Валерий Замыслов - Каин: Антигерой или герой нашего времени?

• Название: Каин: Антигерой или герой нашего времени?
• Автор: Валерий Замыслов
• Жанр: Историческая проза

Вместо аннотации

Историки, краеведы, писатели и журналисты, исследователи эпохи ХYIII столетия дают Ваньке Каину (Ивану Осипову, родившемуся в деревне Иваново (или Ивановке), Ростовского уезда Ярославской губернии) разные оценки: «великий авантюрист», «не коронованный король московского преступного мира», «добрый молодец, защитник простого народа от господ», «удалой атаман волжской вольницы», «легендарная личность, не менее известная, чем, скажем, Стенька Разин, Гришка Отрепьев или Емелька Пугачев», «чуть ли не глава столичного Сыскного приказа», «безнравственный русский гений», и … «самый знаменитый ярославский писатель ХYIII века», так как многие старинные песни, как то «Не шуми мати зеленая дубравушка, «Ах, тошно мне, доброму молодцу, тошнехонько, «Вниз по матушке по Волге» и другие (всего около 54-х) известны в народе под именем Каиновых.

«Его натура ослепительна, а жизнь легендарна. Во второй половине ХYIII — первой половине ХIХ века он имел всероссийскую известность. Главную его книгу прочитала тогда вся Россия. Какая-то важная черта русского характера высказалась в нем с огромной силой. Русский хаос, неистовое, не признающее никакой узды буйство, русский разгул и безудержная исконно-посконная натуралистика русской души… И в то же время Осипов как общественное явление хорошо встает в социальную матрицу. Его можно считать продуктом русской социальной неустроенности перманентного распада органических форм жизни». (Академик академии Русской словесности Е.А. Ермолин)[1].

---

— Подойдет. Пойдем, братки, к задним воротам и достучимся до привратника.

Братки посмотрели на Камчатку, а тот, словно загипнотизированный словами Ивана, приказал:

— Идем за Каином.

Достучались. Из оконца привратной калитки донесся сонный, хриплый голос:

— Кого Бог несет?

— Караульный из будки, — отвечал Каин. — У вашего двора лежит мертвый человек. Надо проверить — не из ваших ли кто?

— Да Господь милосердный! Быть того не может. Наши, кажись, все дома почивают.

— Проверь!

Сторож вышел из ворот и тотчас увидел перед собой острый нож.

— Помилуйте, люди добрые, не убивайте!

— Не ори, дурень, — негромко произнес Каин. — Коль поможешь, живой останешься.

— Все, что в моих силах, милочки.

— Карета во дворе стоит?

— Как же-с. У графа даже новехонький «берлин»[56].

— Отлично. Возьми из конюшни лошадей и заложи карету. И чтоб споро и тихо.

Выполнив свое дело, сторож выехал на берлине через ворота. Его тотчас связали, сунули в рот кляп и отнесли подальше от двора, кинув в ракитник у небольшого пруда.

— Теперь, Зуб, во всю прыть беги за Дунькой Вербой. Да пусть принарядится, как боярыня. А коль на будочника нарвешься, скажешь, что бежишь за повивальной бабкой. Обратно же — закоулками. Живо!

Прибывшая через час запыхавшаяся Дунька и впрямь приоделась под богатую женщину.

— Милости просим в карету, графиня, — поклонился Каин.

— Да что вы придумали, оглашенные?

— Дорогой расскажем… Поехали к луже, братцы.

Дав Дуньке установку, Каин особенно наказал:

— Если кто мимо пойдет, ругай нас, бестолковых, как своих туполобых холопов.

Берлин заехал на край лужи.

Дуньку вынесли на сухое место, двое принялись снимать колесо, а остальные принялись вытаскивать узлы и запихивать их в просторный экипаж.

Вскоре на дороге показались какие-то люди с факелом, и Дунька тотчас принялась бранить «холопов»:

— Безмозглые твари! Да как вы недоглядели, что колесо может отвалиться?! Прикажу всех высечь!

Путники с фонарем, посмеиваясь, обошли карету по обочине, а Иван похвалил:

— Молодцом, Дунька, а теперь умолкни.

Но Дуньке через незначительное время вновь пришлось разразиться злой бранью. На шум прибежал караульный из будки. (И откуда только взялся!). В правой руке — алебарда, в левой — фонарь.

— Что за шум? Что приключилось?

— Аль не видишь, будочник, моих нерадивых остолопов? Колесо с берлина отвалилось. Холопьи души! А вот получайте по грязным рожам!

Дунька так разошлась, что не жалея дорогих красных сапожек, сошла в лужу, и впрямь принялась хлестать перчаткой по лицам недобросовестных «холопов».

— Одобряю, матушка барыня. Поучи их, как на неисправных каретах ездить, — строго сказал будочник и, что-то бурча себе под нос, вернулся вспять.

Поставив колесо на место, и кинув из грязи последний узел, братки поехали на свою тайную квартиру. Разгрузив берлин, Каин приказал Одноуху.

— Завези карету подальше, да смотри на будочника не нарвись.

Глава 16 Губернатор негодует

Сиятельный граф Семен Андреевич Салтыков был уже в почтенных летах. Через два года ему стукнет семьдесят, а коль такие годы, то без недугов не обойтись. Все чаще его дом посещал знаменитый московский лекарь, обрусевший немец Отто Браун, кой был придворным доктором императорского двора, пока Анна Иоанновна не отбыла в 1732 году из Первопрестольной в Санкт-Петербург.

Отто Браун еще десять лет назад женился на дочери неродовитого дворянина, и так стал превосходно разговаривать на русском языке, что даже потерял характерный немецкий акцент.

С некоторых пор к Салтыкову он наведывался раз в неделю. Это был маленький, с небольшим брюшком человек, с крупным мясистым носом и выкаченными голубовато-серыми глазами, которые постоянно излучали умиротворяющий живительный свет, покоряющий больных людей.

Отто пользовался среди знати уважением, и не только потому, что он добрался до вершин, став придворным доктором самой императрицы, а потому, что своими ласковыми глазами и бархатным, благожелательным голосом успокаивал и вселял надежду даже в самого тяжелобольного человека.

Отто Браун был весьма опытным диагностом, своими лекарственными средствами он многих людей поднял на ноги, чем заслужил доверие самой императрицы.

Семен Андреевич страдал подагрой, а в последнее время и грудной жабой, что особенно обеспокоило генерал-аншефа. Вот тут-то и зачастил к нему Браун со своими целительными настойками и порошками. И жаба на какое-то время отступала. Семен Андреевич оживал, вновь становился бодрым и энергичным.

Последнее посещение доктора поразило Салтыкова. Обычно добросердечное лицо Брауна было мрачнее тучи.

— Что с вами, господин Браун? На вас лица нет. Что случилось?

— Покорнейше простите, ваше сиятельство… Не следовало бы вас тревожить своими домашними бедами.

— Ну, это вы напрасно, милейший Отто Карлович. Сегодня я вполне здоров. Рассказывайте.

— Если вам будет угодно, ваше сиятельство… Четыре дня назад в мой дом забралась шайка грабителей и вынесла все мои ценности, нажитые долгими годами. Теперь я нищий человек, и не смогу выдать замуж мою родную дочь, за которую сватался весьма почтенный человек.

— Как это произошло?

— Ночью, ваше сиятельство. Грабители действовали виртуозно, их не смутили никакие крепкие запоры.

— И вы ничего не слышали, Отто Карлович?

— Увы, ваше сиятельство. Ни я, ни моя дражайшая супруга не страдают бессонницей. А вот дочка проснулась, но ей заткнули рот и связали. Когда же грабители удалились, моя перепуганная Софьюшка подползла к нашей кровати и разбудила нас. Но погоня не удалась.

Семен Андреевич с раздражением взялся за колокольчик. В комнату тотчас вошел камердинер.

— Мундир и адъютанта!

Затем губернатор вновь повернулся к несчастному доктору.

— Это переходит все границы! За последнюю неделю пять крупных разбоев. Я приму все меры, господин Браун, чтобы изобличить грабителей и вернуть похищенное хозяевам. Не падайте духом, Оттто Карлович. В любом случае вы не останетесь неимущими.

— Покорнейше благодарю, ваше сиятельство.

Доктор потянулся, было, к своему саквояжу, набитому мазями, порошками и скляницами с всевозможными настоями и настойками, но Салтыков махнул рукой, так как в комнате уже стоял навытяжку адъютант генерал-аншефа.

— Мундир! Отправляемся в Сыскной приказ. Надо предупредить, дабы все были на месте. Немедля в приказ вестового.

Бауэр низко поклонился и откланялся, а генерал, буквально через несколько минут оказался в расшитом золотыми галунами зеленом кафтане и красном камзоле. Натянув на волнистый парик генеральскую треуголку, Салтыков, в сопровождении полковника-адъютанта, быстро вышел из комнаты. Внизу у парадного подъезда его ждал экипаж.

В Сыскном приказе — переполох: генерал-губернатор навещал приказ в исключительных случаях, обычно вызывал начальника приказа в Тайную канцелярию, изредка и в Губернаторский дом в свой рабочий кабинет. А тут!..

У дьяка Фомы Зыбухина сердце захолонуло. Не с добром едет в приказ Семен Андреевич, ох, не с добром. Жди разноса.

И он не миновал. Губернатор с сердитым лицом уселся в кресло, окинул жесткими глазами дьяка и подьячих, которые решением Сената вели все «татинные (воровские), разбойные и убийственные дела», и без лишних преамбул, начал свою суровую речь:

— Не зря вас, господа подьячие, называют «работниками Стукалова монастыря». На Москве разбой за разбоем, а вы будто в кельях отсиживаетесь. И хоть бы одного грабителя поймали! Позор! Москву обуял страх, зажиточные люди перестали у себя дома ночевать. Ходят вместе с дворовыми вокруг своих домов и стучат колотушками. Мы где живем, позвольте вас спросить? В осадном городе? А, может, мне отдать приказ, чтобы все солдаты отбивали дробь на барабанах на всех улицах и переулках? Позор!

Суровые глаза Салтыкова остановились на Фоме Зыбухине.

— Вам есть, что сказать в оправданье, начальник Сыскного приказа?

— Разумеется, ваше сиятельство. Главный грабитель выявлен. Беглый матрос, некогда живший на адмиралтейской Парусной фабрике Петр Романов Смирной-Закутин, по прозвищу Камчатка.

— И что дальше?

Прыщеватое лицо Фомы стало багровым.

— Мы принимаем все меры, ваше сиятельство и весьма надеемся, что не сегодня-завтра сей разбойник окажется в стенах Пыточной башни.

— Перестаньте говорить вздор! — резко произнес Салтыков. — Мне доподлинно известно, ваш Камчатка вот уже не первый год будоражит Москву, а вы все отбояриваетесь пустыми посулами. Даю вам неделю сроку, господин Зыбухин. Если ваш Камчатка не будет пойман, попрощайтесь с вашим местом, и действительно ступайте в монастырь замаливать свою бездеятельность.