Владимир Тендряков - Среди лесов

• Название: Среди лесов
• Автор: Владимир Тендряков
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1954

Владимир Федорович Тендряков родился в 1923 году в деревне Макаровская, Вологодской области.

По окончании средней школы ушел на фронт; принимал участие в боях за Сталинград, за освобождение Харькова.

С 1946 по 1951 год Тендряков учился в Литературном институте имени Горького. Здесь он был принят в члены КПСС.

Его первый рассказ «Дела моего взвода», основанный на фронтовых впечатлениях, был опубликован в 1947 году в альманахе «Молодая гвардия».

После окончания института Владимир Тендряков сотрудничал в журнале «Огонек», где поместил свои очерки о колхозной деревне и рыбаках Каспия. Позднее на страницах журнала «Новый мир» появляются его очерки «Падение Ивана Чупрова» (1953), «Ненастье» (1954) и повесть «Не ко двору» (1954).

Повесть «Среди лесов» была впервые напечатана в 1953 году в альманахе «Год тридцать шестой».

---

Все разошлись, а Юрка мрачно ковырял носком сапога землю; Сергей Гаврилов стоял шагах в десяти и глядел внимательно куда-то вдоль улицы. Вдруг он круто повернулся, подошел к Юрке и, глядя ему не в глаза, а в козырек фуражки, сухо сказал:

— Идем.

Сергей шел впереди, глубоко засунув руки в карманы. Юрка шагал переваливаясь, как провинившийся медведь за поводырем. Они прошли мимо конюшен, остановились у небольшой пристройки.

— Здесь у нас вроде лаборатории по кормам, — объявил Сергей, попрежнему смотря не в глаза, а в козырек. — Сейчас мы в ней задерживаться не будем, сначала все разом осмотрим…

Юрка, широко расставив ноги, глядел в землю, молчал. И Сережка вдруг испугался: «А вдруг уйдет! Научил, скажут…»

В это время круглое лицо Юрки налилось багровой краской.

— Ты… это… знаешь, извини! Ну что зло держать? Право, обидно мне показалось. И так-то невесело, да еще…

— Ну, что ты! Я давно уж забыл, — быстро сказал Гаврилов.

— Знаешь, к слову, я виноват… Да уж чего там, пойдем, коли так. Видел ваших коней, а о лаборатории не слыхал. Это что же такое?

В небольшой светлой комнате стоял крепкий запах вянущих трав, на стенах висели широкие бумажные листы, к ним были пришиты пучки растений.

— Луговые травы, — указал Сергей на стены, — и полезные и вредные, всякие. Вот, узнаёшь?

К пожелтевшему листу было прикреплено высохшее растение с крепким бурым стеблем.

— Э-э, конскую кислицу засушили… Ну, такого добра у нас полно. Чем же она прославилась, что на выставку попала?

— Не кислица, а конский щавель, — поправил Сергей. — То и плохо, что у вас его полно. Мы, считай, уничтожили под корень. Редкость, когда на лугах встретишь. Вредное растение, и конь и корова стороной его обходят. Конский щавель! Дал же кто-то название — конский!..

Юрка ногтем попробовал сухой стебель.

— Чудно. Далеко ли наши луга, — рукой подать, а у нас в ином месте красным-красно, как посмотришь.

— Было время, и у нас — красным-красно… Гляди, это план наших лугов. Вот Приваженский луг, Медвежья Канитель, что около вас, — все луга и выпасы здесь. Темные пятна — места, где больше всего росло этого щавеля… Мы луга перепахали, подсеяли другими травами. Не совру, прямо по травинке потом этот чертов щавель уничтожали.

— По травинке?

— А как же… Особые лопаты, как ножи острые, сделали. Увидишь щавель, запустишь под корень и вырвешь… Пройдись-ка по лугам, найди хоть один куст, найдешь — премии не жалко… Трубецкой ребятишкам в прошлом году за куст конского щавеля по пять стаканов клубники велел выдавать. Жуликоваты парнишки оказались — бегали на ваши луга дергать щавель.

Юрка, не отвечая на улыбку, качал головой.

— Дела-а! Мы-то рядом живем…

— У вас луга-то, пожалуй, получше наших, по реке идут, а сена мы берем вдвое больше, и какое сено! — Сергей достал из шкафа клок сена, завернутого в бумажку. — Сам из стога выдернул, не для показа, для себя, понюхай…

— Чай!

— Чай, — согласился Сергей. — Ну, да пойдем в конюшни, а то тут можно целую неделю торчать, все сразу не расскажешь.

Юрка часто бывал в Чапаевке, раз или два на неделе смотрел кино в клубе, бегал из своего Починка на посиделки к чапаевским девчатам, но в конюшню к чапаевцам ему и в голову не приходило заглянуть. Да и кто думал, что конюшня у них не такая, как у всех… Стойла закрытые чуть ли не до потолка: похоже, что у каждой лошади отдельная комната. Корм задавать — не надо входить внутрь, открываешь окно («как на почте — марку купить»), а под окном ясли, сунь охапку сена, и готово.

Юрка шел вдоль дощатого коридора и завистливо думал: «Не наша дыра навозная. Эх-ма!»

Сергей остановился, взглянул лукаво.

— А что я тебе покажу, — ахнешь!

Он открыл дверцу одного из стойл, скрылся в нем, послышался голос:

— А ну, милая, давай! Но, дура!.. Опять за свое!.. Б-балуй!

Юрка, стоя в проходе, ждал, что Сергей сейчас похвалится перед ним знаменитой кобылой — Муравушкой. Но из стойла показалась до мелочей знакомая губастая морда.

— Теща!

Из богатого стойла выходила кобылица Теща, жившая когда-то в Юркиной конюшне. У Тещи был ум и характер старой лисы. Если ее выпускали из конюшни, она непременно прорывалась на овес, на Кулиги, и найти ее там было очень трудно. Теща не паслась, как все лошади, она ложилась на бок и, спрятавшись в овсе, вытянув шею, перебирая губами по стеблям, подтягивала метелки и объедала их. Так и паслась, лежа на боку. Попробуй разгляди, где она, да к тому же слух у Тещи на удивление — шаги чует за полкилометра. Подойдешь — вскочит и галопом на другой конец, там за кусты, на поле ржи, — ищи снова, где, в каком месте затаилась… Председатель Игнат Коршунов, что был до Спевкина, купил, говорят, по дешевке это «золото». Да Юрка свои бы деньги отдал, лишь бы избавиться от Тещи.

И вот случилось чудо: Спевкин променял Тещу на другого коня, и какого: Цезаря, — на выставках такую лошадь показывать! Хоть теперь Теща гладкая, сытая, шерсть лоснится, но все равно — далеко ей до Цезаря!

Мягкими губами Теща стала подбираться к карману пиджака Гаврилова.

— Ишь лакомка… — Сергей вынул кусок сахару и сунул ей в губы. — Вы вот не знаете, какое сокровище держали!

«Сокровище… И слава богу, держите, нам обратно не надо», — подумал Юрка.

— Ноги короткие, сухие. Копыта что кремешки! Обрати внимание на гриву. А масть — саврасая, ремень по спине, — расхваливал Тещу Сергей. — Это ведь чистейшая вятская порода. Они по резвости скакунам не уступают, а по выносливости — куда там… Вроде и смотреть не на что, мелочь, а спина, погляди, — стрункой… — Сергей усмехнулся. — Слыхал, Спевкин у вас нашептывает, что-де чапаевцев надул, Цезаря выменял на клячу. Цезарь — конь умный, сильный, слов нет, красив, копытами, правда, слаб. Но от него породы не выведешь, любая паршивенькая кобыленка всю наследственность задавит. А мы через Тещу новую породу выведем — чапаевскую, рабочую, — не красивых плясунов.

Юрка, словно в первый раз увидев Тещу, обошел вокруг, осторожно провел по ее спине ладонью, а Теща следила за ним карим умным глазом: «Что, брат, выкусил? А я здесь хорошо устроилась, не жалуюсь».

— Разбираешься ты в лошадях, — вздохнул Юрка.

— Я-то что, а вот знал бы ты ветврача Щелканова! Тот, ничего не скажешь, — разбирался. Во время войны раз лошадей в армию передавали. Председатель из «Власти труда», Кривцов Егор, ведет жеребца; тот лебедем плывет, залюбуешься. А Щелканов рукой махнул: «Веди обратно, не пойдет, на левом глазу бельмо». На двадцать-то шагов! Подумай!.. Кривцов — молчит, а другие спрашивают: какое, мол, бельмо? Откуда ты знаешь? Оказывается, он по уху узнал…

— По уху?

— Слепа лошадь на один глаз, не видит в сторону, так она слухом взять хочет, ухом по-особому водит, прислушивается. С умом-то, как говорят, на сажень под землю видно. Я теперь сам мало-помалу разбираюсь… Не горюй, и ты научишься.

Возвращался домой Юрка через Лобовище. Проходя мимо конюшни Неспанова, он увидел понуро стоявшую на раскоряченных ногах горбоносую, брюхастую лошадь. Припомнилось, Сергей говорил, что горбоносостью отличаются лошади африканских кровей: андалузская порода, арабские скакуны — горбоносы.

«Черт знает что! Теща, оказывается, чистокровная порода, может и эта горбоноска из благородных?»

Лошаденка с раздутым животом и благородной «африканской горбоносостью» скучно смотрела на прислоненный к дышлу хомут и, вздрагивая губой, сгоняла липнувших мух.

Юрка смутно почувствовал, что теперь для него каждая лошадь — загадка, которую не терпится разгадать.

«Сережка-то Гаврилов… Разве можно подумать, парень парнем. На пляски, как все, ходит, на гармошке играет, а гляди, как разбирается… А ведь и он, поди, не с потолка узнал, от этого Щелканова научился…»

8

В сильную жару, когда даже роса перестает ложиться ночами, тускнеет на лугах зелень. Как лицо больного человека, она приобретает сероватый, нездоровый оттенок. Но едва лишь дождь обмоет землю, зелень неярко вспыхнет. Ничего не изменилось, все растет, как и росло, но от каждой травинки тянет свежестью…

Жизнь в Лобовище была однообразна, скучновата, но, словно дождь в засуху, день, проведенный в колхозе Чапаева, освежил ее. Все оставалось по-старому: сквозь щели крыши на скотном просвечивало солнце, на свинарнике носились те же поджарые поросята, резво вскидывая заросшие серой щетиной зады; та же рожь с васильками стояла на полях, — и все же что-то изменилось, какое-то едва приметное оживление появилось в деревне.

Спевкин видал и раньше свинарники чапаевцев, и племенных быков, тучных, ленивых, и птицеферму, и пасеку в Чапаевке. Знал, как разнообразно хозяйство соседей… Как и все, он свыкся с тем, что в «Степане Разине» — плохо, а у чапаевцев — хорошо. Но слова Трубецкого заставили его призадуматься.