Уилл Селф - Любовь и забота

• Название: Любовь и забота
• Автор: Уилл Селф
• Издательство: ИД «Флюид»
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-98358-277-4

Уилл Селф (р. 1961) – один из самых ярких современных английских прозаиков, «мастер эпатажа и язвительный насмешник с необычайным полетом фантазии».

Критики находят в его творчестве влияние таких не похожих друг на друга авторов, как Франц Кафка, Уильям С. Берроуз, Мартин Эмис, Виктор Пелевин.

С каждым прикосновением к прозе У. Селфа убеждаешься, что он еще более не прост, чем кажется с первого взгляда. Его фантастические конструкции, символические параллели и метафизические заключения произрастают из почвы повседневности, как цветы лотоса из болотной тины, с особенной отчетливостью выделяясь на ее фоне. Автор заставляет нас поверить в полную реальность происходящего, которая то и дело подтверждается десятками и сотнями конкретных деталей, заставляя удивляться и сопереживать, восхищаться и утирать слезы от смеха.

---

Тревиса порадовало, что Брайону предложили пурпур, и он как раз начал придумывать, как лучше преподнести Карин этот последний случай манхэттенского потребительского безумия в виде анекдота, когда перед ним появилась она сама. Тревис вскочил, усадил ее, и, без лишних слов, тут же принялся расписывать нелепости «Ройялтона». Карин, ни капли не смутившись, громко хохотала, когда Тревис разоблачал уловки пятизвездочного отеля. Тревис уже было собрался опрометчиво выложить ей пикантную историю про некую кинозвезду и целую армию ее эмотов, размером с футбольную команду, но сдержался.

– Что-то я разошелся, – спохватился он. – Не даю тебе слова вставить – а главное, до сих пор не сказал, как вы обе сегодня фантастически хороши.

Последнее, как и ожидалось, немедленно возымело действие. Карин покраснела и кокетливо встряхнула головкой с обезоруживающей, совсем девичьей, улыбкой и подалась вполоборота к Джейн. Хотя ее подруга-эмот в тот момент находилась метрах в пятнадцати от них и, казалось, была поглощена разговором с Брайоном, она подняла голову и тоже улыбнулась. Значит, подумал Тревис, у них отличная телепатическая связь – и это хороший знак. Конечно же Тревис сказал не просто комплимент, но Чистую Правду. Ибо не был бесстыжим льстецом, и потом – Карин в самом деле выглядела потрясающе. На ней было черное шелковое платье-футляр с интересным, асимметрично скроенным лифом, густые белокурые волосы она убрала наверх, а единственное ее украшение – тяжелое серебряное ожерелье – Тревис запомнил еще с винной дегустации в Сохо. Обернувшись к Джейн, он не преминул заметить, насколько замечательно сидело на ее куда более крупном теле платье такого же покроя.

– Скажи, так для кого изначально был придуман этот фасон – для Джейн или для тебя? – Это замечание тоже было встречено радостным заливистым смехом.

Если в «Ройялтоне» все прошло хорошо, то, когда компания выбралась на улицу и разместилась в грузовом такси, чтобы ехать в центр, дальнейшее и вовсе, как сказал бы сам Тревис превзошло самые лучшие ожидания. В самом деле, ситуация была из тех, которые запоминались на почти инстинктивном уровне, и все – «взрослые» и эмоты – интуитивно чувствовали это: «взрослые», интеллектуально развитые, рационально мыслящие, благоразумные, и эмоты – физически крупные, чуткие и любящие, но оставь их одних на безжалостных улицах мегаполиса – и они не продержатся и пяти минут.

Все четверо чувствовали себя в компании остальных настолько непринужденно, что очень скоро стали зарождаться синтаксис и грамматика неповторимого жаргона компании. Брайон, по своему обыкновению, глазел в окно на пролетавшие мимо темнеющие улицы и дома, в которых зажигались огни, и вдруг заметил человека, катавшегося на роликах.

– Ого! – воскликнул Брайон. – Смотрите, какой он шустрый на высоких каблуках!

Карин и Джейн засмеялись, и эмоты обменялись крепким рукопожатием – кажется, этим их физический контакт друг с другом и исчерпывался. С тех пор фразочка «какой шустрый!» стала их излюбленным выражением, которое они долго смаковали, прокатывая на языке, прежде чем произнести, – точно дегустировали какой-нибудь особо редкий сорт Тревисовых «хороших вин».

Ресторан, выбранный Тревисом для продолжения вечера, «Ше-Ше», с его тяжелой лионской кухней, не совсем подходил для свидания; так что он еще раз все тщательно продумал, вспомнил то немногое, что знал о Карин, даже потрудился позвонить Ариадне и осторожно задать несколько наводящих вопросов, и в итоге из двух столпов идиотии – «Ройялтона» и ресторана «Бауэри» – решил выбрать оба. Правда, в «Бауэри» он не сможет курить, а значит, будет нервничать; зато там есть о чем пошутить, а шум и яркость красок придадут ему уверенности в себе.

Они выбрались из такси. Вечер выдался ясным; по ночному небу, изрезанному крышами домов, колоннами, антеннами и емкостями для воды, переделанными под комнаты для эмотов, плыли сонные звезды. В «Бауэри», как и во многих фешенебельных манхэттенских заведениях, был устроен «ресторан в ресторане», где подавали блюда специально для эмотов. Назывался он просто «Уголок эмота». Брайон широко ухмыльнулся, когда понял наконец, куда они пришли, – как и все эмоты, он практически не ориентировался в пространстве, – и, обернувшись к своей стройной подруге, с радостным смехом объявил:

– Тебе здесь понравится, Джейн, – у них даже разливная мускатная шипучка есть!

И снова «взрослые» присоединились к искрометному, заговорщицкому веселью, которое всегда присутствует в смешанной компании, где есть зрелые люди и подростки.

Устроив своих эмотов в их ресторанчике, они вошли в «Бауэри» и сели за столик. Тревис заказал бутылку «Монтраше», после чего спросил Карин:

– Ты не против, если мы побудем без эмотов? Потому что я, вообще-то, предпочитаю всегда быть в обществе Брайона.

Когда она ответила: «Я тоже», – он был в восторге, а когда призналась ему, почему, пришел в изумление.

Карин решилась-таки рассказать Тревису о том, что случилось дома у Эмиля, – еще перед тем, как не стала отменять встречу в «Ройялтоне». Какой смысл, рассуждала она, ходить на свидания, если ей не придется обдумывать – даже теоретически – перспективу остаться на ночь. А если у Тревиса будут с этим проблемы? Ну что ж, – как резонно заметила Джейн, – значит, это не твой вариант.

Тревис очень внимательно слушал ее жуткую историю, лишь изредка, в нужных местах бормоча «О, Господи». Когда она закончила, он просто заметил: «Карин, черт возьми, ты смелая женщина», – и тут же поразил ее куда больше, чем она его, сказав, что с ним случилось то же самое. И даже намного, намного хуже – женщина, пригласившая Тревиса переночевать у нее дома, прикоснулась к нему по-настоящему, и достаточно интимно, прежде чем подоспел на помощь Брайон. Тревис изо всех сил старался не сгущать краски, но Карин почувствовала, какая тяжесть свалилась с его души, – ведь очевидно, что она первая, кому он об этом рассказывал.

Теперь становились понятными и его робость, и столь близкие отношения с эмотом. Также это помогло ей понять, отчего ее новый друг звал себя «дилетантом» – Тревис вскользь упомянул, что в то время, когда подвергся насилию, он был преуспевающим антикваром, а обидчица – одной из постоянных покупательниц. Карин прекрасно осознавала, что после случившегося ему пришлось оставить дело.

И хотя оба изрядно рисковали, решившись на подобные признания, тем самым между ними разверзлась бездна откровенности, которую никак нельзя было перейти по шаткому мостику одной лишь застольной беседы, – но ведь Тревис и Карин, в конце концов, были взрослыми людьми и быстро сменили тему. К тому времени, как они управились с первым блюдом, стало ясно, что свидание определенно удалось.

Никто так и не понял, кому первому пришла в голову мысль отправиться домой к Тревису на кофе и бренди; однако, когда Карин согласилась, у обоих не было сомнений, чем это закончится. Тревис сказал:

– На самом деле, я просто до смерти хочу курить, а дома у меня гаванские сигары, и раз уж мы так… В любом случае, – продолжал он, магическим образом набравшись смелости, – если Джейн или Брайон нам понадобятся, мы всегда можем отправить им сообщение. – Изящным жестом Тревис продемонстрировал спутнице крошечный пейджер для связи с эмотом, скрытый в выпуклой части его перстня с печаткой. В ответ Карин молча показала ему, где прятала свой, – по ее заказу его вмонтировали в то самое витое ожерелье. Оба понимали, насколько значимой была эта сцена.

Стояла дивная, почти по-летнему теплая ночь, и все четверо отправились из «Бауэри» пешком. «Взрослые» шли впереди, за ними, характерной неуклюжей, шаркающей походкой, брели эмоты. Оглянувшись на них, Карин заметила:

– Ты не находишь странным, Тревис: когда надо обнять «взрослого», приласкать его, или понести на руках, или поцеловать, – эмоты такие грациозные и ловкие, а когда они делают свои дела, – становятся совсем неуклюжими.

– На то они и эмоты, – решительно заявил Тревис.

У Карин имелось достаточно состоятельных знакомых, но среди них не было никого, кто владел бы целым особняком из бурого песчаника, да к тому же в районе Грамерси-парка. Снаружи дом был очень красив; изящные балконные перила кованого железа увивала глициния – сейчас она только-только зацветала, а с приходом лета ее пышный цвет и вовсе скроет их из виду. Внутреннее убранство дома сочетало в себе роскошь и аскетизм. Тревис не стал захламлять комнаты антикварными диковинами – в каждой стояло лишь несколько со вкусом подобранных вещей. Он повел Карин по всему дому.

– Надо же, не думала, какой огромный… Ого! Ничего себе! Это то, что я думаю?

– Хепплуайт,[1] да, а это кресло работы мастерской Фрэнка Ллойда Уайта – сделано в Чикаго в тысяча девятьсот седьмом.

Он показал гостье большую спальню и смежную с ней спальню для эмота.