Юрий Стрехнин - Избранное в двух томах. Том II

• Название: Избранное в двух томах. Том II
• Автор: Юрий Стрехнин
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1989
• ISBN: 5-203-00109-x

Второй том избранного составляют произведения, в основу которых легли реальные события.

Острота ситуаций, достоверность изображения позволяют автору раскрывать широкий диапазон проблем: преемственность патриотических традиций, утверждение наших моральных принципов, единение героического прошлого с сегодняшним днем.

Издание рассчитано на массового читателя.

---

Из газет мы уже знали давно, что к моменту немецкого наступления на Курской дуге партизаны устраивали много крушений на железных дорогах, чтобы затруднить доставку военных грузов действующим на дуге немецким войскам. Но мы и представить не могли тогда, в каких огромных масштабах это делалось. Потом станет известно, что перед самым началом немецкого наступления в одно и то же время, в ночь на третье августа — и во многих местах сразу — по железным дорогам в немецком тылу дуги партизанскими подрывниками был нанесен массированный удар — его обеспечивали сто десять тысяч партизан — целая невидимая армия в тылу врага.

День за днем мы, с недолгими остановками, все идем на северо-восток, к Брянску, но противник никак не дает догнать себя, уходит и уходит. Наша разведка впереди не обнаруживает никаких признаков, что противник намеревается где-нибудь закрепиться. И вообще признаков противника. Почему же мы так медленно продвигаемся вперед? Может быть, именно в том, как мы движемся, скрыт какой-то неведомый нам расчет командования?

Уже начинает повеивать близкой осенью: небо пасмурится, иногда накрапывает дождь, ночами прохладно, да и днем все чаще приходится надевать шинели.

Однажды под вечер хмурого, серого дня, когда мы на марше, Берестов приказывает мне взять верхового коня, догнать нашу разведку и передать ей, что маршрут, которым мы идем, меняется; я должен командиру разведчиков нанести на карту новый маршрут.

Засовываю карту с маршрутом в сумку, сажусь на коня. Рысью обгоняю колонну полка. Вот уже ни рядом ни впереди никого не видно.

Передо мной — вьющийся меж густых зарослей высокого раскидистого орешника проселок. Колея его гладко накатана — видно, много проутюжило его повозок и пушек: их рубчатые следы отчетливо отпечатались на серой и гладкой как асфальт, влажной от недавно прошедшего дождя, растертой колесами дороге. Сбавляю шаг коня: проехать здесь могли только немцы, наш обоз и наша артиллерия движутся позади пехоты, а она еще только идет сюда. Давно ли немцы прошли, проехали здесь? Разведчики впереди, они, наверное, знают.

Подхлестываю коня — скорее догнать разведчиков. Но километр, другой — а их не видно. Не могли же они так далеко уйти? Продолжаю подгонять коня. Приглядываюсь к дороге. На ней много следов — не только колесных, но и пешеходных. Характерные отпечатки подошв немецких солдатских сапог — с тридцатью двумя шестигранными заклепками на подошве. Но, может быть, кто-то из разведчиков топает в трофейных? Но что это? Яркая обертка от немецких сигарет. Соскакиваю с коня, подымаю, рассматриваю. Свежая, незамаранная, только что брошенная… Еще раз, теперь уже вблизи, нагнувшись, рассматриваю следы на дороге. Почему только от немецких сапог? А от наших кирзачей с рифленой подошвой нет. Разведчики же должны были пройти!

Тревога охватывает меня. Неужели я обогнал разведчиков? Но куда они делись с дороги? Еду уже близко к немцам, сейчас нагоню их… Вот это влопаюсь!

Вскакиваю в седло, поворачиваю коня, он, словно почуяв мою тревогу, с места берет рысью.

Разведчиков, в конце концов, я нахожу — они, оказывается, шли не по самой дороге, а стороной, сокращая расстояние, дорога здесь делает крюк. Наношу командиру разведчиков на карту новый маршрут и еду обратно. И только теперь меня начинает терзать уже пережитый страх. Явственно представляю, как лежу, уже ничего не чувствуя, в липкой, влажной грязи, ко мне подходят немцы, начинают шарить по моим карманам… Как много все-таки значит на войне везенье или невезенье, случайность, минутное движение ума, каждая мелочь. Не обрати я внимание на упаковку от немецких сигарет, валявшуюся на дороге, — вероятно, так и скакал бы, догоняя свою гибель.

Еще день пути. Все в том же северо-западном направлении, лесными проселками, на Брянск. До него нам остается еще добрых сто километров.

И вдруг нам круто меняют маршрут. Поворачиваем влево. По карте в этом направлении, километрах в двадцати, железная дорога, та самая, вдоль которой мы так долго шли, а потом свернули. Теперь мы возвращаемся к ней. Что бы это могло значить? Одному богу и командованию известно. Но наше дело солдатское, дан маршрут — шагай!

Перед вечером выходим к разъезду, стоящему среди густого леса, — правда, возле самого разъезда он вырублен, как везде, где немцы боялись нападения партизан… Сколько же векового брянского леса погубил враг! Разъезд разорен: две-три постройки, составляющие его, пусты, да и железнодорожников не видно. С обеих сторон пути стоят два крупнокалиберных зенитных пулемета, нацеленных в вечереющее небо. Возле пулеметов — дежурные расчеты. С чего бы так основательно поставлена противовоздушная оборона этого ничем неприметного разъезда? Здесь и путей-то всего три, и все пустые, поблизости никакого населенного пункта, так что интереса для немецкой авиации не должно быть.

Но все выясняется вскоре после нашего прихода сюда: здесь место нашей погрузки в вагоны, эшелон ожидается вскорости. Пока же нам, штабным, сразу наваливается много дела: надо рассчитать, сколько вагонов нужно для каждого подразделения, сколько платформ для повозок, пушек, кухонь, определить порядок погрузки, довести его до сведения соответствующих командиров. Мы с ходу беремся за дело.

Состав приходит уже с наступлением темноты. Быстро закатываем по сколоченным саперами мосткам на платформы все, что на колесах, заводим в вагоны лошадей, солдаты с веселым оживлением заполняют теплушки. Всех нас волнует: куда же повезут? Но этого не знает даже Ефремов: известно только, что поедем через Льгов. Но от Льгова железная дорога расходится на три стороны: на юг, восток и юго-запад. Вероятно, нас повезут дальше Льгова, по одной из них. Но по какой?

Уже темно, когда состав трогается. Как замечательно после стольких дней похода, после ночевок в лесу, на наломанном лапнике, а то и просто на земле, лежать на кажущихся теперь такими уютными нарах теплушки, слышать ритмичный перестук вагонных колес, бездумно отдаваться движению…

Просыпаюсь от рассветного холодка, пробивающегося под шинель, спускаюсь с нар, выглядываю в неплотно задвинутую дверь. Одетый туманом лес проносится мимо, кое-где, как сигнальные флажки осени, на березах желтеют листья. Как незаметно подкрадывается она!

Но куда мы едем? Что ожидает нас?

Глава 10 ОТ КУРСКА ДО ГРАЦА

Здравствуй, Курск! — Куркино. — Снова на фронт. — Враг жаждет реванша. — А наступаем мы. — До границы и за границу. — В сорок пятом, как в сорок третьем. — До последнего рубежа.

Наш эшелон идет на юг. Идет с короткими остановками, без задержек. Удивляемся: как быстро железнодорожники восстановили движение! По сторонам пути все время видны следы недавних боев: обгоревшие коробки зданий станций и разъездов; сооруженные на скорую руку, светлеющие свежеотесанными бревнами, очевидно — временные мосты через редкие в этих краях речушки; поля, изъязвленные воронками, искромсанные окопами, — сколько ран нанесено земле! Буровато-черные, цвета запекшейся крови, зияют они на фоне желтеющих полей, к концу лета так похожих по окраске на нашу обмундировку, словно вся земля в солдатской одежде.

На одной из остановок, когда мы выпрыгиваем из теплушки, чтоб постоять на твердой земле и размяться, к нам подходит старик с серебристой щетиной на щеках, в засаленной железнодорожной фуражке без кокарды, в замызганной спецовке с тусклыми форменными пуговицами.

— Нет ли закурить, ребята? — спрашивает он, поздоровавшись. — Маета без курева… Вам-то хоть казенную махорочку выдают.

Щедро снабжаем его махрой, спрашиваем:

— Здешний или присланный? — Мы знаем уже, что многих железнодорожников для восстановления движения прислали из тыловых областей.

— Здешний… — отвечает дед. — Как немец шел, в сорок первом, эвакуировали нас, да не смог я: старуха моя слегла, куда ж с ней? Так и перебедовали до сей поры.

— А что же делал при немцах? Работал на них?

— Да что? — старик, затянувшись, вздыхает, выпуская дым. — Куда было деваться? Немец нас, путейских, мобилизовал. Чтоб движение обеспечивали.

— Ну и как, обеспечивал?

— Да не дуже. Так, чтоб только за саботаж не взял. А бывало, как никто не видит, и песочку в буксу горстку сыпану. Сам по себе малость партизан.

— И то молодец, дед!

— Да что я… — смущается старик неожиданной для него похвалой, потом вдруг, исполнившись гордости, добавляет: — А вы что, думаете, я немцу за паек верой и правдой? Держи карман! Не дождался от меня.

Оглядев нас, говорит с улыбочкой:

— Вот теперь я готовый — хоть по-стахановски! А то ведь смотреть тошно было, как немчура мимо едет. — И вспоминает: — Немцы, которые с весны сюда ехали, веселые были, особенно, если выпивши. Один, помню, подошел ко мне, по плечу рукой похлопал — добрый, значит, чтоб ему пусто, скалится: «Курзк — Шталинград, Курзк — Шталинград!», «Курзк — Моска!» — похвалялся, значит. А потом, как бои зачались, пошли мимо нас в Германию эшелоны с ранеными — эшелон за эшелоном, да с каждым днем все более. Тут уж немцу не до веселья…