Александр Иванов - Не жди, когда уснут боги

• Название: Не жди, когда уснут боги
• Автор: Александр Иванов
• Издательство: Мектеп
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1977

Герои этой книги, попадая в острые жизненные ситуации, где обнажаются истинные человеческие качества, не ищут легких решений, не играют в прятки с собственной совестью. Им чужды иждивенческие настроения, стремление жить под чью-то диктовку. Они знают, что любая победа начинается с победы над самим собой, что настоящая молодость, молодость духа — в активном действии, жажде обновления, умении всегда и во всем отстаивать свои принципы, что, достигнув вершины однажды, необходимо своими делами подтверждать постоянную способность к восхождению.

---

Еще сравнительно недавно все это могло лишь слегка насторожить Федорова, заставить действовать более расчетливо. Теперь же остановило.

— Главный считает, что для запуска модели по инстанциям момент еще не созрел, — объяснял он Холмогорову. — Не лезть же мне напролом.

— Как и почему считает главный, нам известно.

Федоров присвистнул.

— Вот это информированность! Известно даже — почему?

— Представь себе.

— Из каких источников?

— Вполне достоверных.

— Понимаю, понимаю. Секрет, значит. Опасная осведомленность! Нельзя знать больше, чем положено.

— Можно. Если от этого дело выиграет.

— И все-таки любопытно: вы перестали меня ценить, подставляя мою голову под удар, или ситуация, на наш взгляд, совсем пустяковая?

— Не то и не другое, — Холмогоров хмыкнул, прищурился. — Слушай, с каких это пор ты начал переживать за свою голову?

— С тех самых, как вы усиленно подталкиваете меня.

— А может, наоборот: мы подталкиваем, видя твою излишнюю осторожность?

Вошла жена Федорова, принаряженная в лиловое платье до пят, старательно улыбаясь большим некрасивым ртом. Они обменялись с Холмогоровым любезностями. На столике, отодвинув бутылку коньяка и рюмки, утвердился поднос, заставленный тарелочками с какими-то неаппетитными ломтиками сыра, колбасы и хлеба. Жена присела на край дивана, полагая, что ничуть не помешает разговору. Возникшее молчание истолковала по-своему.

— Наговорились, устали? Сейчас Толику не до работы, просвежиться надо.

— Кстати, куда собираешься ехать? — повернулся к нему Холмогоров.

Он откликнулся не сразу и нехотя:

— В Одессе у Лены объявились родственники. Наверное, туда и махнем. Животами по пляжу елозить.

— Еще и недоволен, — возмутилась жена. — Бога благодарить должен, что все так удачно складывается. На днях мне дадут отпуск, и мы сразу же отправимся к морю. — Лицо ее, еще мгновенье, назад пылавшее праведным гневом, успокоилось, приобрело мечтательное выражение: глаза полуприкрылись, а руки расслабленно скользнули вниз, туда, где угадывались под платьем колени. — Какая благодать: легкие зеленоватые волны с хлопьями белой пены по бокам и бархатистое солнце. Мечта года!

Федоров думал о том, что гневайся она почаще не из-за кухонных мелочей и радуйся не по поводу всяких покупок, а из-за чего-то повыше, он, пожалуй, продолжал бы ее любить. И еще он думал о том, что пора бы ее выпроводить хотя бы на несколько минут.

— Леночка, приготовь, пожалуйста, нам кофе.

Когда она вышла, Федоров сказал:

— Надо закруглять эту альтернативную историю. Мне, откровенно говоря, не хочется менять группу.

— А нам руководителя.

— Зачем тогда игра в прятки? Детектива из вас все равно не получится. Так почему же главный сдерживает нашу модель?

— Разве это столь важно? Если мы убеждены в своей правоте и своих силах, чего нам бояться?

Холмогоров знал, что сын главного работает начальником КБ такого же профиля в соседнем городе и главный «подкармливает» его их идеями. Нужно ли рассказывать Федорову? Это повод для конфликта между ними, но не для отстаивания своих принципов. Впрочем, если будет настаивать…

Но Федоров не настаивал.

— Хорошо, когда вернусь из отпуска, решу.

— Без оттяжек?

— Я же сказал!

— Не психуй. Лучше включи свет.

При ярком свете Холмогоров рассматривал комнату так внимательно, будто только что попал в нее. Книжный стеллаж во всю стену. Откидывающийся чертежный столик. Крупные фотографии, где нет места ничему, кроме манящих снежных вершин да вздыбленных, рассеченных трещинами, ледников. В углу, между стеллажом и боковой стеной, как-то естественно получалась ниша, к там расположились — рюкзак, альпинистская веревка и ледоруб, а чуть выше, на полочке, стояла вазочка с эдельвейсами, вокруг которой громоздились причудливой формы минералы.

— Мне говорили о твоей страсти, — Холмогоров кивнул в сторону ниши.

— Было дело.

— А теперь что, не ходишь?

Федоров покачал головой.

— Жаль.

— Чего жаль-то?

— Остывающих страстей.

— Все проходит, дорогой Виктор Михайлович, все. Старая, как мир, истина: страсти остывают, когда возможности к обновлению исчерпаны. На Памир и Гималаи я не потяну, а здесь, на Тянь-Шане, все уже хожено-перехожено. Да и годы не те. Хочется порой загрузиться рюкзаком и уйти наверх, но…

— Выдумываешь ты, Анатолий. Годы у тебя самые подходящие. Рано об этом заговорил. Впрочем, старость любит уступчивых. Тут же готова оседлать. Что касается хожено-перехожено… Понимаешь, надо бы постоянно, подтверждать свою способность к восхождению. Иначе, — он собирался еще что-то сказать, но, видимо, побоялся откровенной сентенции и только махнул рукой.

Федоров нахмурился и ничего не ответил. Молча, наблюдал: как жена, располневшая раньше времени, разливала крепкий кофе, как страдающий сердечной недостаточностью Холмогоров выпил чашечку и попросил вторую, предложив при этом тост «за неуступчивость». Молча, проводил его и вернулся в свою комнату.

На душе было тоскливо и тягостно. Ни желаний, ни мыслей — как дом с отрезанными коммуникациями. Он бросал взгляд то на дверь, то на телефон, словно чего-то ожидая. Разговор с Холмогоровым пробудил в памяти не столь уж далекое время, когда в предотпускные дни велась яростная подготовка к горным походам. Все надо было рассчитать, достать, уложить. Вместе с товарищами он мотался по магазинам, турбазам, закупая недостающее снаряжение, продукты. Потом собирались у него. Всегда его квартира была центром сборов. Трещал телефон, двери не закрывались, комната напоминала склад во время ревизии. Сколько раз прямо отсюда они отправлялись в путь.

С чего это началось? Когда их группа, славившаяся своей сплоченностью даже среди бывалых альпинистов, стала вдруг распадаться? Сначала, кажется, переехал в другой город Вовка Ефимов. Потом у Альки Попова возникла рабская привязанность к приобретенному автомобилю, и он как-то сам собой отошел в сторону. Потом ему, Федорову, предложили льготную путевку на Золотые пески. Потом еще что-то, еще что-то. Случайно встречаясь, они с удовольствием вспоминали о походах, но не прилагали усилий, чтобы все это возродить сызнова.

То, что в жизни бывают потери, думал Федоров, вполне естественно. Неестественно, что мы смиряемся с ними. Или наша смиряемость, как и уступчивость — плата за благополучие на работе и дома? А может, так и должно быть: чтобы иметь широкие возможности для исполнения желаний, надо сузить круг самих желаний? Не потому ли, наблюдая, как мелеют, затухают наши порывы, страсти, мы даже радуемся втайне: ах, спокойней будет!

Ему вдруг вспомнился рассказ Джека Лондона, в котором бывший золотоискатель, лихой старик, в конце жизни снова захотел попытать счастья и отправился вслед за молодыми на далекую Аляску. В путешествии его подстерегали немыслимые трудности, морозы, голод, но он все одолел и вернулся с победой. Джек Лондон знал своего читателя и, чтобы окончательно убедить его в правильности поступка героя рассказа, подвел ясный итог: полмиллиона долларов привез с собой непобедимый старик. Но Федорову почему-то подумалось, что для старика дело было вовсе не в деньгах, во всяком случае, не только в деньгах. Дело было в победе молодости, которая живет в каждом из нас до конца дней, то отступая в тень, то снова занимая место у руля наших поступков.

Федоров поднялся из кресла, заходил взад-вперед по комнате. Чертов Холмогоров! Взбудоражил, позапутал все перед отпуском. Выбирать! Вот деятели! Ну, допустим, пахло бы сенсацией. Разве не пробивал бы он модель денно и нощно? Пробивал. А так… Впрочем, охладил себя Федоров, у сенсационных открытий и препятствия посложнее.

Выбирать! Что они, сговорились? Лена недавно закатила сцену: или ты, наконец, будешь мне помогать по хозяйству, или давай расстанемся. Дожил! Заяви она так лет пять назад, он только бы посмеялся над ней. А тут, как миленький, поплелся на кухню. Причем, она даже и не обрадовалась. Сделала вид, будто ничего не произошло, будто так и положено.

Федоров остановился возле того угла, где находилось его альпинистское снаряжение. Снял с гвоздя ледоруб, повертел в руках, повесил на место. Наклонился к рюкзаку, щелчками посбивал пыль с выглядывавшего оттуда спальника. Потом медленно, словно колеблясь, направился к телефону.

— Привет, старина! Надеюсь, ты жив, здоров, как всегда в форме и строишь планы насчет отпуска, — заговорил он бодро и напористо. — Кто звонит? Вот-те на! С каких это пор ты перестал узнавать меня? Ну ладно, прощаю. Слушай, когда у тебя отпуск? Через три дня? Подходит, я тебя подожду. Как зачем? Рванем в горы. Да успеешь ты побывать у своих родственников, будь они все трижды… счастливы. Нам десятка дней хватит. Через Аксай идем до Короны, в ней, помнится, чуть больше пяти тысяч метров, возьмем ее, родимую, а затем по гребешкам на Теплые ключи. Устраивает? Чего молчишь? Пошаливает сердце? Это у тебя-то? Ха-ха! Брось разыгрывать. Твое сердце хоть вместо наковальни ставь — выдержит… Нет, ты серьезно? Ну если приступ… На кой черт тебе сдалась эта сидячая работа! С ней и до инфаркта допляшешься. Плюнь, иди в егеря или почтальоны. Оклады сейчас везде приличные, зато воздух, движение. Что я сам? И мне не миновать. Парадокс века: знаем, как сохранить здоровье, а делаем наоборот. Жорка тебе не звонил? Что, день назад ушел в этом же направлении? Вот жалость-то! Как же мы не связались раньше… Да, топать вверх он мастак. Спасибо, дружище! Будь здоров!