Марк Алданов - Десятая симфония

• Название: Десятая симфония
• Автор: Марк Алданов
• Издательство: Книжная палата
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2002
• ISBN: ISBN 5-7000-0096-2

Повесть "Десятая симфония" впервые была опубликована в Париже в 1931 году под одной обложкой с документальным очерком "Азеф" о котором Марк Алданов "не чувствовал себя способным писать в беллетристической форме".

В центре "Десятой симфонии" замечательный русский человек Андрей Кириллович Разумовский, имя которого памятно всем любителям музыки: ему посвящены знаменитые квартеты Бетховена.

Среди других персонажей повести французский художник Изабе, императрица Евгения, Жорж Дантес.  

---

«Какое несчастье для графа!..» «Да, это ужасно...» «Таких сокровищ искусства нет ни в Бурге, ни в Шенбрунне...» «Неужели ничего нельзя спасти?» «Все-таки, как хотите, пожарное дело у нас не на должной высоте...» «Ах, в Париже то же самое, вспомните пожар у Шварценбергов!..» «У нас лестницы с крючками, это наша новинка...» «Да ведь все и случилось из-за французского отопления...» «Мы были на балу у Эстергази, вдруг узнаем...» «А у нас как раз начался ужин...» «Страшное зрелище, но как красиво, правда?» «Ничего красивого, я наглотался дыму...» «Бедный граф! Надо бы ему пожать руку...» «Ах да, но где же он?..»

Узнав, что граф в саду, многие из приехавших направлялись туда через боковые ворота. Разумовский сидел на скамье и с тупым, как бы безучастным вниманием следил за огнем, разгоравшимся от ветра все сильнее, несмотря на отчаянные усилия пожарных. Входившие в сад люди колебались, не зная, как надо себя вести в таких случаях, - светское воспитание предвидело все, кроме пожара. Одни издали с почтительной грустью кланялись графу и поспешно ретировались. Другие подходили и молча пожимали ему руку гораздо крепче обычного. Третьи старались его ободрить и говорили - об отоплении, о красоте дворца, о том, что все можно будет со временем отстроить заново. Несмотря на нелепость этих утешений, общее сочувствие немного укрепило Андрея Кирилловича. Соображение к нему вернулось. Кашляя от едкого дыма, он отвечал на слова соболезнования. Он даже подумал, что надо казаться спокойным.

Среди приехавших на пожар был и месье Изабе. Вид пылавшего дворца поразил его, - он был совершенно потрясен. Лучше, чем кто бы то ни было другой, он знал, какие сокровища были в этом дворце. Месье Изабе подошел к Разумовскому и крепко стиснул ему руку.

- Cher ami!..{20} - сказал он, но от волнения не мог докончить фразы: слезы выступили у него на глазах. Андрей Кириллович привстал и обнял художника, - он понял, что у Изабе не простое сочувствие, а истинное горе: для него дело было не в переживаниях Разумовского, а в гибели великих творений искусства.

В ворота влетел на вороном коне флигель-адъютант. Мгновенно по саду разнеслось известие, что приехал император. «Какой император? Император Александр?» - быстро спрашивали одни у других. «Нет, наш император... Верно, император Александр приедет позже...» «Я вам говорил, что Его Величество непременно приедет...» «Да, я все-таки не думал... Какая честь для графа!..» «Он ведь всегда был в большой милости...»

Андрей Кириллович поспешной походкой направился к воротам в сопровождении флигель-адъютанта. Разумовский не мог не оценить оказанного ему внимания. Пожарные на мгновение бросили работы и вытянулись. В ворота в сопровождении небольшой свиты уже входил император Франц. Он был в штатском платье, без шубы, в теплом ватном сюртуке, в цилиндре и в ботфортах. Все почтительно кланялись. Император быстро подошел к еще ускорившему шаги Разумовскому и протянул ему обе руки, - Андрею Кирилловичу показалось даже, что в первую секунду император хотел его обнять, но раздумал: пожар дворца был все-таки недостаточным для этого несчастьем. Разумовский растроганно благодарил. Несмотря на свое волнение, он и благодарность облек в надлежащую французскую фразу. Император отвечал по-немецки.

- Sehen's das kann mit meinem Rittersaal, der auch mit Röhren g'heizt wird, g'rad so passieren...

- Gott behüte, Majestät!{21} - ответил Разумовский, тотчас переходя на немецкий язык.

- Das kommt davon, weil wir alles d'n Franzosen nachmachen müssen...{22}

Андрей Кириллович вздохнул. Император повернулся к дворцу. Пожарные после мгновенного перерыва теперь работали с удвоенной силой. Обер-брандмейстер поднялся по лестнице, приставленной к балкону. О спасении главного корпуса уже не могло быть и речи. С минуты на минуту надо было ждать обвала. Обер-брандмейстер приказал пожарным отступить в боковой корпус.

Месье Изабе, вытирая слезы, вышел из сада снова на площадь. Прилегающие к площади улицы были запружены народом. Полицейские офицеры не пропускали толпу, делая молчаливую поблажку тем, кто по своему внешнему облику принадлежал к высшим классам. За патрулем, в первом ряду не пропущенных, месье Изабе узнал немецкого музыканта, которого ему показал граф Разумовский на спектакле у императрицы. Лицо музыканта опять поразило месье Изабе, еще гораздо больше, чем при первой встрече. «Странная, удивительная голова! - подумал месье Изабе. Он отошел от полицейской заставы и, встретив знакомого, заговорил с ним о пожаре. Но, разговаривая, месье Изабе не раз оборачивался и искал глазами немецкого музыканта. Ему пришло в голову, что необыкновенное лицо это надо навсегда сохранить в памяти на случай, если когда-либо понадобится изобразить на полотне мрачное торжествующее вдохновение. «Ou quelque chose de cette nature»{23}, - думал месье Изабе.

Часть фасадной стены обрушилась со страшным грохотом. Черное, прорезанное красными искрами облако рванулось в сторону, и на мгновение за обрушившейся стеной показалась объятая пламенем огромная галерея. Толпа протяжно ахнула. «La sale Canova! Bon Dieu de bon Dieu!»{24} - сказал месье Изабе. Через минуту дым снова закрыл здание. Затем раздался новый продолжительный чудовищный грохот. Все рухнуло, дворца больше не было.

Perfectio igitur et imperfectio rкvera modi solummodo cogitandi sunt, nempe notiones, ques figere solemus ex со quod eijusdem speciei aut generis individua adin-vicem comparamus{25}.

Спиноза

На это утро была назначена кормежка змей. Владелец странствующего зверинца, кенигсбергский немец, долго скитавшийся по свету, называвший себя траппером (слово это, еще тогда малоизвестное, придавало ему веса), встал рано, позавтракал и в странном охотничьем костюме вошел в комнату удава. В комнате было душно и жарко: удав любил жару.

Траппер подошел к камере. Она была сделана из очень толстого стекла, с окошком наверху, и окружена железной решеткой, на которой был повешен картон с надписью: «Просят не раздражать удава». Но и надпись эта, и решетка предназначались больше для того, чтобы щекотать нервы публики: траппер знал, что удав смирный, стекла не разобьет и на людей не бросится. Увидев хозяина, смутно чувствуя день кормежки, удав выполз из-под одеяла. Над толстыми серо-фиолетовыми кольцами в черных квадратных пятнах изогнулась и вытянулась тонкая шея. Разделенная черным ободком голова с маленькими щелками глаз уставилась в сторону окошка.

- Подождешь, - сказал траппер, любуясь змеей.

За калиткой дернули звонок. Торговка принесла кроликов. Она не вошла в садик и, с опаской поглядывая на зверинец, у калитки пожелала трапперу доброго утра. Затем сообщила, что ночью случился страшный пожар, совсем недалеко отсюда: сгорел дворец богатейшего русского эрцгерцога.

- Еще и сейчас догорает... Народу сколько там! - сказала торговка. - Сам император приезжал!.. На площадь и не пропускают. Вот это все с пожара идут люди.

Траппер зевнул - он всякие видал пожары, - выбрал кролика пожирней, поторговался и заплатил.

- Неужели живьем бросите его змею? - с жалостью гладя кролика, спросила торговка. Она вздохнула. - Каких только зверей нет на свете!

- Кто как любит, - проворчал траппер. - Мы едим мертвечину, они живых. Зато он и ест раз в две недели.

- Господи!

- Может и два месяца не есть, только худеет тогда и огорчается, - сказал траппер, очень любивший своего удава. Держа в левой руке кролика, он вышел за калитку и оглянул проходивших людей, соображая, стоит ли их звать. Преобладало простонародье, но были и приличные люди. Траппер решил, что попробовать можно, и очень громко, нараспев стал зазывать посетителей. Прохожие останавливались, с любопытством глядя на афишу и на странного человека, насмешливо прислушиваясь к его прусскому акценту. Одни, постояв, проходили дальше, другие старались заглянуть за калитку. Два человека заплатили за вход: первый - солдат, второй - сортом повыше. «Чиновник или учитель», - подумал траппер, любивший определять людей по внешним признакам.

- Очень интересно!.. Страшное зрелище!.. Огромный мексиканский удав, длиной в четыре человеческих роста!.. Ударом хвоста может убить человека!.. Легко душит тигров и буй волов!.. - врал траппер. - Есть змеи, крокодилы, ягуары... Сейчас кормежка удава!.. Глотает живых кроликов... Страшное зрелище!.. При этом кричит от радости и поет...

Остановившийся у афиши невысокий рябой человек, приложив к уху руку, слушал траппера.

- Поет? - отрывисто спросил он.

- Свистит и кричит, совсем как бы поет, - ответил траппер. Он осмотрел с головы до ног рябого господина, но профессии не определил, решил только, что неважная птица.

- Совсем как бы поет, - еще громче повторил он, заметив, что господин туг на ухо. -В древней Мексике к голосу удава прислушивались... Он считался священным животным... Пожалуйте, господин... Будете довольны...

Рябой человек что-то пробормотал, порылся в кошельке и, вынув монету, вошел в сад, где с любопытством и робостью осматривались солдат и чиновник. Траппер пренебрежительно оглядел оставшуюся публику, кивнул торговке и закрыл калитку.