Галина Щербакова - Дочки, матери, птицы и острова (сборник)

• Название: Дочки, матери, птицы и острова (сборник)
• Автор: Галина Щербакова
• Жанр: Русское современное

Дети и матери. Матери, которые сами едва перешагнули порог детства и пока не знают всех тягот реальной жизни. Воображая сказку и игнорируя быль. Игнорируя боль, которую несут им отцы. Отцы их детей, вечные безответственные романтики перекати-поле, сегодня тут, а завтра там. А ведь во всем этом когда-то была любовь! Со всеми этими чужими людьми она однажды творила чудеса – красоты и понимания.

Куда уходит первая любовь? В какое чудовище она может превратиться, если ее не отпустить? На эти жесткие, как сама жизнь, вопросы и отвечает культовый прозаик Галина Шербакова в новой книге.

Судьбы ее героев и героинь вызывают в памяти прекрасное советское кино – «Москва слезам не верит», «Служебный роман», «Еще раз про любовь».

Окунитесь в стихию подлинных чувств, узнайте, что такое сила духа и слабость плоти. Примите бесценный урок сострадания к женщине – святой и грешной, вечной матери и вечной вдове мира.

---

Мама умерла, так и не увидев внука. Нам надо было забирать бабушку, но та уперлась. Попросила отвезти ее на родину, в деревню, к младшей сестре. «Сестра одна, дети разъехались, живут своей жизнью, так что я ей не помеха, а утеха. Будет бормотать свои старческие глупости». Младшенькая была женщиной серьезной. «Я смехи не люблю. Смехи, они от пустой головы. А я строгая, мне всегда есть о чем подумать, а не хихикать». Я боялась за бабушку, но старушки спелись. Младшая учила старшую жить, а та, сделав серьезный вид, отвечала: «Старость нам подарена, чтоб отдохнуть от всего, чего нахлебались. Все прошло, не вернется, в окошко не влезет, можно и посмеяться. Времени-то чуть. Так порадуйся остатку лет». Николай починил у старух все, что можно, уж они квохтали, как курицы, какой у меня случился муж. Не было в их роду такого мужчины. Никому из баб не выпало такое счастье. Я и сама иногда думала: может, глупо настаивать на правилах жизни, придуманных человеком? Может, жизнь сама знает, где пролить сок и разбить стакан? Через пять лет после моего замужества умерла Груша. Нам досталась вся квартира. Мне казалось, что лучше дома, чем мой, просто не бывает.

И хоть это неприлично говорить матери, но красивее моего сына Мишки я ни малышей, ни парней не видала. Я так боялась, что он будет в отца – маленький и плюгавенький. Но он случился в меня – богатырь. А волосы густые, кудрявые, как у Коли.

Муж в подробностях знал историю семьи Домбровских, коснувшуюся странным образом моей жизни. Мы ходили в тот дом. Бывшей дворницкой не было и в помине. Весь подвал занимал магазин «Заходи – не пожалеешь!». Мы поднялись в квартиру на третьем этаже. Нас встретила Валюшка. Ей было уже далеко за тридцать, но она оставалась по-детски хорошенькая, и как-то сразу заметно, что глупенькая. Странно, в молодости я этого не замечала. Последний раз я ее видела после второго выкидыша. У меня уже был сын, и я испытывала какую-то неловкость из-за своего счастья. Хотя, если совсем честно, Валюшка убитой горем не казалась. Бледная до ощущения прозрачности, она сказала, что, по большому счету, еще и не готова к материнству. «Только-только наступила свобода от родителей, от обязанностей, учебы! Конечно, родись дети – я была бы счастлива. Но я сейчас не несчастна».

Уже теперь я думаю: опять эти тонкие нити неведомого завтра. Может, им уже было известно, что ее брак рухнет, что будет новый. А потом и третий. А случись дети – может, держалась бы за Толяшу как за последнюю надежду?

…Она впустила нас гостеприимно, под мой рассказ, как мы с ней играли в бадминтон, а я снимала угол у дворничихи, теперь этого угла и не найдешь. Я первый раз увидела, что такое евроремонт, слово это только-только возникло, поохала, поахала. Колю заинтересовал супертелевизор из Японии, а мы присели на изящные банкетки, сделанные под царей.

– Квартира пережила все эпохи кошмаров и ужасов этой страны, – сказала Валюшка.

Я спросила о родителях, Валюшка сказала, что все у них хорошо, ходят гулять в Останкинский парк. И тут же, без перехода, выпалила, что новый муж ее будет баллотироваться в Госдуму. Почему-то мы тут же засобирались домой. Не специально, но так получилось. Я еще раз посмотрела на стенку, за которой когда-то шли ступеньки в дворницкую. Боже, подумала я, как же безжалостно время стирает прошлое. Хотя о чем это я? Не о ступеньках же? На доме не было мемориальной доски великого ботаника Домбровского, а его квартиру переделали в картинку из модного журнала. Конечно, прогресс после коммуналки, что там говорить, но почему в душе щиплет, щиплет?.. И коммуналка кажется лучше царских хором. Но это глупость, я так не думаю. Просто случился провал. Время перепрыгнуло в России через какой-то важный этап. Мы пропустили спираль ли, круг или просто сделали все по-быстрому, прыгнули, да не туда, и плюх в лужу. Но кто теперь будет искать ту пропущенную правильную дорогу, если уже посидели задницами на банкетках и покатались на «Мерседесах»? И где она теперь, Эмилия Домбровская, с тремя классами образования? Она тоже хотела куда-то прыгнуть. Мы ничему не научившийся народ, а необучаемость – форма душевного СПИДа.

– Чего ты так кричишь? – спрашивает меня Николай, хотя я тихо иду рядом. Вот это тоже – он улавливает напряжение моих глупых мыслей и тут же приходит на помощь, чинильщик моего душевного электричества.

– А когда у нас выборы в Думу? – спрашиваю я. – Мы так сразу слиняли, а можем поиметь своего человека наверху.

– Еще через месяц, – ответил Николай. – Представляешь, какая там выстроилась очередь на «попасть»? Какую самую длинную очередь ты можешь вспомнить?

– Самую-самую? Две. За сапогами на проспекте Мира. Очередь шла почти от Щербаковского метро. И еще за туалетной бумагой во дворе дома на Масловке. Там было так тесно, что даже случилась потасовка. Я эти две запомнила не потому, что в них стояла, а потому, что не нашла конец хвоста. Плюнула и ушла. А ты?

– Будешь смеяться. Сдача анализа мочи, когда меня забирали в Афганистан. Туда нужно было очень много людей сразу и с мочой высшего качества. У меня оказалась именно такая. Впрочем, кажется, такая была у всех. Я подозреваю, что ее не глядя сливали сразу в отхожее место. А потом слили и кровь.

– Я как раз шла и думала: что пропустила Россия в своем развитии, какой виток? Почему восторжествовали глупость, пошлость и жестокость, куда делись те, кто спасал детей в войну, кто делился последним куском, кто ночами стоял в очереди, чтобы купить Булгакова? Куда, наконец, делись люди девяносто первого года?

Николай меня обнял, и мы так и шли в обнимку, уже не молодежь, но еще и не в маразме, бывшие совки, лишние люди своего времени.

Дома нас ждал сын, возбужденный и обиженный. Его не взяли на городскую шахматную олимпиаду.

– Да ты играешь всего ничего, полгода, – сказал отец. – Нагленький мальчик!

Слова отца на него действуют каким-то причудливым образом. Иногда мне кажется, что он даже не вслушивается в смысл, ему хватает его голоса. У них не кровная связь, а какая-то другая, та, что выше. Сын уже не обижен и спокоен.

– Да я понимаю, – бормочет он. – Просто хотелось попробовать.

Я могла бы долго и неотрывно рассказывать о их взаимоотношениях, моля Бога, чтобы так было всегда, и биясь над тайной тонких нитей родства. Я ведь ни во сне, ни просто в размышлениях никогда не представляла с Мишкой его настоящего отца. Чур меня, чур! Я благодарила судьбу, что тот далеко, тот не узнает.

Я забыла на минутку, что живу в стране, делающей жизнь непредсказуемой не на века – на полгода. Именно через столько позвонила Елена Васильевна и сообщила про «такой удачный замуж». С этого звонка я и начала рассказывать всю эту историю. Дальше события зашевелились, как вспугнутые на собаке блохи.

Стою как-то у книжного лотка, где задешево продаются книги. Почти за так. Маленькая книжонка в мягком переплете. Задержалась на названии – «Россия по имени Анна». Только взяв книгу в руки, я увидела фамилию автора. Она шла не поперек, а вдоль обложки. Снизу вверх было написано: «Ефим Штеккер». Нет, мне не стало плохо. Просто все поменялось местами. Метро, которому полагалось быть справа, оказалось слева, а послеполуденное солнце плавно держало свой путь не на запад – на восток. Это вам не стакан с соком, который сползает со стола, не нарушая законов мироздания, в полном согласии с законами физики!

На задней обложке – портрет моего бывшего возлюбленного. Волосатый, как человек Евтихеев, которого я видела в каком-то старом учебнике анатомии. Кривым зубом (помню) зажата в волосатой гуще усов и бороды сигара (не курил – точно). Из аннотации узнаю: русскоязычный писатель, живет в Германии, но детство и юность провел в России. Мать – еврейка, погибла в концлагере (брехня, она всегда жила в Олонце, во время войны – на Урале, куда немец не доходил). Отец – немец-антифашист (еще бы! Русский горький пьяница, бросил сожительницу, как только родился Фимка. Сказал – как врезал: «Еще чего! Кормить жиденка». И смылся. А мать устроилась калькулятором в столовую и славно выкормила неправославное чадо). Уехал из России в Израиль еще до начала перемен, в 82-м году (еще одна брехня: уехал в 86-м, уже пришел Горбачев и объявил перестройку и ускорение). С 91-го года живет в Германии. Занимается проблемами России. Пишет публицистические книги. «Россия по имени Анна» – первая попытка в романном жанре, представляет интерес раскованностью мыслей и чувств свободного европейского человека.

Я сразу наткнулась на фразу: «Последняя женщина Анна, с которой я жил накануне отъезда, была горяча и необъятна, как сама Россия». И дальше: «Погружаясь в нее, как в пучину вод, я забывал ее серость и недалекость, ее примитивный язык. Для меня Россия – это Анна. В них хочется нырнуть навеки. Из них хочется бежать и не возвращаться. Ибо здесь всегда рядом с жизнью стоит смерть. В России она сторож и грабитель одновременно. Я обязательно вернусь и найду Анну. Какова ее власть надо мной? Ведь столько лет прошло! Могла и увять ненасытница. Ну, что ж, будет другая. Интересно, какое имя на этот раз будет носить Россия?»