Павел Калмыков - Лето разноцветно-косолапое

• Название: Лето разноцветно-косолапое
• Автор: Павел Калмыков
• Издательство: Издательский дом Мещерякова
• Жанр: Сказка
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-91045-413-6

Есть на далёкой Камчатке одна необычная школа. Учатся в ней не мальчишки и девчонки, а весёлые медвежата из самых разных уголков нашей планеты: деловитый белый мишка Умка с острова Врангеля застенчивая панда Пай Сюн из Китая, неугомонный американский барибал Тедди Блэк, забавный медведь-губач Бхалу из Индии и загадочная австралийская Коала. В отличие от обычных школьников, воспитанники бурой медведицы Аксиньи Потаповны не сидят целыми днями за партой — они ходят в походы, играют, охотятся, роют берлогу и ловят рыбу, отыскивают следы и слушают древние легенды.’ И попутно изучают камчатские растения и повадки животных, вникают в особенности семейства медвежьих, а главное — учатся бережному отношению к природе, взаимовыручке и настоящей дружбе.

Хотите попасть на урок в Школу разноцветных медвежат? Тогда позвольте представить вашего личного проводника по камчатским тропам: Павел Калмыков, детский писатель, обладатель литературной премии «Заветная мечта», а также безудержной фантазии и неиссякаемого чувства юмора.

---

— Вот надо было, не домыслила. Бреду, будто слепая, — оступилась на гребне горы да как полечу кувырком в ущелье! И как только тогда не убилась, до сих пор не пойму. Лежу на дне пропасти, плачу, смерти жду. Рёбра болят, не дохнуть, лапу вовсе сломала, два когтя выдрала. Обидно: только жить начала. А ветра нет, только снег густющий валит да сразу же и тает. И тепло, и всюду пар идёт… Ночь лежу, день лежу, шевелиться начала. Думаю: может, я уже померла да это рай такой посмертный? Вот же и трава зелёная, когда по всей Камчатке зима; вот и лосось в озере, когда уже всюду последний кижуч отнерестился. Осталось только найти, где мёд из земли течёт.

— Нашли? — с надеждой спросил Бхалу.

— Не нашла… Ах, окажись это рай, по нему бы все медведи прежних веков гуляли, мы бы друг другу сказки рассказывали, песни пели. Хороводы водили. А тут я одна была. Одинёшенька. Выздоровела быстро — грязи нашла целебные. Тут и перезимовала. Только что это за зима: тепло, сытно… И тоскливо, хоть волком вой! Нет, волку серому лучше — ему хоть другой волк воем отзовётся. Тогда-то и назвала эту долину «Юдоль моя плачевная».

— Понимаю, — посочувствовал Тедди. Ему ведь тоже довелось как-то просидеть в безвылазной ловушке, пускай не всю зиму, но тоже почти целый час.

— А весной нашёлся добрый сурок Табарган — показал мне отсюда дорогу. Тот самый лаз, каким мы сюда попали. Выбралась и надышаться волей не могла. Поглядела со стороны — да это же Кудрявая гора, на ней всегда облако клубится. Никто не знает, что скрыто под облаком, но звери от него подальше держатся. Да я и сама второй раз в жизни в Юдоль наведываюсь. Может, уже и в последний.

— И никому не рассказывали? — удивилась Панда. — Столько лет терпели?

— Табарган с меня обещание взял не раскрывать тайну. И правильно: сначала пойдут медведи, потом все звери, кому не лень, а потом проведают люди и всю красоту запортят.

— Но ведь все имеют право увидеть гейзеры! — воскликнул Тедди.

— Кто хочет, тот увидит: есть на Камчатке и другие гейзеры, — успокоила его Аксинья Потаповна. — Есть и другие грязи целебные, и источники горячие, и красоты несказанные. Но это место для меня особенное. Аксиньина Юдоль.

Ягоды

Пришла пора ягод. Первой поспела синяя жимолость на кустах.

— Жимолость разве едят? — заранее морщился Тедди. — Она же горькая.

— А ты попробуй, — убеждала его Панда. Сама она жевала грозди нежных ягод вместе с веточками и бархатистыми листьями и жмурилась от удовольствия.

Тедди попробовал и удивился: и правда, вкусно. Сладенько, с кислинкой. Бхалу нашёл себе замечательный куст, растущий посреди муравейника, — богато усыпанный отборными ягодами чуть помельче винограда. Это муравьям спасибо — они и согрели корни растения, и уберегли его от зловредных гусениц. А весь урожай собрал своими губищами цейлонский медвежонок. Чавкал, набрав полный рот, и с наслаждением пристанывал. Плоды южного дерева манго, конечно, послаще, но кисленькое губачи тоже очень любят.

— Смотрите, — обратила внимание Панда. — У нас языки стали фиолетовые, как у собаки чау-чау. Я собака чау-чау, гав-гав!

— Панда, девочка моя, умоляю, не надо лаять, — попросила Аксинья Потаповна. — Я и без того уже вся седая.

Сама вожатая тоже вовсю лакомилась ягодой, но делала это по-своему: ложилась под куст на спину, разевала широкую пасть и стрясала в неё жимолость с ветки, как в воронку. Язык у неё тоже был фиолетовый.

Даже полярник Умка не стал отказываться от ягод. Летом, когда льды на море слабеют и ломаются, белые медведи идут на берег, в тундру. Там ненадолго расцветают незабудки и жёлтые маки, потом появляются грибы и ягоды. И медведи им рады.

— Нам, белым медведям, летом голодно, — рассказывал Умка. Добычи в тундре мало, приходится даже леммингов ловить. Худеем, ягоду едим, зимы ждём.

— Лемминги — это какие? — спросила Аксинья Потаповна.

— Мышки такие, с копытцами. Маленькие, разве ими наешься? Хорошо, что лето у нас короткое. Всего один день.

— Что-то ты загибаешь, — усомнился Тедди. — И мыши с копытами, и лето один день. Как можно за один день исхудать?

— Так это же наш, полярный, день. Солнце летом по небу кругами гуляет, за горизонт не прячется, пока осень не придёт…

Неудивительно, что Умке милее показались тундровые ягоды: морошка, княженика, голубика. От ягод у него не только язык посинел, но и вся шерсть была в синих кляксах. (Это, впрочем, не беда — от солнца и купаний ягодные пятна выцветают, так что к зиме Умка будет снова чистенький, беленький.) А ещё он отыскал олений мох ягель и обрадовался ему, как родному. Ягель растёт в тундрах, он и на мох-то не похож — маленькие серенькие кустики. Это корм не для медведей, а для оленей, но всё равно приятно — словно добрая весточка с острова Врангеля.

Бабушка Коала, перепробовав разные ягоды, остановилась на «заячьих щелкушках». Растут такие среди травы — гроздочки ярко-красных шариков, внутри пустота и твёрдая косточка, а вкуса никакого.

— Что ты в них находишь? — удивлялась Аксинья Потаповна.

— У нас их никто не ест, даже зайцы.

— Зато красивые, — ответила Коала.

А ещё на ягодных просторах росли грибы. Чуткий нос подсказывал медвежатам, какие из них съедобны — сыроежки, подосиновики, подберёзовики. И только бабушка Коала съела на пробу самый красивый гриб. Догадываетесь, какой? Правильно, мухомор. И что? И ничего. У Коалы организм особенный. Если какой-нибудь другой медведь сжуёт килограмм эвкалиптовых листьев, так ведь отравится. А коалам нормально, всю жизнь едят. Вот и от мухомора ничего.

Дни в августе ещё долгие, но по вечерам повадился наползать густой холодный туман. Такой, что два соседних куста ещё видно, а третий уже как бы и размывается в молочной белизне. Утром трава и листва мокрые-мокрые, и шерсть на брюхе и на лапах тоже мокрая. Сопок и вулканов вокруг словно бы и нет вовсе. И только к полудню пробивается солнышко, появляется голубое небо, зелёные сопки, фиолетовые горы. Птички поют, бабочки порхают, кузнечики стрекочут, жужжат шмели и мухи. Хорошо!

За минувшие месяцы медвежата подросли и окрепли, и даже Бхалу закалился, перестал дрожать от холода. Лежал он на ягодной кочке и нежил сытое брюхо под солнышком, закинув ладошки за голову. А когда на нос ему сел кусучий овод, не испугался и не отмахнулся, а просто высунул язык и слизнул крылатого кровопийцу.

— Зачем ты ешь мух? Они же противные, — фыркнул Умка.

— Такова жизнь, — философски ответил рыжий губач. — Мама говорила: чтобы жить, надо есть всё, и мух, и жучков, и червячков. Когда умрём, пусть тогда они нас едят.

— Лично я никогда не умру, — пожал плечами Тедди.

— И я никогда не умру, — согласился Умка.

— Я тоже не собираюсь, — сказал Бхалу. — Просто так говорится. А жить мы будем вечно.

— Потому что это хорошо, — подвела итог Панда.

И снова к сумеркам сгущался туман, а спалось в тумане очень сладко. И снились ягоды.

Плач в тумане

— Потапна! Потапна, просыпайся! — Чьи-то цепкие пальцы теребили ухо старой медведицы.

Она с трудом разлепила глаза и встряхнула головой:

— А? Что случилось?

— Потапна, послушай! — прошептала бабушка Коала.

Аксинья Потаповна прислушалась. Посапывали на разные лады медвежата, Умка похрапывал, Бхалу причмокивал во сне. Пищали комары. Что ещё? Всё. Ночь, туман, безветрие. Птицы молчат, травы не шелохнутся.

— Ну что, слышишь? — спросила Коала.

— Ничего не слышу, — ответила медведица. — Всё тихо. Зря ты, кума, мухомор-то съела. Ложись спи.

— Да как же не слышишь? — настаивала Коала. — Послушай, кто-то плачет.

— Плачет?

— Маму зовёт. Вон там, — указала она лапкой. — Как же не слышишь?

— Наши-то все ли на месте? — начала тревожиться вожатая. — Ну-ка: раз, два, три, четыре, да ты пятая, да я шестая. Все. Так кто же плачет?

— Пойдём посмотрим, — сказала Коала. — Вставай.

— Как идти-то — не видно ни зги, — вздохнула медведица, поднимаясь на лапы.

— Зато слышно, — успокоила маленькая бабушка, чуть поворачивая большими пушистыми ушами. — Нам прямо.

Медленно, почти ощупью, то и дело останавливаясь, чтобы прислушаться, две бабушки двигались сквозь мглу, одна верхом на другой. Наконец и Аксинья Потаповна смогла расслышать всхлипывания и тихое поскуливание:

— Мама, где же ты, мамочка?… Зачем я тебя не слушалась?… Найдись, я больше не буду…

Ещё через несколько шагов Аксинья Потаповна принюхалась и позвала:

— Настёна? Это ты плачешь?

— Я… — отозвался голос, перестав плакать. — А кто это?

— Свои, — успокоила медведица и пошла вперёд увереннее.

Под замшелым боком большого вулканического камня съёжилась бурая девочка Настёна, вся мокрая от слёз и тумана.