Вера Крыжановская - Фараон Мернефта

• Название: Фараон Мернефта
• Автор: Вера Крыжановская
• Издательство: Geleos
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-412-00079-4

Кто бы мог подумать, что любовь сестры фараона прекрасной Термутис и еврейского юноши Итамара будет иметь трагические последствия и для влюбленных, и для всего египетского народа? Чтобы скрыть преступную связь, царевну насильно выдали замуж, а юношу убили.

Моисей, сын Термутис и Итамара, воспитывался в царском дворце, получил блестящее образование и со временем занял высокую должность при дворе. Узнав от матери тайну своего рождения, юноша поклялся отомстить за смерть отца и вступил в жестокую схватку с фараоном за освобождение еврейского парода из рабства.

Библейская история пророка Моисея и исхода евреев из Египта, рассказанная непосредственными участниками событий — матерью Моисея, его другом Пинехасом и телохранителем фараона Мернефты, — предстает перед читателем в новом свете, дополненная животрепещущими подробностями и яркими деталями из жизни Древнего Египта.

Вера Ивановна Крыжановская — популярная русская писательница начала XX века. Автор множества исторических, фантастических, мистических, сентиментальных романов.

Книга печатается по изданию 1907 года.

---

Народ у него был, но для упрочения над ним своей власти ему надо было обладать душами, а этого он мог достичь, наводя страх и ужас. Поэтому он выставил себя прямым посредником между Иеговой и избранным народом: устами Мезу Предвечный раздавал милости и карал, его руками управлял силами природы. Несмотря на эту силу и свое знание, Мезу оказывался бессильным перед неизменными законами природы, перед зноем, болезнями, лишениями народа, который, будучи исторгнут из обычной среды, бродил изнуренный под жгучими лучами тропического солнца.

Он понимал, что ему надо завоевать удобную и плодородную землю, поселить там народ и воздвигнуть собственный престол.

Во главе опытного, дисциплинированного египетского войска это было бы легко; тут же он повелевал не солдатами, а тысячами ленивых, трусливых, вечно недовольных рабов. И с яростью в душе понял, что столь искусно задуманное предприятие рисковало погибнуть. Поэтому он решил разредить старое поколение «по повелению Иеговы», обагрил еврейской кровью песок пустыни, подобно тому как усеял трупами землю Египетскую…

Глубокий мрак воцарялся в великой и благородной, но ослепленной человеческими слабостями душе.

Мезу составил великий свод нравственных и общественных законов, которые «несокрушимый народ», несмотря на многовековые превратности, будучи рассеян между всеми народами земли, все же сохранил как памятник его гения.

Мезу дано было только властвовать лишь силою страха и карать непокорных во имя Иеговы.

Постоянная ложь относительно его сношений с Божеством стала терзанием для него, ибо Мезу всею душою верил в Великого Творца вселенной. Вопль души его сохранился в древней еврейской летописи, где сказано, что Предвечный, в гневе на неповиновение своего посланного, осудил Моисея видеть землю обетованную, но не вступать в нее. Не менее страдали его гордость и честолюбие. Какова должна была быть радость египтян при известии, что дерзкий еврей все еще скитается в пустыне, без родины и пристанища! Желанному престолу негде было стать, и он терялся в туманном будущем. Жертвуя силами, здоровьем и способностями, Мезу в поте лица сеял то, что суждено было пожать Давиду и Соломону.

В течение этих долгих годов труда и борьбы износилось и тело. Мезу старел, вечность стучалась в дверь его земного тела, и он жаждал смерти как избавления.

Чувствуя приближение смерти, он собрал весь народ и простился с ним. Он хотел быть один во время кончины, но свою смерть ему хотелось окружить таинственным ореолом, заставить думать, что Иегова соединил его с собою.

Запретив кому бы то ни было следовать за собой, один взошел он на гору и, дойдя до вершины, остановился в утомлении. Сложив руки на своей широкой груди, взглянул на величественное зрелище, расстилавшееся перед ним под лучами заходящего солнца. На мгновение гневный взор его остановился на находившихся на равнине евреях, и Мезу прислушался к разнообразным звукам стана, глухим ропотом доносившимся до него.

С глубоким вздохом отвел он взор свой от этой картины. Годы покрыли морщинами его чело и убелили его густые волосы. Он был совсем не похож на того юношу, который, стоя на плоской кровле в Танисе, с сверкающим взором поднимал руки к восходящему солнцу, клялся освободить свой народ и создать себе царство. Горькая усмешка скользнула по его губам, и он прошептал:

— Ты верно предсказало судьбу мою, о светило, которому поклонялась мать моя. Слепой человек объясняет предсказания согласно своему честолюбию, а между тем ведь довольно же ясно было сказано, что я населю пустыню, что кровь жертв обагрит песок равнин и что я умру один, высоко-высоко… Разве гора эта не престол, воздвигнутый Всемогущим?..

Он лег на землю и, прислонясь к скале, закрыл глаза. Тогда перед его духовным взором как бы в грезе пронеслась вся его жизнь: его радостное детство во дворцах великолепных Фив, его беззаботная юность в школе дома Сети, где он приобрел познания, которые помогли ему впоследствии совершать так много зла.

Где были теперь его учителя, где товарищи его игр и занятий? Увы! Многие погибли во время бедствий, ознаменовавших исход его народа, а его приемная мать исчезла как тень, и в ней сокрылся его ангел-хранитель.

Затем ему представилось изгнание, его поспешное бегство из Таниса, Индия, волшебная страна, но оттуда его изгнало честолюбие, возвращение в Египет, борьба с Мернефтой. Ему пришлось снова с тяжелым чувством присутствовать при гибели фараона и его армии, а затем и при избиениях еврейских мятежников.

Я следила за ним со страхом и любовью, как в то время, когда лучи утренней зари освещали час его рождения. Тогда он вступал в земной мир испытания и искушения; теперь же он вступал в мир духов и отчета за свои поступки.

Поднимался вечерний туман, заволакивая серой завесой вершину горы. Мезу тяжело дышал, глаза были широко раскрыты, духовный взор его, обостренный приближением разлуки с жизнью, различал в беловатом испарении прозрачные существа, на первом плане которых находилась я, со стороны долины поднималась черноватая, тревожная масса. Он вздрогнул, с трудом преклонив колени, вознес к небу некогда сильные руки, и пламенная, тревожная мольба излилась из его сердца:

— Бесконечно могущественный и великий Создатель и Руководитель вселенной! Прости мне, что для личной моей пользы я прикрывался Твоим именем и Твоею волею, не отвергай меня, услышь мою молитву.

Но темная масса приближалась, подобно бурному морю окружая его своими волнами, и среди тысяч составлявших ее существ он внезапно увидел фараона Мернефту и его воинов, покрытых водорослями и илом; не меньшую группу составляли египтяне, жертвы избиения первенцев и их близкие.

«Отдай мою загубленную жизнь и почтение моей могиле, — шептали бледные губы Мернефты. — Покажи мне пославшего тебя Иегову».

«Отдай нам детей наших», — говорили другие, и надвигалась опять новая, отвратительная, покрытая кровью толпа:

«Так ты для того обманул нас и заманил в пустыню, чтобы безнаказанно избивать нас? Где тот Иегова, который приказал тебе это?»

Злобные тени толпились около него, наклоняя к нему свои искаженные лица, удушая его своим зловонным дыханием, а мистический венец Верхнего и Нижнего Египта, украшавший призрачную голову Мернефты, колебался, как бы опускался над ним и давил его грудь, словно гора.

Мезу опустился с глухим стоном и положил голову на вблизи лежавший камень, последнее изголовье первого из царей Израильских. Все тело его покрылось холодным потом, но он был один: ничья сострадательная рука не отерла чела его, ни одна капля воды не освежила его запекшиеся уста.

— О Иегова! — прошептал умирающий. — Облегчи меня и прости мои заблуждения. Я всегда провозглашал Твое величие и мудрость, во имя Твое я проповедовал добро и порицал зло. Суди же меня по милости Твоей.

Горячая мольба излилась из сердца моего за того, кто, увлекшись земными страстями, сказал от имени Предвечного: «Око за око, зуб за зуб», но в минуту агонии отвергал это правило по отношению к самому себе.

И тяжело было вступление в загробную жизнь этого могучего духа. Осажденный мстительными тенями своих врагов, он жестоко страдал, как вдруг из глубины бесконечного пространства раздался громоподобный призыв:

«Дух, прикрывший себя именем Предвечного, иди дать отчет в делах своих!»

Термутис

Рассказ Пинехаса

Я родился в Танисе, в скромном деревянном доме моей матери, египтянки Кермозы. Отца моего я совсем не помнил, мать овдовела, когда я был еще грудным ребенком.

Рос я в одиночестве, предоставленный самому себе; старая негритянка, которая считалась моей няней, была постоянно занята — так же, как и прочие слуги, — а о моем существовании вспоминали только во время обеда или ужина.

Я не любил своей матери; ее сварливый и буйный характер внушал мне страх и отвращение.

Она почти целый день проводила в большой комнате, где стряпали кушанье, окруженная служанками, которые должны были рассказывать ей сплетни целого квартала. Но это доброе согласие госпожи с прислугою часто нарушалось неистовыми сценами: при малейшей безделице она приходила в ярость, кричала, с пеною у рта топала ногами, била посуду, и удары сыпались даже на меня, если я случайно подвертывался под руку.

Испуганный и возмущенный, я убегал тогда в обширный сад, который окружал наше жилище. Мало-помалу он стал любимым моим убежищем. Этот сад, некогда прекрасный, был теперь заброшен и запущен, но природа благословенной страны не переставала расточать ему свои дары: цветы и фрукты водились там в изобилии.

Лежа на траве в тени жасминных или розовых кустов, я проводил целые часы в мечтах и наблюдениях. Я следил за неугомонной деятельностью муравьев и птиц, строивших свои жилища, или прислушивался к резким крикам носильщиков воды и продавцов фруктов на улице, которая тянулась за каменной оградой нашего сада. Мало-помалу у меня возникла мысль, что все существа, люди и животные, чем-нибудь да были заняты, за исключением меня одного, и, раздумывая об этом, я почувствовал невообразимую пустоту и скуку. Эта праздная жизнь с каждым днем стала мне казаться невыносимее, и наконец в одно утро (мне было тогда четырнадцать лет) я пришел к матери и сказал: