Геннадий Воронин - На фронте затишье…

• Название: На фронте затишье…
• Автор: Геннадий Воронин
• Издательство: Волго-Вятское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1970

Геннадий Григорьевич Воронин родился в 1925 году в городе Сергаче Горьковской области. В январе 1943 года, как и многие его сверстники, семнадцатилетним юношей ушел в армию. Служил в самоходном артиллерийском полку. Прошел с ним от правобережья Днепра до Берлина и Праги. Награжден десятью орденами и медалями.

После войны Г. Воронин окончил юридический институт и стал журналистом. Работал в редакциях областных газет. Сейчас он корреспондент ТАСС в г. Горьком.

Выступал в газетах с рассказами, фельетонами, очерками. В 1956 году написал пьесу о молодежи «Решающее свидание», которая шла на сценах театров и опубликована в литературном сборнике. После поездки по Целинному краю в 1961 году вышел отдельным изданием его очерк «Счастье Клавы Новиковой», посвященный покорителям целины.

Главными героями повести «На фронте затишье…», которую мы предлагаем вниманию читателей, также являются молодые люди — юноши в солдатских шинелях, освобождающие родную землю от фашистских захватчиков. Повесть основана на подлинных фронтовых эпизодах.

---

Неужели дойдет дело до рукопашной? Перед отправкой на фронт нас учили действовать в рукопашном бою винтовкой образца 1891 года с длинным граненым штыком. «Коротким — коли!» «Длинным — коли!» «Прикладом — бей!» Это я знаю. Сотни раз колол и бил чучело. А вот как колоть автоматом? Как действовать им в рукопашной, когда нельзя стрелять, потому что можно попасть в своих?.. Этому нас не учили.

А немцев уже видно без иллюминации. Они залегают, темными мохнатыми кочками застывают на поле перед очередной перебежкой. Заметно, как некоторые кочки шевелятся…

Мельком оглядываюсь на сапера. Он выдергивает пустой диск, бросает его в нишу, достает из-за ящика другой, новый, не спеша вставляет его в автомат, отводит затвор. Движения солдата неторопливы, уверенны, и я чувствую, как его спокойствие медленно, но верно передается мне.

Прицеливаюсь в темнеющий на снегу шевелящийся расплывчатый бугорок. Мушку почти не видно. Едва заметна, только угадывается прорезь. Ну и черт с ней. Главное — не торопиться, не дергать курок, а спускать его плавно, как делали в школе, на стрельбище, как это делает сапер. Даю короткую очередь. Получилось. Темное пятно остается на месте, не шевелится. Но неизвестно, попал или нет. А может быть, и стрелял в убитого. Гитлеровцы снова перебегают. В темноте маячат длинные мутные силуэты. Навожу автомат на них. Кажется, я окончательно успокаиваюсь. Руки уже не трясутся. Плавно спускаю курок…

— Подождите стрелять! — громко, во всеуслышание командует сержант. — Степанов, веди наблюдение!

Младший по званию Шаповалов ничуть не стесняется присутствия лейтенанта и по-прежнему чувствует себя хозяином. Подав команду, он отходит от бруствера к нише, выгребает горстями патроны из ящика и, не обращая на нас никакого внимания, начинает набивать ими круглый пузатый диск ППШ. Он еще и старый не успел расстрелять, а про запас уже готовит еще один диск — вероятно, на случай, если затянется бой.

К нему подходит лейтенант Шаповалов.

— А почему нельзя стрелять? — спрашивает он искренне, не скрывая недоумения, которое выдает и его голос, и весь его вид.

— Фрицы-то залегли, товарищ лейтенант. Окопались они, — объясняет ему сержант, как школьнику. — Сейчас они нас высматривают. По нашей стрельбе, по огонькам автоматов высматривают. Как засекут нас, такую стрельбу поднимут, что и не высунешься. Пусть лучше полежат, а как выскочат опять на голое место, мы им и вложим сразу. Только надо следить за ними.

У сержанта вроде убедительная логика. Но ведь так хорошо рассуждать, когда бой ведется на равных. К тому же не ночью, а днем, когда все предельно понятно и ясно.

— Дуэль нам невыгодно начинать, товарищ лейтенант, у нас народа здесь мало — раз в десять меньше, чем у них, — продолжает сержант. — Они это знают. Вот и лезут поэтому. Четвертый раз лезут за ночь. А нам обнаруживать себя незачем. Они и так уже по брустверу начали бить. Поэтому давайте на всякий случай вон туда перейдем, левее.

Наш помпотех безропотно подчиняется младшему по званию однофамильцу. И правильно делает, что не лезет в амбицию. У саперов, видимо, уже отработана своя тактика ведения ночного боя, и нечего тут вмешиваться. А вот Кохов воспринял бы все это за унижение. Он сразу, с первого разговора, напомнил бы сержанту о своем офицерском звании и обязательно бы настоял на своем…

Переходим метров на тридцать левее.

У бруствера остается один из саперов. А мы по примеру Шаповалова — сержанта, наполняем диски патронами, набираем их про запас. Словно желуди насыпаем мы их в карманы. Золотистые, пахнущие машинным маслом, они приятно позвякивают при малейшем движении. На душе становится легче, спокойнее. Патронов нам хватит на десять таких боев. Есть у запасливых саперов и целый ящик гранат-лимонок. Сержант показал, где они лежат — в соседней нише. В общем, жить можно. И теперь не такими уж страшными кажутся гитлеровцы, укрывшиеся в глубоких бороздах. Пусть лезут. Гостинцев им хватит… Непонятно только одно — почему же они атакуют нас в лоб? Почему не пытаются обойти справа или зайти сзади — со стороны балки?..

К нам подбегает Смыслов, вынырнувший из-за поворота траншеи.

— Бубнов послал просить Грибана, чтобы пустил самоходки. Как у вас тут? — хрипит он, на секунду останавливаясь возле лейтенанта.

— Все нормально.

— А у нас двоих саперов убило и одного ранило. Головы не дают высунуть. По красной ракете самоходки должны пойти. Держитесь!

Юрка пригибается и исчезает в окопчике, который ведет назад, в тыл.

Гитлеровцы вжимаются в землю, прячутся в воронках и крупных бороздах. Всего метров сто осталось передним до бруствера. Но эти сто для них самые трудные. Они, наверное, рассчитывали на внезапность или на то, что саперы могут дрогнуть и оставят окопы без боя. Черта с два! Мы никуда не отойдем без приказа. А приказ лишь один — удержать высотку.

…До окопов доносится рокот танков. «Еще этого не хватало!?» Бросаемся к брустверу. При свете затухающей ракеты успеваю увидеть всю вражескую высотку. На ней пусто. Кроме кочек — трупов и свежевырытой земли там ничего не видно.

— А ведь это наши, а не немецкие, — радостно произносит лейтенант. — Я их по звуку знаю… Комбатовскую машину прогревают. Точно!

Значит, Грибан согласился бросить в бой самоходки! Да и как же иначе! Ведь если немцы ворвутся в траншеи, не миновать беды. Их много. И попробуй их потом выкурить с этих позиций…

Бубнов с командиром саперной роты, наверное, тоже услышали гул моторов. С их фланга взвивается красная ракета. Она чертит в темном небе крутую дугу и стреляет в воздухе крупными искрами, которые гаснут, не долетев до земли. Вот он, условный сигнал для Грибана!..

А немцы, как залегли, так и продолжают лежать. Они словно оцепенели. Интересно, знают они, чувствуют или нет, что их песенка спета? Сейчас выползут, нет, выскочат на самый гребень наши самоходки и заставят их обратиться в бегство. И будут их расстреливать почти в упор…

Ширится, нарастает железный стрекот. Мы забываем о том, что противник под самым носом, поворачиваемся в другую сторону — назад, с нетерпением ждем, когда выплывут из темноты стальные коробки. Но они появляются неожиданно и намного правее. Передняя машина, выпустив из выхлопных труб целый сноп золотистых искр, разворачивается к нам. И в это время ракета снова вспарывает темноту.

Оголтело надрываются пулеметы. Они бьют по гитлеровцам, резво бегущим к спасительному распадку. Как же так получилось?! Мы явно упустили момент. Воспользовавшись темнотой, немцы успели отмахать вниз по склону солидное расстояние. Теперь уже некогда целиться. Надо только бить и бить им вдогонку. Позабыв обо всем, мы выпускаем длинные-длинные очереди.

А на левом фланге горстка саперов поднимается в контратаку. Бойцы выскакивают из траншей, бросаются вниз по склону. Гулко охают пушки. Первые снаряды ложатся, не долетев до цепи. Их взрывы словно подстегивают спасающихся бегством солдат, которые несутся по полю, не пригибаясь и не оглядываясь. Снова раскалывается воздух. Огненные шары разрывов врываются в самую гущу фашистов. Хорошо видны переламывающиеся, нелепо взмахивающие руками, падающие фигуры.

Но как все скоротечно! Кажется, проходят какие-то мгновенья, а гитлеровцы, которых не настигли снаряды и пули, уже скрываются в щелях.

Словно по команде стихает стрельба. Смолкают и самоходки. Они разворачиваются и быстро, торопливо уползают обратно.

— Теперь не пропадем! Вот это сила! — провожая их взглядом, радостно произносит сержант Шаповалов.

Он ставит автомат к стенке окопа, вытаскивает из кармана серый замызганный кисет, развязывает его зубами. Его хитроватый, с прищуром взгляд останавливается на мне.

— А ты, ефрейтор, первый раз, что ли, в бою?

— Ночью не приходилось…

— Ничего. Пообвыкнешь, — произносит он покровительственным тоном. — Первый раз это всем в диковинку кажется. А потом к нам приходить будешь, как к теще… Только вместо блинов тут диски. А вместо галушек — пули. Вот и вся разница…

Он растягивает тесемку кисета и выкрикивает с хрипотцой:

— Перекур!.. А ну, самоходчики, налетай, пока угощаю!..

Что произошло в Нерубайке?

Днем на высотку обрушивается крупяная метель. Дымчато-белые ледяные дробинки простреливают все поле из конца в конец и, сливаясь в живые шевелящиеся струйки, с силой бьются в борта самоходок. Похолодало. Мы еще раз тщательно заделали все дыры между катками и траками гусениц. Но ветер дует через брезент как через решето. Просочившись под машину, он набрасывается на пламя коптилки, закручивает его винтом, силится оторвать от расплющенного конца гильзы и унести вместе с пляшущим извивающимся хвостом копоти.

Острые крупинки, проникающие через неведомые щели, обжигают лицо, шею, руки. Скапливаясь на глине, песке и шинелях, они быстро превращаются в мелкие капельки. Сыро и смрадно становится в нашем убежище, и мы все чаще выползаем наружу — размяться, разогнать кровь.