Ярослав Гашек - Собрание сочинений. Том пятый

• Название: Собрание сочинений. Том пятый
• Автор: Ярослав Гашек
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 1984

В пятый том включена книга «Политическая и социальная история партии умеренного прогресса в рамках закона», — памфлеты на буржуазные выборы, шутливые истории, юмористические портреты деятелей партии умеренного прогресса и друзей писателя, а также хорошо известный советским читателям роман «Похождения бравого солдата Швейка» (часть I).

* Введение. (Перевод Т. Чеботаревой).

* Декларация основных принципов партии умеренного прогресса в рамках закона. (Перевод Т. Чеботаревой).

* Густав Р. Опоченский и македонский воевода Климеш. (Перевод Т. Чеботаревой).

* Македонский воевода Климеш. (Перевод Т. Чеботаревой).

* Первые неудачи партии в чешской провинции. (Перевод Т. Чеботаревой).

* Соратник Станислав Земан. (Перевод Т. Чеботаревой).

Преследование первых христиан в Праге. (Перевод М. Скачкова).

Преследование новой партии правительственными кругами. (Перевод С. Востоковой).

Партия растет, но ее бьют. (Перевод Ю. Гаврилова).

* В плену у карфагенян. (Перевод В. Петровой).

* Приятель Иржи Маген и Йозеф Мах. (Перевод В. Петровой).

* «Мир животных». (Перевод В. Петровой).

Помещение для собраний новой партии. (Перевод В. Петровой).

* Поэт Томан говорит: «Monsieur, n’avez vous pas une coronne?» (Перевод В. Петровой).

* Метр Арбес. (Перевод В. Петровой).

Казначей партии Эдуард Дробилек. (Перевод С. Востоковой).

* Любовные злоключения Дробилека. (Перевод Н. Зимяниной).

* Франтишек Шафр читает свой новый рассказ: «Расплата». (Перевод В. Петровой).

* Рассыльный партии, поэт Фрабша. (Перевод В. Петровой).

* Адольф Готвальд, переводчик с западных языков. (Перевод С. Никольского).

* Послесловие к тому первому. (Перевод В. Петровой).

* Профессор Франтишек Секанина. Чешский критик. (Перевод Е. Элькинд).

* Художник Ярослав Кубин. (Перевод Е. Элькинд).

* Апостольская деятельность трех членов партии, отраженная в письмах исполнительному комитету. (Перевод Е. Элькинд).

* Исполнительному комитету партии умеренного прогресса в рамках закона. (Перевод Е. Элькинд).

** Чешская Орлеанская дева м-ль Зюссова. (Перевод Ил. Граковой).

* Пан писатель Рожек. (Перевод Е. Элькинд).

* Второе письмо миссионеров с дороги. (Перевод Е. Элькинд).

* Поэт Луи Кршикава, по-иному «Блажеем Иорданом» именуемый. (Перевод Е. Элькинд).

* Исполнительному комитету партии умеренного прогресса в рамках закона. (Перевод Е. Элькинд).

* Поэт Рацек. (Перевод Е. Элькинд).

* Погоня за Махаром. (Перевод Е. Элькинд).

* Махара нет дома. (Перевод Е. Элькинд).

* Как веселятся чехи в Вене. (Перевод Е. Элькинд).

* Наш друг Шкатула. (Перевод Е. Элькинд).

* Воспоминания о литературном объединении «Сиринкс». (Перевод Е. Элькинд).

* Неизвестный литератор. (Перевод Е. Элькинд).

* Д-р К. Гуго Гилар. (Перевод Е. Элькинд).

* Что было дальше с тремя членами партии умеренного прогресса в рамках закона. (Перевод Е. Элькинд).

* Потомственный дворянин Эмануэль Лешеградский. Перевод (Е. Элькинд).

* Авантюры партии умеренного прогресса в рамках закона в Винер Нейштадте. (Перевод Л. Васильевой).

** Величайший чешский писатель Ярослав Гашек. (Перевод Ил. Граковой).

* Конференция делегатов партии умеренного прогресса в рамках закона с выдающимися венгерскими политиками. (Перевод Ил. Граковой).

* М-ль Слава. (Перевод Ил. Граковой).

* «Майские выкрики». (Перевод Ил. Граковой).

* Самый толстый чешский писатель Ян Остен. (Перевод Л. Васильевой).

* Надьканижская идиллия. (Перевод Л. Васильевой).

Аугустин Эуген Мужик. (Перевод С. Востоковой).

* Продолжение надьканижской идиллии. (Перевод Л. Васильевой).

* Композитор Хланда. (Перевод Н. Зимяниной).

* Интриган актер Писецкий и его драма. (Перевод Л. Васильевой).

* Архитектор Пепа Майер. (Перевод Л. Васильевой).

* Д-р Г. (Перевод Л. Васильевой).

* Майер Вратислав, знаменитый автор сграфитто. (Перевод Л. Васильевой).

* Ярослав Гашек выступает в Надьканиже. (Перевод Н. Зимяниной).

* Мадемуазель Маня Бубелова. (Перевод Н. Зимяниной).

* Ян Ридл, знаменитый пианист. (Перевод Н. Зимяниной).

* Жизнь среди Шалопаев. (Перевод Н. Зимяниной).

* Неделя Шалопаев. (Перевод Н. Николаевой).

* Попробуйте браницкое пиво! (Перевод Н. Николаевой).

* Ярослав Гашек в кабаке «У Звержинов» делает доклад о мертвом теле на Тисе. (Перевод Н. Николаевой).

* Один день в редакции газеты «Ческе слово». (Перевод Н. Николаевой).

* Шеф-редактор «Ческого слова» Иржи Пихл. (Перевод Н. Николаевой).

* Редакционный курьер Шефрна. (Перевод Н. Николаевой).

* Женский псевдоним. (Перевод Н. Николаевой).

* Чашка черного кофе. (Перевод В. Корчагина).

* Квидо Мария Выскочил, или Иисус Мария, выскочил! (Перевод Т. Николаевой).

Афера Пеланта. (Перевод С. Востоковой).

Как пан Караус начал пить. (Перевод М. Скачкова).

* О преследовании Карела Пеланта, члена новой партии. (Перевод Т. Николаевой).

* О пане Йозефе Валенте. (Перевод Т. Николаевой).

** Революционер Зиглозер. (Перевод С. Никольского).

** Манифест партии умеренного прогресса в рамках закона к последним выборам. (Перевод Ил. Граковой).

* Доклад о недоброкачественных продуктах и суррогатах, прочитанный мною в «Коровнике» во время избирательной кампании 1911 года. (Перевод Н. Зимяниной).

* Речь о кандидатах других партий. (Перевод Ил. Граковой).

* Лекция о реабилитации животных. (Перевод Ил. Граковой).

Речь о докторе Загорже… (Перевод М. Скачкова).

* Лекция о национализации дворников… (Перевод Ил. Граковой).

* Доклад об избирательном праве для женщин. (Перевод Н. Зимяниной).

** День выборов. (Перевод Ил. Граковой).

Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны. (Перевод П. Богатырева).

* — Издательство «Художественная литература», 1984 г.

** — Издательство «Детская литература», Москва, 1983 г.

---

— А я боялся, что вы дадите, — заметил Швейк. — Этим бы вы испортили весь рассказ. Такое благородство встречается только в романах, а в гарнизонной тюрьме это было бы просто глупостью.

— А темную вы ему не сделали? — спросил кто-то.

— Нет, забыли.

В шестнадцатой открылась неторопливая дискуссия, следовало сделать скупердяю темную или нет. Большинство высказалось «за».

Разговор понемногу затих. Арестанты засыпали, скребя под мышками, на груди и на животе, где вшей в белье водится особенно много. Засыпали, натягивая завшивевшие одеяла на голову, чтобы не мешал свет керосиновой лампы.

В восемь часов Швейка вызвали и приказали идти в канцелярию.

— Налево у двери канцелярии стоит плевательница. Там бывают окурки, — поучал Швейка один из арестантов. — А на втором этаже стоит еще одна. Лестницу метут в девять, так что там сейчас что-нибудь отыщется.

Но Швейк не оправдал их надежд. Больше в шестнадцатую он не вернулся. Девятнадцать подштанников судили и рядили об этом на все лады.

Веснушчатый ополченец, обладавший самой необузданной фантазией, объявил, что Швейк стрелял в своего ротного командира и его нынче повели на Мотольский плац на расстрел.

Глава X Швейк в денщиках у фельдкурата

I

Швейковская одиссея снова развертывается под почетным эскортом двух солдат, вооруженных винтовками с примкнутыми штыками. Они должны были доставить его к фельдкурату.

Эти двое солдат взаимно дополняли друг друга: один был худой и долговязый, другой, наоборот, маленький и толстый; верзила прихрамывал на правую ногу, маленький — на левую. Оба служили в тылу, так как до войны были вчистую освобождены от военной службы. Оба с серьезным видом топали по мостовой, изредка поглядывая на Швейка, который шагал между ними и всем подряд отдавал честь. Его штатское платье исчезло в цейхгаузе гарнизонной тюрьмы вместе с военной фуражкой, в которой он явился на призыв, и ему выдали старый мундир, ранее принадлежавший, очевидно, какому-то пузатому здоровяку, ростом на голову выше Швейка. В его штаны влезло бы еще три Швейка. Бесконечные складки, от ног и чуть ли не до шеи, — а штаны доходили до самой шеи, — поневоле привлекали внимание зевак. Громадный грязный, засаленный мундир с заплатами на локтях болтался на Швейке, как кафтан на огородном пугале. Штаны висели, будто у клоуна в цирке. Форменная фуражка, которую ему тоже выдали в гарнизонной тюрьме, сползала на уши.

На усмешки зевак Швейк отвечал мягкой улыбкой и ласковым, теплым взглядом своих добрых глаз.

Так подвигались они к Карлину, где жил фельдкурат. Первым заговорил со Швейком маленький толстяк. В этот момент они проходили по Малой Стране под галереей.

— Откуда будешь?

— Из Праги.

— Не удерешь от нас?

В разговор вмешался верзила. Поразительное явление: если маленькие толстяки по большей части бывают добродушными, то люди худые и долговязые, наоборот, в большинстве случаев скептики. Следуя этому закону, верзила возразил маленькому:

— Кабы мог, удрал бы!

— А на кой ему удирать? — отозвался маленький толстяк. — Он и так на воле, не в гарнизонной тюрьме. Вот пакет у меня.

— А что там, в этом пакете для фельдкурата? — спросил верзила.

— Не знаю.

— Видишь, не знаешь, а говоришь…

Карлов мост они миновали в полном молчании. Но на Карловой улице маленький толстяк опять заговорил со Швейком.

— Ты не знаешь, зачем мы ведем тебя к фельдкурату?

— На исповедь, — небрежно ответил Швейк. — Завтра меня повесят. Так всегда делается. Это, как говорится, для успокоения души.

— А за что тебя будут… того? — осторожно спросил верзила, между тем как толстяк с соболезнованием посмотрел на Швейка.

Оба конвоира были ремесленники из деревни, отцы семейств.

— Не знаю, — ответил Швейк, добродушно улыбаясь. — Я ничего не знаю. Видно, судьба.

— Стало быть, ты родился под несчастливой звездой, — тоном знатока сочувственно заметил маленький. — У нас в селе Ясени, около Йозефова, еще во время прусской войны тоже вот так повесили одного. Пришли за ним, ничего не сказали и в Йозефове повесили.

— Я думаю, — скептически заметил долговязый, — что так, ни за что ни про что, человека не вешают. Должна быть какая-нибудь причина. Такие вещи просто так не делаются.

— В мирное время, — заметил Швейк, — может, оно и так, а во время войны один человек во внимание не принимается. Он должен пасть на поле брани или быть повешен дома! Что в лоб, что по лбу.

— Послушай, а ты не политический? — спросил верзила. По тону его было заметно, что он начинает сочувствовать Швейку.

— Политический, даже очень, — улыбнулся Швейк.

— Может, ты национальный социалист?

Но тут же маленький, в свою очередь, стал осторожным и вмешался в разговор.

— Нам-то что, — сказал он. — Смотри-ка, кругом пропасть народу, и все на нас глазеют. Если бы мы могли где-нибудь в подворотне снять штыки, чтобы это… не так бросалось в глаза. Ты не удерешь? А то, знаешь, нам влетит. Верно, Тоник? — обратился он к верзиле.

Тот тихо отозвался:

— Штыки-то можно бы и снять. Все-таки это наш человек.

Он перестал быть скептиком, и душа его наполнилась состраданием к Швейку.

Они вместе высмотрели подходящую подворотню, сняли там штыки, и толстяк разрешил Швейку пойти рядом.

— Небось курить хочется? Да? — спросил он. — Кто знает…

Он хотел сказать: «Кто знает, дадут ли тебе закурить, перед тем как повесят», но не докончил фразы, поняв, что это было бы бестактно.

Все закурили, и конвоиры стали рассказывать Швейку о своих семьях, живущих под Градцем Кралове, о женах, о детях, о клочке земли, о единственной корове…

— Пить хочется, — заметил Швейк.

Долговязый и маленький переглянулись.

— По одной кружке и мы бы пропустили, — сказал маленький, почувствовав, что верзила тоже согласен, — но там, где бы на нас не очень глазели.

— Идемте в «Куклик», — предложил Швейк, — ружья вы оставите там на кухне. Хозяин в «Куклике» Серабона, сокол, его нечего бояться. Там играют на скрипке, и на гармошке, бывают уличные девки и другие приличные люди, которых не пускают в «Репрезентяк».

Верзила и толстяк снова переглянулись, и верзила решил:

— Ну что ж, зайдем, до Карлина еще далеко.

По дороге Швейк рассказывал разные анекдоты, и они в чудесном настроении пришли в «Куклик» и поступили так, как советовал Швейк. Ружья спрятали на кухне и пошли в общий зал, где скрипка с гармошкой наполняли все помещение звуками излюбленной песни «На Панкраце, на холме, есть чудесная аллея».

Какая-то барышня сидела на коленях у юноши потасканного вида, с безукоризненным пробором, и пела сиплым голосом.

Обзавелся я девчонкой,
а гуляет с ней другой.

За одним столом спал пьяный сардинщик. Время от времени он просыпался, ударял кулаком по столу, бормотал «Так не пойдет!» и снова засыпал. За бильярдом под зеркалом сидели три девицы и хором кричали железнодорожному кондуктору:

— Молодой человек, угостите нас вермутом!

Неподалеку от музыкантов двое спорили о какой-то Марженке, которую вчера во время облавы «сцапал» патруль. Один утверждал, что видел это собственными глазами, другой же уверял, будто вчера она с одним солдатом пошла спать в гостиницу Валеша.

У самых дверей, в компании штатских, сидел солдат и рассказывал о том, как его ранили в Сербии. Одна рука у него была на перевязи, а карманы набиты сигаретами, полученными от собеседников. Он то и дело повторял, что больше уже не может пить, а один из компании, плешивый старикашка, без устали его угощал.

— Да выпейте уж, солдатик! Кто знает, свидимся ли когда еще? Велеть, чтоб вам сыграли? Попросить «Сиротку»?

Это была любимая песня лысого старика. И действительно, минуту спустя скрипка с гармошкой завели тоскливую «Сиротку». У старика выступили слезы на глазах, и он затянул дребезжащим голосом:

Чуть понятливее стала,
все о маме вопрошала,
все о маме вопрошала.

Из-за другого стола послышалось:

— Хватит! Ну их к черту! Заткнитесь. Катитесь вы с вашей «Сироткой».

И, прибегнув к последнему средству убеждения, вражеский стол грянул:

Разлука, ах разлука —
для сердца злая мука.

— Франта, — позвали они раненого солдата, когда, заглушив «Сиротку», допели «Разлуку» до конца. — Франта, брось их, иди садись к нам! Плюнь на них и неси сюда сигареты. Да брось ты их забавлять, лопухов!

Швейк и его конвоиры с интересом наблюдали за происходящим. Швейк — он часто сиживал тут еще до войны — пустился в воспоминания о том, как здесь, бывало, внезапно появлялся с облавой полицейский комиссар Драшнер и как его боялись проститутки, которые сложили про него песенку.