было раскрыто загадочное убийство архитектора в Турине.

---

Тут он вспомнил, что в жизни никого не бил и не умеет драться. Он резко дернулся и пролил остатки виски на розовую подушку. С проклятиями бросился в ванную комнату, намочил носовой платок в горячей воде и стал тереть пятно. По мере того как оно уменьшалось, стихал и его гнев.

Нет, Рино не высидит в машине целую ночь. В худшем случае он вернется завтра утром часов в девять, ведь он знает, что по субботам я не выхожу раньше десяти… А я сбегу в восемь; для Массимо оставлю в дверях записку на большом листе бумаги. Если не удастся созвониться с Массимо, он сам приедет за мной и узнает из записки, где именно в «Балуне» мы должны встретиться. К тому же если Костаманья вернется и прочтет записку, что он наверняка и сделает, то поймет — с надеждами нужно проститься. Для этого достаточно, чтобы записка была ласковая, сердечная.

Довольный своей находчивостью, Лелло взял бумагу, карандаш и стал сочинять записку.

VIII Вот, — сказал американист Бонетто… (Суббота, утро)

1

— Вот, — сказал американист Бонетто, объяв рукой и маленькую каменистую площадь, куда они с трудом пробрались сквозь толпу, и веер переулков, и дряхлые дома, облезлые лавки, полуразрушенные склады, бараки и рыночные ряды, где было выставлено всякое старье, — это и есть «Балун».

— Fascinating! — воскликнула американка, подруга Федерико.

— Очаровательно! — перевел Бонетто Анне Карле и Федерико, которые и сами отлично владели английским.

Бурлящая толпа сразу же разделила их, прибив американиста и американку к тележке с поношенной обувью, а Федерико и Анну Карлу — к огромному прилавку с надписью «Красивые вещи».

— Очень тебе благодарна, — процедила сквозь зубы Анна Карла.

Федерико притворился, будто не расслышал, благо рядом пробовали фонограф.

— Любопытная штука, не правда ли? — поспешно и с улыбкой проговорил он, показывая на потрескавшийся ночной горшок, расписанный цветами. Потом с той же наигранной веселостью показал на гипсовую Белоснежку, литографию «Встреча в Теано»[9] и на вальдостанские колокольчики. Но под недружелюбным взглядом Анны Карлы быстро сник. — Прости, но не я же его пригласил.

— Кого?

— Бонетто. Это Шейла…

— Собственно, дело не в Бонетто, и даже не в Шейле.

— Выходит, дело во мне? Говори, не стесняйся.

— Я и не стесняюсь. Разве так себя ведут друзья? Сначала ты умоляешь меня повозить по городу твою туристку, потому что сам занят по горло. А потом вы сваливаетесь мне на голову втроем, да еще пытаетесь втянуть меня в веселую компанию, когда я… Перестань! — крикнула она, вырвав из рук Федерико колокольчик, которым тот позвякивал, пытаясь скрыть смущение. — А я, представь, больше всего на свете ненавижу компании, особенно веселые. Между прочим, я на утро наметила тысячу дел!

— Какие такие вдруг дела? Ведь ты сама мне сказала…

Анна Карла решительно его перебила:

— Послушай, Федерико, выпутывайся из всей этой истории сам. Придумай удобный предлог… Ну скажи, что я потерялась.

Она взглянула в сторону тележки с обувью, ища Бонетто и американку, и увидела, что они ушли далеко вперед и сейчас стояли в некоем подобии пещеры, заставленной старой кухонной мебелью и ржавыми электрическими печами.

— Неужели ты и в самом деле уйдешь? — жалобным голосом сказал Федерико. — Как я перед ними буду выглядеть? И потом, я поступил плохо, но если я тебе скажу, что это только…

— Не говори!

— Что? Я хотел сказать, что это я только, чтобы…

— Потому и не говори!

— …чтобы побыть немного с тобой.

Ну вот, все-таки сказал! Своим противным сладким голосом осквернил слова, которые со вчерашнего дня звучали для нее как прекрасная музыка. Воспоминание о встрече с Сантамарией наполнило ее нежностью и в то же время усилило ее презрение к Федерико.

— Сказал все-таки. Теперь прощай.

Но с двух сторон ей загораживали путь две женщины, которые заинтересовались литографией «Встреча в Теано», так что она не смогла сразу повернуться и уйти.

Федерико посмотрел на нее с удивлением.

— Холодной и надменной — да. Но такой, поистине ледяной, я тебя еще не видел.

— Никогда? — с иронией спросила она.

И в то же мгновение с ужасом поняла, что Федерико не ошибся. И явно что-то заподозрил.

— Никогда, — пристально, словно инквизитор, глядя на нее, по слогам повторил он.

— Понимаешь… — Она закашлялась, чтобы выиграть время.

Невероятно! Ведь есть тысячи способов выйти из неловкого положения, но она не может придумать ни одного. И что еще более невероятно, даже такой несерьезный «телефонный» воздыхатель, как Федерико, которого она и терпит-то из прирожденного кокетства, заподозрил, что она… — Понимаешь, у меня сегодня нервы что-то сдали, а может быть, это оттого, что я плохо спала, — примирительно сказала она. — Одним словом, мне захотелось немного погулять одной. Но мы можем позже встретиться в кафе, хорошо?

— Да, но в каком?

— На большой площади, где же еще? Только там и есть кафе.

Она проскользнула между двумя дамами — знатоками Рисорджименто и, хоть навстречу ей двигалась целая толпа, сумела быстро выбраться из «Балуна». Покинула она «Балун» столь поспешно, что, только миновав соседний переулок и пытаясь вынуть из сумки сигареты, заметила, что все еще держит в правой руке вальдостанский колокольчик.

2

Внезапно Лелло остановился посреди улицы и закрыл лицо руками.

— О боже! — простонал он.

Он раньше условленного времени подъехал к «Балуну» и поставил свой «фиат-500» у ворот Старого Арсенала, где всегда есть свободное место. Проходя через железнодорожное полотно, мимо обветшалого депо, он порадовался своей предусмотрительности. Уже возле полицейского управления в районе Дора не было ни одного свободного места, даже для малолитражки. О дороге, которая вела к площади, и говорить нечего! Машины стояли даже в местах, запрещенных для стоянки, некоторые в два ряда, и у многих на переднем стекле красовалось извещение о штрафе.

Запрещать стоянку в неположенном месте в субботу, да еще штрафовать нарушителей — нелепо! — возмутился он. Ведь из-за этого чертова рынка в выходной здесь совсем невозможно проехать! Увидев, что дорожный полицейский старательно приклеивает к очередной машине извещение о штрафе, Лелло презрительно усмехнулся: до тех пор пока полиция будет заниматься машинами, а не похитителями машин, такие преступления, как на виа Мадзини, останутся нераскрытыми, а преступники — безнаказанными. Если только он в понедельник — тут он самодовольно улыбнулся, — если только он в понедельник не… Лелло машинально перевел взгляд с полицейского на машину, владельца которой тот заочно штрафовал, и оцепенел от изумления.

— О боже! — повторил он хотя и с тоской, но не без некоторого тщеславия.

Он увидел ту самую синюю машину с замазанным краской крылом и смятым бампером, которая со вчерашнего вечера так настойчиво преследовала его. Синий «фиат-124» инженера Рино Костаманьи…

3

Когда синьор Пьяченца с женой ушли, Воллеро вылез из своего убежища и облегченно вытер платком вспотевший лоб. Недоставало только, чтобы супруги Пьяченца увидели, как он, словно жалкий старьевщик, роется в этом хламе. Он посмотрел на большую, метра в два высотой, картину «Увенчание девы Марии», за которой прятался. Стряхнув с локтя паутину, он стал рассматривать остальные картины — некоторые в рамах, другие без них, — прислоненные к стенам лавки.

Тут были и многочисленные «Мадонны с младенцем», и «Святое семейство», и несколько «Святых Иоаннов», и «Крестный путь», «Святые Риты» из Кашии, «Святые Катерины» из Сиены и Алессандрии… Словом, работы мастеров-ремесленников, созданные примерно между 30-80-ми годами прошлого столетия. Такого рода картины сельские священники тоннами привозили в «Балун».

А из «Балуна» наиболее удачные «творения» перекочевывали в мастерские сомнительных художников и реставраторов, которые работали — синьор Воллеро снова вытер лоб носовым платком — на его, Воллеро, не слишком щепетильных коллег. Полотна искусно чернили, проделывали в рамке маленькие дырочки, якобы оставленные жучками-древоточцами, и потом неизменно выдавали всех этих подлакированных мадонн и святых Карлов, превращенных в святых Матфеев с Евангелием в руках, за шедевры семнадцатого века. А покупатели? С тех нор как появились дешевые руководства по живописи, покупатели сами охотно шли в ловушку.

— Вы правы, это эмильянская школа, — говорил один из таких покупателей. — Но я полагаю, что картина относится к концу шестнадцатого века.

— Шестнадцатого, господин адвокат? — притворно изумлялся продавец.