Юрий Стрехнин - Избранное в двух томах. Том I

• Название: Избранное в двух томах. Том I
• Автор: Юрий Стрехнин
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1989
• ISBN: 5-203-00108-1

В первый том избранного вошли произведения, главенствующей темой в которых является — защита Отечества.

В романе «Завещаю тебе» и повестях «Вечный пропуск», «Знамя», «Прими нас, море» созданы интересные образы солдат, матросов, наделенных высоким чувством долга, войскового товарищества, интернационализма.

Издание рассчитано на массового читателя.

---

Проходимость…

Въелась же в меня за годы службы привычка даже явления природы оценивать с точки зрения применения к военному делу. Нет чтобы просто полюбоваться бурно играющей по камням, ошалевшей от весеннего перепоя речкой — обязательно подумаешь: как быть, если придется переправлять через нее людей и технику? И берег такой реки — скалистый, поросший лесом — для меня не просто живописный, радующий глаз своей диковатой красотой пейзаж. Нет, ведь обязательно подумаю: а что, если по нему пройдет передний край — где лучше оборудовать позиции? Или — как наступать на такой рубеж, если на нем противник?

Подобные «дорожные» размышления давно стали для меня полусерьезной, полуавтоматической игрой.

Но сейчас они — не только упражнения ума. Я не просто еду в своем служебном газике через район учений, но и прикидываю, как тут могут развернуться «боевые действия».

В прошлом году в такую пору мы учений не проводили. Наш генерал, Николай Николаевич Порываев, в ответ на вопросы некоторых сверхосторожных товарищей, нельзя ли было с началом учений немного повременить, чтобы поберечь технику, ссылается на указания свыше. Сильно подозреваю, что он сам напросился, чтобы начать учения именно сейчас. Это в общем-то в порядке вещей — подаем идею «наверх», там она оформляется в указания, они спускаются к нам, и уже кажется, что идея рождена где-то «наверху». Есть известное толстовское определение: человек подобен дроби, где числитель — то, что он есть, а знаменатель — то, что он о себе думает; чем больше числитель, тем больше дробь. Пожалуй, примерно по этой же формуле можно определить ценность и мудрость решений, которые нам предназначено исполнять; в числителе — опыт, инициатива, чаяния «низов», в знаменателе — желания «верхов».

Хотя и сетовал у нас кое-кто в дивизии, что время для учений очень уж неподходящее, но каждый здраво понимает, что коль учения — репетиция боевых действий, то не следует выбирать удобного времени — воюют-то при любых условиях.

Учебную задачу нам поставили довольно трудную. Дивизия должна совершить многокилометровый марш по горам, причем почти все мосты на пути значатся условно взорванными. Затем предстоит преодолеть перевал, выйти в долину и вступить во встречный бой с условно обозначенным противником.

Газик, в котором едем я и мой заместитель подполковник Кобец, бойко катит по асфальтированной дороге, которая петляет вдоль реки в узком ущелье, повторяя все ее извивы и повороты. Слева вплотную к асфальту — задери голову, не увидишь неба — скалистая круча с редкими кустиками в расселинах. По серой, шершавой, в глубоких трещинах отвесной скале к дороге сбегает множество струй; они, как серебряные прозрачные нити, посверкивая на весеннем солнце, спадают вниз, и от их прозрачности, от их мерцающего сверкания кажется, что скалы тоже приобретают какую-то прозрачность и подвижность, и чудится даже, что серый камень пошевеливается, — может быть, такое впечатление создается оттого, что мы едем быстро.

А справа внизу, под откосом, крутится меж темных от влаги камней белая пена. Иногда волна внахлестку ударяет о камень, и тогда на какой-то миг во взлетевших брызгах вспыхивает маленькая радуга, которую едва успеваешь уловить взглядом.

Водитель притормаживает: внизу, под колесами, уже не то ровное, монотонное шуршание, когда машина идет по асфальту, а хруст, скрип, скрежет. Мы свернули с шоссе в лощину, по которой, крутясь меж камней, подныривая под наваленные стволы с обломанными сучьями, бежит говорливый, бойкий пенный ручеек. Солдат-регулировщик указывает нам путь флажком, и мы едем вдоль ручейка, прижимаясь правым бортом к густому кустарнику, голые черные ветви которого кое-где белеют свежими надломами: до нас здесь, с ходу прокладывая эту дорогу, прошли бронетранспортеры, грузовики, тягачи. Собственно, дороги почти не видно, лишь влажно темнеют две колеи, продавленные колесами и гусеницами по краю ручейка в гальке и в обильно устилающей ее коричнево-черной прошлогодней листве.

Впереди, за поворотом, слышен надсадный рев моторов. Проехав еще немного, мы вынуждены остановиться. Перед нами застрял тягач с пушкой: ранее прошедшие машины размололи колею, из-под гальки выступила глинистая жижа, и тягач засел в ней по самые борта. Пушку уже отцепили, подогнали другой тягач, солдаты протянули от него трос, но застрявший тягач не поддается.

Проезжая мимо, гляжу на возбужденные, раскрасневшиеся лица солдат. Все молодой, старательный народ, на лбах под серыми ушанками поблескивает пот.

Хочется чем-то помочь им. Но толкать пушку есть кому и без нас. Ребята и так отлично понимают, что делать.

Переваливаясь на камнях, скрытых под буйно шумящей водой, наш газик осторожно перебирается через ручеек. Скрежеща передачами, он выкарабкивается на сухое, подскакивая и припадая катит по неровной дороге, только что промятой машинами в плотном кустарнике. Из-за серой гущины кустов почти ничего не видно, только синеет впереди, словно гребень гигантской застывшей волны, горная вершина. Но я знаю — как только проедем заросли, перед нами откроется полонина — горный луг, почти ровный, с небольшими продолговатыми лощинками, полого подымающийся к той вершине, что синеет впереди. По краю полонины проходит шоссе, ведущее через перевал. Где-то перед шоссе огневые точки условного противника. Мы должны, действуя основными силами дивизии, прорвать его оборону и овладеть шоссе. Я и Кобец только что заезжали на КП дивизии, чтобы уточнить обстановку и нанести ее на наши карты.

Кустарник редеет. Кое-где сквозь ветви начинает проглядывать просторная, залитая солнцем, коричневато-серая, еще совсем недавно освободившаяся от снежного покрова полонина. Издалека доносится неровный гул моторов и, приглушенные расстоянием, мягко тукают редкие выстрелы. Посмотреть, как наши наступают? Но на «поле боя» на газике не выедешь — сцапает посредник и объявит «убитым», невзирая на наши должности. Что ж, все должно быть, как в настоящем бою. Порываев постоянно внушает: «Что от солдат требуем, то и сами должны исполнять». Когда он бывает на переднем крае, носит каску, ходит пешком, того же требует от всех, независимо от звания и чинов. И у нас в машине припасены каски для каждого.

Мы идем вслед за поджидавшим нас связным, продираясь через жесткие кусты, на ветвях которых кое-где еще сохранились прошлогодние листья — порыжевшие, скрученные минувшими холодами.

Связной приводит к укрытому в кустах окопу, который становится виден лишь тогда, когда мы подходим к нему вплотную. Из окопа торчит прутик антенны, слышно, как попискивает рация, поставленная на прием. Рядом с радистами, возле стереотрубы, — Порываев.

Окоп не такой маленький, каким он кажется с первого взгляда, и в нем довольно много народу, как почти всегда бывает там, где находится комдив: радисты, дежурный телефонист, офицеры из штаба. Но вообще-то Порываев не любит лишних людей возле себя. Все это знают, и если кто и задерживается на его НП, то лишь по крайней необходимости и ненадолго. Я не пришел бы сюда, если бы Николай Николаевич не передал, что хочет видеть меня. Зачем я понадобился ему?

Порываев еще не замечает нас. Чуть сдвинув фуражку на затылок, чтобы не мешал козырек, смотрит, припав глазом к окуляру. Наконец, оторвавшись от стереотрубы и взглянув на часы, досадливо надвигает фуражку на лоб — есть у него такой не по годам мальчишеский жест — и только после этого обращает внимание на меня и Кобеца.

— План боя меняется, — говорит мне Порываев. — Удар по фронту не сулит нам успеха. Я только что поставил задачу полку Рублева. — Он раскрывает свою планшетку с заложенной в нее картой. — Вот смотрите: здесь у развилки, за передним краем «противника», единственный уцелевший в этом районе мост. Предстоит скрытно, небольшими силами выйти к нему, захватить и удерживать до подхода наших основных сил. Фланговым ударом, вот здесь, Рублев развивает наступление вслед за своим передовым отрядом…

Итак, комдив принял новое решение: учитывая плохую проходимость местности, действовать вначале лишь одним полком, вернее, одним батальоном этого полка.

— Прошу вас, — продолжает Порываев, — главное внимание сейчас уделите рублевскому полку: он ближе других к шоссе. И очень важно, если у него обозначится успех, сделать это как можно быстрее примером для других. Если надо, не стесняйтесь использовать для этого оперативную радиосвязь. Дайте-ка вашу карту!

Порываев сам делает на моей карте пометки, обозначая изменение задачи Рублеву, мы уточняем детали, и я, спрятав карту в планшетку, вместе с Кобецем отправляюсь в обратный путь. Послать его в полк Рублева или отправиться туда самому?

Но, как догадываюсь, Порываев хочет, чтобы сейчас, в ответственный момент, я сам был у Рублева. Хочет потому, что знает о моих довольно близких отношениях с ним, а также потому, что слегка тревожится, зная характер Рублева, склонного порой действовать слишком поспешно. Конечно, комдив не считает, что я должен быть при Рублеве комиссаром. Но я знаю, от моего присутствия ему будет спокойнее. Ведь у меня все же фронтовой опыт, а Рублев в войну был еще мальчишкой и, хотя служит в армии уже лет двадцать, настоящего пороху не нюхал.