Валерий Замыслов - Каин: Антигерой или герой нашего времени?

• Название: Каин: Антигерой или герой нашего времени?
• Автор: Валерий Замыслов
• Жанр: Историческая проза

Вместо аннотации

Историки, краеведы, писатели и журналисты, исследователи эпохи ХYIII столетия дают Ваньке Каину (Ивану Осипову, родившемуся в деревне Иваново (или Ивановке), Ростовского уезда Ярославской губернии) разные оценки: «великий авантюрист», «не коронованный король московского преступного мира», «добрый молодец, защитник простого народа от господ», «удалой атаман волжской вольницы», «легендарная личность, не менее известная, чем, скажем, Стенька Разин, Гришка Отрепьев или Емелька Пугачев», «чуть ли не глава столичного Сыскного приказа», «безнравственный русский гений», и … «самый знаменитый ярославский писатель ХYIII века», так как многие старинные песни, как то «Не шуми мати зеленая дубравушка, «Ах, тошно мне, доброму молодцу, тошнехонько, «Вниз по матушке по Волге» и другие (всего около 54-х) известны в народе под именем Каиновых.

«Его натура ослепительна, а жизнь легендарна. Во второй половине ХYIII — первой половине ХIХ века он имел всероссийскую известность. Главную его книгу прочитала тогда вся Россия. Какая-то важная черта русского характера высказалась в нем с огромной силой. Русский хаос, неистовое, не признающее никакой узды буйство, русский разгул и безудержная исконно-посконная натуралистика русской души… И в то же время Осипов как общественное явление хорошо встает в социальную матрицу. Его можно считать продуктом русской социальной неустроенности перманентного распада органических форм жизни». (Академик академии Русской словесности Е.А. Ермолин)[1].

---

— Говори.

— Хочу от купца Филатьева сбежать к Камчатке. Вот так неволя надоела! — Ванька чиркнул ребром ладони по горлу.

— Что-то ты не похож на холопа.

Глаза у лихого оставались настороженными.

— Я не холоп, а сын крепостного крестьянина. Выслушай меня.

— Можно и выслушать, но коль вранье замечу, пришибу.

Выслушав Ванькино «житие», лихой чуток оттаял. Однако вознамерился устроить парню проверку.

— Гопником[20] захотел? Но стать корешем Камчатки не так-то просто, паря. Надо заслужить. Хорошие влазные нужно принести.

— Тебя как звать?

— Запомни. Ванька сын Осипов. У нас званий нет. Кликуха моя Васька Зуб. Может, слышал?

— Слышал, — соврал Ванька.

— Еще бы, — самодовольно ухмыльнулся Зуб. — У тебя какая-нибудь кликуха есть?

— В деревне Каином огольцы окрестили.

— Да ну! Знатная кликуха. И за какие грехи так тебя прозвали?

— Живую собаку в реке утопил, а коту хвост топором отсек.

— Однако, — крутанул головой Зуб.

— Что надо сделать для Камчатки?

— А вот что, Ванька Каин. Купца твоего ведаем. С большой деньгой живет. Выкради у бобра[21] подголовный ларец и ко мне принеси, а я уж тебя потом с Камчаткой сведу.

— Выкраду, Васька. Но где тебя найти?

— В Мокринском кабаке. Шепнешь целовальнику. Он укажет.

Глава 6 Притон

После обеда вся Русь, согласно стародавнему обычаю, отходила ко сну. Москва словно вымирала на целых два, а то и три часа. Спал холоп, спал купец, спал боярин, и ни один господин не имел права заставить своего дворового человека работать.

На Москве не забыт случай. Царь Алексей Михайлович (отец Петра Великого) возвращался с богомолья и увидел на Сретенке, как на дворе боярина Сицкого, холопы перетаскивают кули с житом в амбар.

«Тишайший»[22] осерчал, приказал к нему привести боярина[23], люто забранился, и самолично отстегал его плетью…

На другой день Ванька прокрался в покои хозяина и замер. Петр Дмитрич лежал на спине, и густо, беспросыпно храпел на мягкой постели, отчего его большая рыжая борода подпрыгивала на широкой груди. Растрепанная голова покоилась на мягкой подушке, под которым и находился деревянный подголовок.[24] Именно в нем, как знал уже Ванька, и хранили купцы свое богатство, хранили по обыкновению в ларцах, набитых золотыми рублевиками и драгоценными каменьями. С одной стороны изголовье было наглухо закрыто, а с другой — задвинуто маленькой дверцей с медной ручкой. Именно на нее и прицелился Ванька. Не дай Бог, если дверца заскрипит, тогда купец может проснуться и поднять такой несусветный крик, кой взбулгачит все хоромы.

Сердце Ваньки бешено колотилось. Сейчас решится его судьба: либо холопы купца забьют его до смерти, либо он станет вольным человеком и войдет в другой мир, наполненный подвигами и приключениями.

Смелее, Ванька! И вот тяжелый вишневый ларец, изукрашенный искусной резьбой, оказался в его руках. Уходя из покоев купца, Ванька не только взял ларец, но и прихватил платье Филатьева[25].

В кабаке шепнул целовальнику:

— Мне нужен Васька Зуб.

— Не ведаю, такого, милок. А ты кто?

— Ванька Осипов… Каин.

Целовальник, конечно же, был предупрежден Зубом, а посему сказал:

— Ступай в Кривой переулок. По правую руку — седьмая изба от угла.

То был один из притонов, кой содержала Дунька Верба. Дверь была изнутри заперта. Ванька забухал кулаком, но в доме стоял такой гомон, что стук не услышали. Пришлось громко постучать по наличнику оконца.

Через пару минут из дверей вышла румяная грудастая женка лет тридцати в изрядном подпитии. Подперев руки в боки, спросила сиплым голосом:

— Чего надо?

— Позови Ваську Зуба.

Дунька, оглядев с ног до головы парня, облаченного в купеческую сряду, грубо отозвалась:

— А ну пошел отсель! Ходят тут всякие. Не знаю никакого Васьки. Ступай, сказываю!

— Буде орать. Скажи Зубу, что пришел Ванька Каин с приносом.

— Знать ничего не знаю! — вновь прогорланила женка и ушла в избу, закрыв за собой дверь.

«Это ж надо как Стукалова приказа стерегутся», — усмехнулся Ванька.

Ваську долго ждать не пришлось. Вышел в накинутом на голые плечи зипуне и в синих бархатных портках, заправленных в яловые сапоги гармошкой. Глаза блудливые, хмельные.

— Принес?

— Уговор — святое дело.

— Заходи.

В избе четверо братков тискали гулящих девок, те жеманничали и повизгивали. Пышногрудая хозяйка повисла было на Ваське, но тот оттолкнул.

— Не до тебя, Верба. Айда, Каин, за мной в отдельную комнату.

Ванька вытянул из котомы ларец и положил его на стол.

— Ключа не нашел, Васька. Придется взломать

— Зачем же ломать красивую вещицу? Посиди чуток.

Зуб вернулся с отмычками и в один миг вскрыл крышку. Ванька заметил, как хищно вспыхнули его серые глаза под косматыми бровями.

— А ты оказался не фраером, Каин. Добрая цаца[26]. Интересно, сколь же тут чистоганом? Камчатка будет доволен.

Однако по хитрецким глазам Зуба, Ванька понял: Васька в накладе не останется, солидный куш прикарманит. Сам же о золоте не думал: главное втереться в доверие Камчатки, а деньги — дело наживное.

Васька спрятал ларец в котомку, сунул ее под лавку, а затем, осклабившись, спросил:

— Шмару[27] когда-нибудь драл?

— Чего?

Ванька блатных слов уголовного мира пока не знал, зато позднее он будет их ведать как «Отче наш».

— Ну, ты даешь, паря. Бабам или девкам когда-нибудь болт вставлял.

Ванька на какой-то миг растерялся, щеки его покрылись румянцем.

— Ясно. Бабью радость[28] в кунку не вбивал. Пора, Каин, мужиком стать. Айда шмару выбирать. Заслужил!

В избе что-то творилось невообразимое. Ваньку оторопь взяла. Содом и Гоморра! Братки занимались прелюбами[29] с оголенными девками. Хрипы, охи, сладострастные стоны… Возбужденная Дунька Верба сидела на лаве и, широко раскинув полные белые ляжки, пожирала глазами бесстыдное действо. Увидев Зуба, тотчас закричала:

— Заждалась тебя, сокол. Иди ж скорее!

Но Васька категорично показал рукой на Ваньку.

— Его приголубь, коль мохнатка готова. Смелей, Каин. Дунька у нас девка горячая. Смелей!

Глава 7 Камчатка

Более полувека назад до правления императрицы Анны Иоанновны вся местность здесь была покрыта густым лесом, шедшим далеко к северу. Среди леса находилось село Останково, принадлежавшее князю Якову Черкасскому.

Между селом и городом, в восточной стороне леса, на речке Копытовке, лежала деревня того же имени Черкасского, называвшаяся «Князь-Яковлевское». Но в 1678 году, по переписным книгам, она имела уже другое название: «слобода Марьино, Бояркино то ж».

В 1730-1740-х годах селом, деревней и лесом владел князь Алексей Михайлович Черкасский, канцлер императрицы Анны Иоанновны.

Марьину рощу заполонили крепостные ремесленники: резчики, позолотчики, иконники, котельники, столяры, оловянщики, точильщики шпаг, сапожники, чеканщики… А среди женщин — ткачи и вязальщицы.

Деревня настолько разрослась, что разбилась на улицы, переулки и переулочки, порой такие тесные и укромные, что напоминали Зарядьевские трущобы, в коих вольно себя чувствовали содержатели «малин»[30].

Скудная жизнь ремесленных крепостных, теснота, пьянство, тяжесть оброков приводили к частым смертям тяглого люда.

Усугубила жизнь Марьиной рощи, когда в нее перевели из «Божедомки», что находилась в Сущеве подле церкви Иван Воина, Убогий дом, или «Божий дом», как именовали его москвичи. Это было «учреждение» из морга и кладбища, куда сносили со всего города тела убитых и неопознанных людей.

В Москве в описываемые времена жизнь была небезопасной, без грабежей и убийств не обходился ни один день, и рано утром служители Убогого дома — «божедомы» — ходили по улицам города, подбирали мертвых и выставляли в гробах на «крестцах»[31].

Если покойники никем не опознавались, их приносили в Убогий дом и клали в открытые ямы со льдом. Только раз в год, в Семик, хоронили их при большом стечении народа и духовенства. Сам Семик праздновался народом в рощах, лесах, на берегах рек и прудов; к этому дню красились яйца в желтую краску, готовились караваи и т. д. На рассвете по дворам, улицам и домам расставлялись березки.

После поминовения умерших молодежь отправлялась в рощи завивать венки из берез; там пели, плясали и играли хороводы; после игр "всей гурьбой" заламывали березку (так называемое семицкое дерево), обвешивали ее лентами и лоскутками и с песнями возвращались домой.

Лет через пять на месте Убогого дома было открыто обыкновенное кладбище, названное по кладбищенской церкви Лазаря — «Лазаревским». Однако обычай населения собираться в Марьиной роще для поминовения покойников не исчез, а принял лишь другую форму. Собиравшиеся родственники, похороненных на кладбище, приходили в рощу на целый день. Где и проводили время. После еды и выпивки пели песни, играли на народных музыкальных инструментах, плясали, водили хороводы[32]…